Винтервуд, стр. 37

— Я рада. Она была неприятной старухой. — При этом глаза ее потемнели, став, видимо под действие шока, почти черными. После этого даже Эдварду не удавалось хоть сколько-нибудь ее расшевелить. Она была бледной, вялой, не уделяла ни малейшего внимания урокам и отказывалась делать простые упражнения, продуманные Лавинией, чтобы вернуть гибкость ее телу. Она позволяла проделывать с собой все, что угодно, без какого-либо протеста. Казалось, она даже утратила свою способность сердиться. Лавиния считала, что это самый скверный признак.

Однако Флора настояла на том, что пойдет на похороны леди Тэймсон. Она хотела, чтобы ей сшили траурное платье, и покорно высиживала примерки. Единственное, против чего она запротестовала, — это против предложения Лавинии надеть свои новые туфли.

— О нет, мисс Херст. Вы сказали, что они для танцев. Значит, они совершенно не подходят для похорон. Положите их, пожалуйста, обратно в коробку.

Там, подумала со страхом Лавиния, они отныне и останутся. Однако все это вскоре должно кончиться: мелодраматичная демонстрация скорби, катафалк, запряженный четверкой вороных лошадей с черными плюмажами, служители в черных одеждах — вся эта атмосфера, при которой день словно бы обращался в ночь. Джонатан на сей раз воздерживался от улыбки. Шарлотта, укрывшаяся под черной вуалью, выглядела хрупкой и очаровательной, на лице Дэниела застыло приличествующее случаю скорбное выражение. Дэниел отказался вызвать домой из школы Саймона и заявил, что Эдвард еще слишком мал, чтобы присутствовать на столь печальной церемонии. Он решительно не одобрял присутствие Флоры, но и не запретил его.

Мистер Маллинсон прибыл из Лондона и пришел на кладбище. Была, конечно, и Элиза с красными от слез глазами. А больше никто не знал о похоронах какой-то престарелой женщины, привезенной из другой страны, чтобы быть похороненной рядом с ее давным-давно умершим сыном; а если кто и знал, никому до этого события не было дела.

Никто не произнес слова похвалы умершей, потому что по-настоящему никто ее не знал. Высказалась о ей одна только Флора. Напряженным негодующим голосом она сказала:

— Ей не следовало уходить к маленькому Тому. Мне она была нужнее. — Затем, почти внезапно, на лице ее появилось странное выражение, глаза ее сверкнули.

— В чем дело? — встревоженно прошептала Лавиния. Неужели девочка устроит один из своих истерических припадков здесь, на кладбище?

— Я хочу вернуться домой. Быстро!

В столовой были приготовлены закуски и вино, в камине уютно горел огонь.

Но никто не проявил ко всему этому особого внимания, ибо сразу же по возвращении домой Флора объяснила причину своего странного поведения.

— Я двинула пальцами ног, мисс Херст. В тот момент, когда мы находились возле могилы. На деревьях кричали вороны, и их карканье страшно походило на смех бабушки Тэймсон. В тот момент, когда эта мысль пришла мне в голову, пальцы у меня на ногах шевельнулись.

— Покажи мне, — велела Лавиния, отбрасывая в сторону одеяла.

Но сейчас, когда все столпились вокруг нее, ничего не произошло. От натуги лицо Флоры заострилось и стало пугающе-изможденным. Она начала плакать, тыча себе в глаза пальцами.

— Но это в самом деле было. Честное слово — было. Мне вовсе не показалось.

— Значит, это повторится, — сказал Дэниел. Он поднял ее на руки, готовясь отнести наверх. — Плачь, сколько тебе хочется, детка. Тебе уже много дней назад надо было поплакать.

— Папа, бабушка Тэймсон говорила мне, что я смогу двигать пальцами ног, если попытаюсь это сделать. Она говорила, что я просто ленюсь. Жаль, что я не обращалась с ней получше.

— Я думаю, она любила тебя такой, какая ты есть. Не правда ли, мисс Херст?

Лавиния кивнула, зная, что эти слова более справедливы, чем Дэниел подозревает. Флору уложили на кровать, но она все не успокаивалась. Наконец Шарлотта, не в силах больше сдерживать нетерпение в ожидании более важной церемонии дня, а именно — чтения завещания, заявила, что у нее есть верное средство умерить горе Флоры.

Она поспешно ушла и возвратилась с темно-синей бутылочкой.

— А ну-ка, детка, глотни всего одну ложечку вот этого лекарства, и ты чудесно заснешь.

Полные затаенной боли глаза Флоры встретились с глазами матери.

— Мама, разве ты не счастлива, что я двинула пальцами ног? Ведь это значит, я снова смогу ходить, не правда ли?

— Думаю, да. — Шарлотта налила бесцветную жидкость в ложечку. — Открой рот.

— Это означает, что я не стану для тебя навеки обузой, да? Разве ты не рада этому?

— Детка, ты никогда не была обузой. Ну вот. Теперь ты отдохнешь.

Флора скорчила гримасу, так как жидкость оказалась противной на вкус. Шарлотта поставила бутылочку на тумбу возле кровати и посмотрела на Лавинию.

— Это совершенно безвредно, мисс Херст. Это лекарство обладает только успокаивающим действием.

— И болеутоляющим? — спросила Лавиния. — Это ведь опий, не правда ли? По-моему, некоторые применяют его от сильной зубной боли.

В глазах Шарлотты что-то мелькнуло.

— Да, я слышала об этом. Но я его применяю от головной боли. И нахожу его весьма действенным. Разумеется, в самых малых дозах. Принимать его в слишком большом количестве было бы опасно.

Дэниел внимательно смотрел на нее.

— Дорогая, ты никогда мне об этом не говорила. Шарлотта пожала плечами:

— Подробности чужой болезни — слишком надоедливая штука. Ясно, что я стараюсь не докучать тебе ими. Флора будет теперь спать. Мисс Херст останется с ней. Нам надо спуститься вниз. Нас ждет мистер Маллинсон.

Флора проводила их глазами. У, нее уже отяжелели веки.

— Почему их ждет мистер Маллинсон? Для того, чтобы сообщить, кому достанутся бриллиантовые броши бабушки Тэймсон? Надеюсь, Эдвард не получит брошку для своей будущей жены? Он слишком скверно вел себя с бабушкой Тэймсон. Даже еще хуже, чем я. Мисс Херст...

— Да, Флора.

— Даже если я начну снова ходить, вы не должны меня оставлять... Я была бы страшно расстроена... Вы должны остаться...

Она заснула.

Лавиния вызвала Мэри, чтобы та посидела е ней. Вопреки приказу Шарлотты, она должна была покинуть свою подопечную. Ей надо было примкнуть к группе собравшихся в библиотеке людей и предъявить пусть не профессионально составленную, но бесспорно подлинную последнюю волю Тэймсон Баррата — ее завещание.

Глава тринадцатая

Лавиния знала, что не забудет эту сцену до конца своих дней. Они сидели вокруг стола в библиотеке — Дэниел, Шарлотта, Джонатан, сэр Тимоти и мистер Маллинсон. Лицо Шарлотты, по контрасту с ее черным строгим платьем и гладко зачесанными назад черными волосами, казалось особенно бледным. Щеки мистера Маллинсона розовели в лучах света, падавшего от лампы. В нем не осталось и следа мрачности, отличавшем его на кладбище. Без сомнения, сцены, подобные нынешней, были для него чем-то привычным и даже заурядным. Однако он поднял удивленные глаза на Лавинию, когда та вручила ему сложенный лист бумаги.

Шарлотта, начавшая было бранить Лавинию за ее бесцеремонное вторжение, внезапно замолчала. Теперь на Лавинию уставились все.

В глазах Шарлотты появился страх. Он был столь же несомненен, как если бы она вдруг закричала. Бледнее ее лицо стать уже не могло, но оно как-то заострилось и от него словно совсем отхлынула кровь.

Лавиния пытливо вгляделась в лица остальных. Кто еще был испуган?

С радостью она отметила для себя, что Дэниел не испугался. У него был просто удивленный и заинтересованный вид. Сэр Тимоти тоже выглядел всего лишь раздраженным, потому что он, как всегда, куда-то подевал свои очки и не мог отчетливо видеть ее и понять, что происходит.

Джонатан? Он смотрел на Лавинию с каким-то странным дерзким вызовом. На этот раз он не улыбался; что именно он чувствовал в этот момент, она совершенно не понимала.

Те несколько минут, в течение которых мистер Маллинсон изучал врученный Лавинией документ, показались неимоверно долгими.