Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя, стр. 37

Мадзини потряс ее воображение. Это было чувство, совершенно не похожее на то, что она испытывала к Александру. Мадзини был не намного старше русского наследника, но даже несколько лет разницы между ними казались Ольге пропастью — настолько глубже, целостнее и величественнее оказался этот генуэзец, сын врача и блестящий писатель. Его жизнь, полная приключений и опасностей, представлялась Ольге сказкой из «Тысячи и одной ночи»: здесь были и заговоры, и вооруженный мятеж, и смертный приговор, и попытка отравиться, когда восстание против владычества Австрии провалилось. Мадзини один сосредоточил в своих руках и в своей голове карту революционных обществ, сетью опутавших Италию, и с его легкой руки — всю Европу. Он, великий и мрачный, сидел в Лондоне вот уже десять лет и неутомимо плел нить для клубка, который обещал стать бомбой, разрушительной и громогласной.

Ольга нашла в одержимости Джузеппе сходные черты той страсти, что сжигала и ее саму. А Мадзини увидел в этой белокурой эффектной женщине то качество, которого так не хватало ему — образованный и тонкий интеллигент Мадзини оказался неспособен к тому лидерству, которого требовала любая революция. Он не любил Францию именно за ее привязанность к идее вождизма. Мадзини — не дуче, он — друг и учитель. Он — воплощенная идея, а возглавлять войска должны генералы.

Самоотверженная полячка — к тому времени Ольга нашла для себя новое имя «пани Ванда» — дополняла созерцательность и прожектерство Мадзини. Джузеппе был склонен считать слово делом, пани Ванда не умела быть столь велеречивой, но с успехом воплощала его идеи и замыслы. Они сошлись, но Мадзини по-прежнему был обречен на безвылазную эмиграцию в Лондоне, а Ольга с решительностью фурии перемещалась из страны в страну, привлекая к себе взгляды мужчин, симпатии революционеров и внимание тайных полиций.

Дети росли без нее, но Ольга успокаивала себя тем, что все ее деяния совершаются во благо их будущего. И, прежде всего — старшего сына, который должен занять свое, подобающее ему место на троне свободной родины. Она все еще оставалась хороша собой, но это была уже не романтичная и жадная до любви фрейлина-провинциалка — Ольга ощущала себя мифологической амазонкой, женщиной-воительницей. Она научилась ездить в седле, как мужчины, когда проводила новобранцев в недоступные горные районы Италии, где карбонарии Мадзини делились опытом со своими славянскими коллегами. Нынешняя Ольга стреляла не хуже любого мужчины и полюбила носить мужской костюм. Он придавал ее статной фигуре еще большую неотразимость.

Ольгу, как и большинство поляков, потрясло подлое предательство Франции, которая, едва свершив революцию, запросила перемирия с другими империями, в том числе и с Россией, отказав польской делегации в петиции о помощи. Она не была в числе демонстрантов в тот день, а наблюдала битву между ними и национальной гвардией со стороны. На самом деле Ольга, которой льстило восторженное восхищение Мадзини ее смелостью, относилась к той категории женщин, которые с большим удовольствием позируют для картины на тему «Свобода на баррикадах», чем стремятся на реальный эшафот настоящей войны.

И поэтому, когда улеглись страсти, и рассеялся дым сражения, «пани Ванда» со скорбным видом сердобольной сестры милосердия появилась в приюте Святой Беатрисы, чтобы ободрить раненых и утешить умирающих. Но каково же было ее удивление, когда на одной из коек она увидела знакомое лицо! Лицо из ее прошлого, которое всегда отзывалось в ней болью и неукротимой мстительностью. Ольга Калиновская узнала в одном из раненых Владимира Корфа. Этот человек уже давно был вне поля ее зрения, ей даже казалось, что она забыла его, но, едва встретив, поняла: прошлое не умирает, оно живо и взывает к отмщению.

Сестры рассказали «пани Ванде», что этот мужчина серьезно пострадал от удара по голове прикладом. Прихожанин-хирург, преподававший медицину в университете и превративший их приют в кафедру для своих студентов, сделал невероятное — незнакомец выжил, хотя и потерял память. Сестры уже несколько раз пытались говорить с ним после того, как мужчина пришел в сознание, но тот не мог назвать ни своего имени, ни вспомнить, откуда он родом. Однако сестры полагали, что мужчина — поляк, потому что язык, на котором он бредил, был похож на тот, на котором «пани Ванда» общалась со своими подопечными, пострадавшими в демонстрации.

Ольга даже рассчитывать не могла на такую удачу. Владимир Корф, самоуверенный и бесцеремонный мужлан, так жестоко оскорбивший ее в прошлом и так непреклонно вставший между нею и наследником, лежал сейчас на больничной койке и не мог вспомнить, кто он такой! Он был беспомощным, как ребенок, и, как младенец, свободен от воспоминаний. А главное — он был полностью в ее руках и ее власти. И «пани Ванда» с радостью признала в «незнакомце» земляка.

Пока она еще не понимала, зачем увезла его с собой, внушив Корфу новое имя и придумав новую биографию. Ей просто нравилось управлять им. Созданный ею «пан Янек» смотрел на Ольгу как на богиню. Он восхищался ее энергией и поклонялся величию ее подвига во славу их общей родины. Ольге помогло знание Корфом польского, и она без труда убедила Владимира в том, что этот единственный из всех языков, на которых он свободно говорил, для него родной.

«Пани Ванда» привела новоиспеченного волонтера на одну из квартир, где временно жили завербованные ею будущие участники сопротивления. Она проявляла по отношению к «пану Янеку» трогательную заботу и внимание, дабы помочь тому быстрее прийти в себя и встать в ряды спасителей родины, и просила других о такой же опеке по отношению к новому товарищу. Каждый день Ольга сообщала ему все новые факты из его жизни, убеждая, кроме всего прочего, и в том, что между ними уже давно существуют сердечные отношения, прерванные когда-то по вине обстоятельств и теперь в Париже вспыхнувшие с новой силой.

Апогеем ее триумфа стал их первый поцелуй. К нему она так ловко подвела Корфа, что тот немедленно обрушил на нее всю страсть, на которую был способен. А после этого «пан Янек» и подавно сделался ручным — превратился в ее верного телохранителя и сподвижника. Именно он возглавил переход через горы в Италию, где польские волонтеры, потерпев поражение на родине, продолжали оттачивать свое военное ремесло. «Пан Янек» заслужил искреннее уважение товарищей по оружию своей отвагой и недюжинным даром командования. Он очень быстро стал легендой, что, впрочем, начинало беспокоить его «создательницу». У Ольги не без помощи Мадзини, с которым она делилась всеми своими идеями, возникла мысль, как правильно использовать возникшую возможность. Личная месть — это, конечно, хорошо, убеждал ее Мадзини, но стоит извлечь из случая с русским бароном и общую пользу.

И вот, когда они уже были на полпути к осуществлению своего дьявольского плана, появилась эта, как ее там, — кажется, Анна… Откуда она взялась? И что ей здесь надо? Ольга почувствовала опасность и заволновалась, но старалась держаться, как всегда, гордо и независимо. Она почти ничего не знала о жизни Корфа с того момента, когда в последний раз видела его, но и не хотела знать. Равно как об этой девице, которая тогда все вертелась вокруг него. А может быть, не зря вертелась?..

— Уверен, вам есть, о чем поговорить, — многозначительно сказал Энрике и, поклонившись обеим женщинам, вышел из комнаты.

Глава 8

Вспомнить все

— Кто вы и зачем искали меня, мадам Жерар, кажется? — недовольным тоном осведомилась Ольга по-французски, окидывая Анну холодным и высокомерным взглядом.

— Искала я не вас, госпожа Калиновская, а некую пани Ванду, — усмехнулась Анна, отвечая ей по-русски. — И не пытайтесь убедить меня, будто не понимаете того, что я говорю. Полагаю, вам достаточно хорошо известно, кто я такая. Разве только вас тоже не постигло временное отсутствие памяти.

— Что значит ваше «тоже»? — нахмурилась Ольга, делая вид, что не услышала первой части фразы, но невольно переходя с французского на русский.