Блондинка за левым углом, стр. 14
– Я должен охранять Фергюссона, – быстро ответил он.
Он растерялся. Еще бы не растеряться, когда тебя берет за руку и тащит за собой женщина, при виде которой пускает слюни вся половозрелая часть мужского населения планеты.
– Сейчас ты пойдешь в душ, – предупредила Сандра. – А я пока закажу шампанское. Придется тебе мокрым пить его: боюсь, для такого большого мальчика в гостинице не найдется халата.
– Я не могу, – попытался отговориться Медведь. И с отчаянием добавил: – Я не хочу!
– Хочешь, хочешь! – заверила звезда, втянула его в номер, развернула и ногой захлопнула за собой дверь.
Майку Фергюссону всю ночь снились кошмары. Огромные русские мужики в отвратительных шапках скручивали его веревками, целиком погружали в бочку с водкой, и он в ней захлебывался. Наконец ему удалось развязать руки, и он стал раскачивать бочку, надеясь завалить ее набок, чтобы отвратительная горькая жидкость больше не затекала внутрь. Он напрягся изо всех сил, со страшным криком рванулся в сторону, и проклятая бочка упала. Водка разлилась по земле, но не впиталась в нее, а образовала большую лужу. А Фергюссон, всемирно признанный агент, крупнейший деятель Голливуда, встал на четвереньки и начал пить прямо из лужи, большими глотками, отрываясь только затем, чтобы понюхать оторванный от чьего-то пиджака и пахнущий дрянью рукав.
В конце концов Майк упал с кровати и замер, пытаясь понять, что произошло. Медведь, недавно вернувшийся после принудительного секса, хмуро сидел в кресле, напялив на голову осточертевший треух. Когда американец загрохотал на пол, Медведь вскочил, подошел поближе и наклонился посмотреть, все ли с ним в порядке. На всякий случай соорудил на лице ободряющую улыбку. Фергюссон, только что выплывший из своих ночных кошмаров, с трудом разлепил глаза и увидел над собой огромную небритую морду в жуткой меховой шапке. Морда улыбалась ему, и это было невыносимо. Фергюссон снова прикрыл глаза и вдруг отчетливо вспомнил весь вчерашний день. Вспомнил и этого человека, и все то ужасное, что было с ним связано.
В дверь номера вежливо постучали. Так как американец продолжал хранить молчание, Медведь сам крикнул:
– Входите! Чего вы там?..
Вошел переводчик Константин, чисто выбритый, выглаженный, строгий и корректный, как будто его вчера с ними и не было. Оглядев номер, он обратился непосредственно к американцу, вежливо поинтересовавшись:
– Как ваше самочувствие?
Тот лишь застонал в ответ.
– Спроси его, чай из самовара пить пойдем? – потребовал Медведь.
Реакция на этот совсем уже невинный вопрос оказалась такой бурной, что оба россиянина слегка опешили. Фергюссон вскочил, стал размахивать руками, хватать какие-то вещи и кидать их в Ивана. А когда вещи закончились, сел на пол и тихо заплакал.
– Ну, и что он сказал? – спросил Медведь, хотя все отлично понял.
– Если суммировать, мой подопечный надеется больше никогда тебя не видеть. И даже готов за это заплатить. – Костя сделал невинные глаза и уточнил: – О цене спрашивать?
Глава 3
Лайма между тем оделась и причесалась так, чтобы поражать воображение, и первым, кого она поразила, оказался слесарь, встреченный ею на лестничной площадке.
– Э-э-э... – выдавил из себя несчастный, увидев в непосредственной близости неземную женщину – всю в белом, воздушном и душистом, с глазами феи, губками ангела и ножками, из-за которых может обостриться язва у мужчины зрелого возраста.
– Вам что? – спросило видение сердитым голосом домоуправа. – Вы ко мне? Что это вы перед дверью топчетесь?
– Э-э-э... – повторил слесарь. Несколько раз сглотнул табачную слюну и добавил: – Вот.
– Вот! – передразнило его видение. – Вы женаты?
– Да, – внятно ответил тот.
– Не представляю, как вам удалось сосредоточиться, чтобы сделать предложение руки и сердца. И вообще, – добавила Лайма совершенно в духе Винни-Пуха, – если вы ко мне, то меня нет дома.
Обошла окаменевшего слесаря, впорхнула в лифт и уехала, оставив после себя легкий аромат мимозы и острое сожаление.
Следующим на ее пути возник сосед Калужников – полковник в отставке, поджарый, седовласый, длинный и несгибаемый, как шампур. Он шел от лотка с прессой, помахивая бульварной газеткой, в которой печатались всякие глупости. Калужников читал все глупости подряд за вторым завтраком, фыркая и качая головой. Иногда он даже дискутировал с авторами и писал гневные отзывы на статьи – у него была неистребимая потребность кому-нибудь противостоять.
Увидев невообразимо прекрасную Лайму, цокающую каблуками по короткой лестничке возле подъезда, он остановился в отдалении и заложил руки за спину.
– ... драсьте, – сказала она, осторожно ступив на асфальт.
– Вы, Лаймочка, сегодня просто... превосходны. Превосходны, – повторил Калужников, словно хвалил пельмени, поданные тещей в глазурованной тарелке. – Прямо так и хочется тряхнуть стариной, покадриться.
«Покадриться?! И ради этого женщины ежедневно натруживают ноги, обуваясь черт знает во что? – про себя возмутилась Лайма. – И тратят чертову кучу времени, чтобы выщипывать, подкрашивать и румянить?» Негодуя про себя, она вышла на дорогу ловить попутку. Не успела поднять руку, как к ней с визгом подкатил просевший от старости «жигуль», за рулем которого сидел восточный человек – узколицый и золотозубый, с челкой блестящей и черной, как мазут.
– Палэзай, дэвушка! – велел он, толкнув дверцу Лайме навстречу. – Павэзу с вэтэрком!
Подобрав юбку, Лайма забралась в машину и опасливо сказала:
– Мне на Горького, пожалуйста.
– Горького – это что?
– То есть на Тверскую. – Она назвала гостиницу, и шофер немедленно растянул рот в понимающей улыбке:
– Работать едешь, да? Телефончик дашь?
– Я переводчица, – ответила Лайма, гордо вскинув подбородок. – Встречаю иностранные делегации.
– Канэшна! – Водитель продолжал сверкать красным золотом коронок. – Языки знаешь, да? Маладэц!
Всю дорогу до центра он к ней самым наглым образом клеился, но за извоз содрал бешеные деньги. Лайма решила ни на что не обращать внимания, ей по штату не положено.
Прямо к гостинице подъехать не удалось, и восточный человек высадил ее неподалеку. Пришлось топать мимо ряда ларьков, возле которых толкались алчущие товаров потребители. Они покупали журналы, газировку, сигареты, копилки, заколки, чебуреки и яблоки. Возле крайнего ларька хмурый тип с двух рук пожирал сосиски в тесте, откусывая попеременно то от одной, то от другой. От типа во все стороны летели брызги горячего масла, но Лайма молча обошла его, не рискнув сделать замечание – под пиджаком у едока виднелась футболка с надписью: «Я крутой». Мужчины в таких футболках обычно оказываются довольно агрессивными.
Лайма перешла дорогу и очутилась прямо перед дверью гостиницы. В глаза бросались мрамор, золото и темное стекло. Она огляделась по сторонам и сразу же заметила знакомый автомобиль с торчащим из-под «дворника» талоном на парковку. Корнеев застыл на месте водителя, положив руки на руль. Рядом с ним возвышался Медведь – оба небритые и в темных очках, похожие на наемных убийц из какого-нибудь триллера. Человек в униформе гостиницы, патронирующий вход в святая святых, то и дело тревожно поглядывал в их сторону.
Чтобы сразу расставить все точки над «и», Лайма подошла к «униформе» и, сделав вид, что запыхалась, спросила:
– А Сандра Барр еще не уехала? Я из бюро переводов!
Тот пожал плечами и выразил неопределенность короткими кустистыми бровками. Но наезжать на Лайму не стал, и она принялась бродить взад и вперед по тротуару, поражая прохожих красотой и неприступностью. Медведь с Корнеевым следили за ней в четыре глаза.
– Она сказала – ни во что не вмешиваться, – на всякий случай повторил Корнеев. – Только смотреть на нее и на Сандру Барр. И сравнивать их.
– Зачем? – спросил Медведь уже в четвертый раз с тех пор, как влез в машину. У него был вид человека, которому всю ночь угрожали пытками, а потом неожиданно отпустили. – Наверняка какая-нибудь маленькая женская хитрость.