100 великих любовниц, стр. 13

Тем временем агенты ФБР уже взялись за дело. Телефон Мэрилин стали прослушивать. 24 июля поздним вечером в овальном зале Белого дома собрались четыре человека: президент, его брат и два представителя ФБР. Знаком ли господин президент с актрисой Мэрилин Монро? Известно ли господину президенту, что мисс Монро намеревается снять фильм о «ходе работы» над автобиографией? Не стоит ли немедленно остановить этот проект? Президент дал своё согласие, при этом, по словам одного из агентов, он прошептал: «Храни её Господь». После того как люди из ФБР ушли, Джон и Роберт до шести утра беседовали с глазу на глаз. Они были ошеломлены и подавлены. На следующий же день после этой драматической ночи Роберт прекратил свои «визиты» в дом Мэрилин.

Братья Кеннеди пользовались ею. Теперь они хотели от неё избавиться. Но у Мэрилин ещё оставались силы для борьбы, и она собиралась это продемонстрировать. «Всё, что у неё было, — продолжала рассказ Жаннетт Кармен, — это магнитофонные плёнки и блокноты с записями. Уговорив Пэт Лоуфорд, жену Питера Лоуфорда, заступиться за неё перед Бобби, она окончательно утвердилась в решении сдать братьев с потрохами».

За неделю до смерти Мэрилин побывала в гостиничном комплексе Кал-Невада на берегу озера Тахо, принадлежавшем Фрэнку Синатре и «крёстному отцу» Сэму Джанкане. Мэрилин напилась, плакала и злилась на братьев Кеннеди, для которых, по её словам, «она была лишь плотью». Джанкана, гангстер с «бандой из двухсот головорезов», которому Мэрилин предложила свои услуги на одну ночь, торжествовал. Через неё он мог добраться и до президента и напомнить ему о своей неизменной преданности. Собирался ли он убить Мэрилин и тем самым скомпрометировать Роберта Кеннеди, который оттуда вскоре должен был отправиться в Калифорнию? Четверо его людей постоянно наблюдали за её квартирой в Лос-Анджелесе, за которой также присматривал и Питер Лоуфорд, и один частный детектив. «Бобби Кеннеди в Калифорнии не было, — уверял актёр. — И я не шпионил за домом Мэрилин». Однако мэр Лос-Анджелеса и шеф полиции опровергли его слова: «Бобби Кеннеди был в отеле „Беверли-Хиллз“. Можно дать голову на отсечение, что он встречался с Мэрилин, а Лоуфорд сделал всё возможное, чтобы он как можно быстрее покинул Лос-Анджелес. Для слишком усердного зятя Кеннеди последние часы жизни Мэрилин были настоящим кошмаром. Постоянные звонки Мэрилин, паника со стороны Бобби, приказ — с какой целью? — чтобы вертолёт был готов в любой момент вылететь из аэропорта Лос-Анджелеса».

Согласно официальной версии, смерть актрисы наступила вследствие самоубийства…

Однажды вечером, несколько месяцев спустя после смерти актрисы, парикмахера Мики Сонга пригласили на одну вечеринку, где среди прочих гостей был и Роберт Кеннеди со своей супругой Этель. «Знаете, кого мне сейчас не хватает?» — спросил Сонг. — «Кого же?» — «Мэрилин Монро», — ответил он с грустью в голосе. Гнетущая тишина повисла над действующими лицами этой драмы, которая навсегда останется в памяти того, кто обладает ключом к разгадке её роковой тайны.

Нинон де Ланкло (1615–1705)

Одна из самых очаровательных женщин XVII столетия, — имя которой до сих пор остаётся синонимом прелести, грации, ума и наслаждения, — воплощавшая в себе все пороки и добродетели эпохи, когда весь мир с плохо скрываемой завистью смотрел на Францию, ставшую во главе цивилизованной Европы. Нинон де Ланкло, прожившая 90 лет, на диво сохранившая до последнего вздоха всё обаяние своего ума и красоты, прекрасно характеризует великий век, век безумного легкомыслия и величайшей мудрости.

Вполне независимая, свободная от предрассудков, она проводила жизнь, одинаково удовлетворяя потребности сердца и ума, не обращая внимания на общественное мнение и презирая лицемерие. Нинон могла занять место рядом с Аспазией, супругой Перикла, являясь для современников образцом тех качеств ума, которыми тогда могли похвастаться немногие. Она не хотела казаться лучше, чем была, но на самом деле была лучше, чем казалась. Она считала любовь прихотью тела, чем приводила в отчаяние своих многочисленных обожателей, горько жаловавшихся на её непостоянство; зато друзья гордились её дружбой, не будучи в состоянии послать ни одного упрёка по адресу верной и преданной подруги.

Прозвище «царицы куртизанок», данное Нинон, не вполне справедливо. Бесспорно, она была куртизанкой, но только по причине своей страстной натуры, не делая из этого профессии, как, например, Марион Делорм. Деньги не играли для неё никакой роли, она не торговала своими прелестями, — а торговать было чем, — а дарила их тем, кто ей нравился, и сразу бросала любовника, как только проходил каприз её тела. Она жила для любви, но не любовью.

Однажды кардинал Ришельё, известный своей слабостью к женщинам, предложил Нинон де Ланкло пятьдесят тысяч экю, если та согласится принять его ласки. Однако, несмотря на значительность суммы, предложение было отвергнуто. Граф де Шавеньяк пишет об этом в своих мемуарах: «Этот великий человек (Ришельё), умевший доводить до конца самые крупные начинания, тем не менее потерпел поражение в этом деле, хотя Нинон никогда на страдала от избытка целомудрия или благопристойности; напрасно он предлагал через её лучшую подругу Марион Делорм пятьдесят тысяч экю, она отказалась, потому что в то время у неё была связь с одним советником Королевского суда, в объятия которого она бросилась добровольно…»

Если Нинон когда-нибудь и молилась, то вовсе не о том, чтобы Господь создал из неё «честную женщину», нет, она желала быть честным человеком. «Ещё в детстве, — вспоминала она, — я часто задумывалась о несправедливости судьбы, предоставившей все права мужчинам и совершенно забывшей о нас, — с тех пор я стала мужчиною!» «Царица куртизанок» обладала поистине мужской силой духа. По меткому определению Сен-Эвремона, в ней счастливо соединились качества Эпикура и Катона. Легкомысленная куртизанка и глубокий философ, Нинон была неистощима на новые оригинальные идеи, заслужив бессмертие наравне с Ла-Брюйером и Мольером, так как они часто писали то, что она говорила.

Её салон, куда жаждали попасть самые выдающиеся люди того времени, чтобы насладиться красотой и беседой этой удивительной женщины, заставил померкнуть славу отеля Рамбулье, где всё отличалось жеманством, тогда как здесь царили непринуждённость и простота.

Анна, или Нинон, — уменьшительное имя, данное ей в детстве, которое она сохранила, — была единственной дочерью туренского дворянина Генриха де Ланкло и его супруги, урождённой Ракони, из древней орлеанской фамилии. Слабая, хрупкая, похожая на изящную миниатюру, Нинон родилась в Париже 15 мая 1615 года. Её отец, философ-эпикуреец, жил, как говорится, в своё удовольствие, мало заботясь о том, что скажет свет. Мать же была самых строгих правил, высокой нравственности и крайне религиозной. Она мечтала, что Нинон станет монахиней, в то время как отец внушал дочери лёгкую и приятную философию. Музыка, пение, танцы, декламация, — словом, все изящные искусства стали её любимыми предметами. Она делала такие успехи, что учителя назвали её восьмым чудом света. Библиотека Нинон состояла из сборников стихотворений: эллегических, любовных и шуточных и таких сочинений, как «Искусство нравиться и любить». «Истории знаменитых своим легкомыслием или любовью женщин» и многими другими. Обладая изумительной памятью, она знала почти наизусть все прочитанные книги, огорчая мать вкусами, казавшимися греховными женщине, проводившей время в молитвах и постах.

В квартале Марэ в Париже располагался отель, где сосредоточивалось всё, что было в столице прекрасного, изящного и богатого, чтобы наслаждаться всевозможными удовольствиями. Юная Нинон, казавшаяся прелестным розовым бутоном, готовым при малейшем ветерке распуститься, введённая отцом в «Дом Эпикура», сразу всех очаровала, и её немедленно провозгласили первой красавицей. Последовало несколько атак на руку и сердце красавицы. Но ничто не пугало молодую девушку больше, как законный брак. Связать свою судьбу, подчинить себя мужчине казалось ей чудовищным покушением на собственное «я». «Благоразумная женщина не избирает себе мужа без согласия своего рассудка, как любовника без согласия своего сердца», — говорила она. На красавицу смотрели как на «полное собрание человеческих совершенств».