Расстаемся ненадолго, стр. 63
И снова затеплилась надежда, что Вера должна быть где-то в том краю. Не раз ведь рассказывала о сестре, воронежской студентке.
Послушный конь шел тихо, изредка задевая опушенные снегом низкие ветви. Тропинка вилась отглаженной белой лентой.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Владик учился ходить. Антонина Глебовна осторожно ставила его на ножки, помогала взять равновесие, а потом, держа наготове руки, отходила чуточку назад. Малыш старательно топал к ней. Ступал сначала боязливо, будто по узкой кладочке, но когда достигал финиша, заливался счастливым смехом и падал женщине на руки. Затем, притихший, снова брал равновесие.
Пришел домой фельдшер, не спеша снял с себя отороченный черным сукном полушубок, вытер полотенцем седые усы, брови.
– Издалека? – спросила Антонина Глебовна, сидя с Владиком на разостланной на полу постилке.
– Да нет, – как-то удрученно ответил Кирилл Фомич. – Из сельсовета иду.
– Чего же тебя так инеем разукрасило?
– Мороз… И с директором малость постояли.
– А мы с Владиком бегать учимся, – похвалилась Антонина Глебовна и прижала ребенка к груди.
– Бегать? – Кирилл Фомич подошел к малышу и смешно пошевелил усами. – Так ты, оказывается, уже бегаешь, герой, бойко бегаешь? Ну-ка, докажи, как ты умеешь, покажи!
– Не льни, – сказала ему хозяйка, – ты еще морозный, с улицы-то!
Кирилл Фомич отступил, опустился на край постилки.
– Ну, беги ко мне, герой, беги!
Малыш повернул головку, затопал ножками, засмеялся. Антонина Глебовна помогла ему выровняться, шагнуть… Но он не добежал до деда, покачнулся, шлепнулся на постилку.
– Ой, молодец! – протянув навстречу руки, восхищался дед. – Хорошо шагаешь! Скоро пойдем мы с тобой на улицу, наперегонки бегать будем. Иди же ко мне, иди!
Уже не пытаясь вставать, малыш пополз к нему на четвереньках.
– А теперь ко мне, Владичек, – выставила руки Антонина Глебовна. – Иди ко мне.
Он потопал к бабке и преодолел дистанцию без аварий. Антонина Глебовна и Владик весело смеялись, а фельдшер грустно наблюдал за ними. Покрасневшие в жилках, веки его чуть заметно вздрагивали.
Потом Кирилл Фомич долго носил малыша на руках, показывая ему и называя разные вещи, попадающиеся на глаза.
– Вот это дзинь-дзинь, – говорил старик, показывая на большие настенные часы. – А это коль-коль, – на санитарную сумку с инструментами.
На сумку малыш смотрел с опаской, ручонками даже не шевелил.
Антонина Глебовна тем временем накрыла на стол.
Охотно пообедал и Владик, а потом уснул на кровати, где спал теперь почти каждый день. Фомичу бы тоже вздремнуть – рано встал сегодня, банки ходил ставить захворавшему физруку. Но печаль на сердце брала верх. Все, о чем он только что узнал, мучительной болью отдавалось в груди.
Заговорил чуть не шепотом, словно боясь, что проснется Владик, услышит, поймет все и начнет горько плакать.
Из районной больницы звонили – вчера во время вражеского налета погибла Аня Бубенко. Самолетов было много, прежде ни разу столько не налетало. В больнице поднялась паника, врачи и сестры разбежались кто куда. Выскочила на улицу и Аня, начала «искать» своего Толика…
Кирилл Фомич рассказал обо всем этом жене и горестно уронил голову на руки. Малыш спал, посапывая чуть заложенным носиком. И сопение это казалось таким громким, будто оно рассекало повисшую в комнате тоскливую тишину.
– Тинь-тинь! – вдруг проговорил спросонок Владик.
Антонина Глебовна заплакала.
В школе о гибели Ани узнали более часа назад. Вера сразу же выехала в районный центр, благо туда направлялись подводы с продуктами для раненых. На уроках ее подменил директор.
Любомир Петрович – в теплом зимнем пальто, валенках – стоял у доски и диктовал ученикам пятого класса предложения. Перед самым звонком в класс заглянула Алина. Руки, лицо, посинели: жакетка на ватине греет слабо, а больше у девчины нет ничего. Правда, есть еще кожушок один на двоих, выдали в районо, но в нем поехала Вера.
– Вы придете в седьмой? – спросила Алина.
– Нет, – ответил директор, – идите вы. У меня здесь еще один урок.
Не хотелось идти директору в седьмой, самый холодный класс.
Алина пошла. Вела урок, дрожала – от холода, от трагической вести о матери Владика…
Потом еще два урока провела – в других классах. После занятий подалась было домой присмотреть за Владиком, но Валентина Захаровна сказала, что надо бы проведать больного физрука, а то неудобно как-то получается, все-таки член нашего коллектива… Алина согласилась, что действительно член коллектива и что давно бы надо проведать, но, может, кому-то другому, ведь в их доме сегодня такое горе!
Вера приехала поздно ночью. Алина еще не ложилась, сидела за столом, читала. В плетеной колыбельке у печи, выпростав ножки, спокойно посапывал Владик.
– Ты не спишь? – удивилась Вера. – Сколько ж времени сейчас?
– Испортились часы у наших, – спеша прикрыть руками книгу, сообщила Алина, – бьют то три раза, то два.
– А что ты читаешь, покажи?
– Да так… – смутилась девчина. – Валентина Захаровна была у нас, оставила…
– А-а, знаю, – догадалась Вера.
– Ужинать будешь? – предложила сестра.
– Не хочется, – отказалась Вера, – только спать…
Она, заглянув в колыбельку, улыбнулась, но улыбка получилась какой-то безрадостной, губы дрогнули, вот-вот слезы брызнут. Алина заметила это и, когда улеглись и Вера прижалась к ней, шепотом спросила:
– Что, Верок, неужто все правда?
– Правда, Алиночка… Спи!
И заплакала.
Алина еще крепче прижалась к сестре – согреть, горе разделить.
– Какие у тебя руки холодные, Верочка! – опять зашептала она, стараясь отвлечь сестру от печальных дум. – Хоть бы не простудилась! Надо бы чаю напиться.
– Ничего, – тоже шепотом ответила Вера, – я не боюсь простуды.
– А завтра Анна Степановна субботник организует.
– Какой?
– По заготовке дров для школы.
– Ты оставайся с Владиком, я поеду.
– И я с тобой!
– Во что же мы оденемся?
– Попрошу ватник у Антонины Глебовны.
Уснули сестры не скоро, а встали, как всегда, чуть свет, вместе с Владиком.
Когда они пришли на колхозный двор, там уже были Анна Степановна, отпускник Топорков в пехотинской шинели да конюхи. Вскоре прибежала и Валентина Захаровна.
– Я так боялась опоздать! – задыхаясь, сообщила она. – Всю дорогу бегом…
…После полудня к школьному двору притянулся целый обоз с дровами. Правда, дрова не очень, валежник да сучья, но зато – береза, дуб, клен, лишь изредка ольха. Сбросили все это у дровяника – основательная груда получилась.
Любомир Петрович тоже ездил в лес. Грелся там у костра, цигарок прорву перевел. Теперь суетился вокруг груды дров, довольно пощипывал застывший подбородок и каждому встречному говорил:
– Хорошо, хорошо, ну прямо отлично! Правда?
Подошел и к Вере:
– Хорошо, правда, Вера Устиновна? И знаете что? Теперь и вы можете пользоваться дровами: у вас же школьная квартира.
– Мы себе привезем, – сухо ответила Вера. И заспешила: заиндевела вся, промерзшие валенки – как деревянные колодки.
Выбежала посмотреть и Людмила Титовна. Разглядев тонкий березник, умильно закивала головой:
– Все сухонькое, все легонькое!..
Заметила фронтовика с пилой в руках, удивилась:
– И вы ездили в лес?
– А как же! – весело ответил Топорков. – Вместе со всеми.
– На два дня домой, и уже в лес? Я на месте вашей жены ни за что не пустила бы!
– Мой сын мерзнет в школе, – уже иным тоном произнес фронтовик.
Вскоре из школьных труб повалил дым, как из сушилки.
Дома первую новость учительницы услышали от Антонины Глебовны. Владик собственным ходом, держась за лавку, самостоятельно добрался до умывальника и столкнул большую глиняную миску. Рассказывала об этом Глебовна как о самом что ни на есть героическом поступке.