Расстаемся ненадолго, стр. 38
Андрей снова напрягся, поднял голову, и возле уха сначала кольнуло, потом запекло-заныло. Увидев опущенную руку девушки, он опять лег на траву.
– У вас рука? – чуть слышно пошевелил Андрей сухими запекшимися губами.
– Ничего, – ободряюще ответила Мария, – рана тоже не тяжелая. Лежите спокойно.
– Значит, рука, – словно бы про себя повторил Андрей. – Ваша рука… А где Зайцев?
– Он тут, недалеко. Скоро придет. Скоро все придут… Бой окончился, перевяжу вас, и встанете. А пока нельзя шевелиться, лежите, не волнуйтесь.
Через несколько минут Андрей приподнялся на локтях. Мария поддерживала его одной рукой и сама поднималась вместе с ним. Рука ее дрожала от напряжения.
– Не нужно, – ласково, но твердо сказал Андрей, – я сам!
С величайшим напряжением он поднялся на ноги и, чтобы не упасть, ухватился рукой за вишню. «Откуда вишня? Та, что возле блиндажа? – Перед глазами все прыгало, кружилось. – Нет, это другая вишня. Вся иссеченная, перебиты ветви. И блиндажа здесь нет».
Сокольный не мог вспомнить, как он сюда попал. Перед глазами мелькали разрозненные эпизоды боя. Вот овсяное поле… Недавно оно было утыкано немецкими касками… Из-за горки били минометы… Тогда поле было зеленое, а сейчас все черно-серое, изрыто минами и снарядами, укатано шинами. Фашистские каски и теперь еще лежат на нем, но только не вперед козырьками, а как попало, многие перевернуты… Из-за горки валит дым, там что-то горит.
– Командир роты!
Андрей удивленно оглянулся. В двух шагах от него с трудом взбирался на пенек Зайцев. Сокольный шагнул к нему и чуть не упал.
– Тише! – испуганно вскрикнула Мария.
Зайцев сел на пенек, поставил карабин между колен, вытер рукавом потный лоб.
– Старший лейтенант вот тут убитый лежит, – повторил он.
Андрею вспомнилось, как в самый разгар боя появился на передовой линии командир роты и с ним два взвода стрелков. И когда оккупанты, поднявшись в овсе, ринулись на лесок, старший лейтенант первым бросился вперед:
– За Родину! За мной!
Все тогда устремились за ним. Побежал и Андрей. А потом все затянулось, заплыло туманом…
Сидя на пеньке, Зайцев старался не шевелиться.
– Что с тобой, Зайцев?
– Бок поцарапало.
– Там у него двенадцать осколков, – ослабевшим голосом пояснила Мария. Она лежала на том же месте, где увидел ее Андрей, когда очнулся и открыл глаза. Лицо девушки как-то сразу осунулось, похудело, большие голубые глаза неестественно блестели. Голова ее клонилась к земле, но Мария настойчиво опиралась на руку, стараясь внимательно слушать Андрея и Зайцева.
Сокольный скользнул рукой вниз по вишневому стволу, опустился возле Марии на одно колено.
– У вас не только рука? – спросил он. – Трудно вам?
– Трудно, – едва слышно призналась девушка и потупилась. По ее глазам Андрей понял, что у нее ранена еще и нога и, наверное, гораздо тяжелее руки.
«Кто ей помог? Кто перевязал?»
Командир взвода страдальчески нахмурил лоб. На миг вспомнилась их первая встреча в тот, самый первый, день. Вот Мария ведет его в медсанбат, быстро, деловито шагает по тропинке, красиво жестикулирует… Вот она наклонилась над птичьим гнездышком. Сложив трубочкой свежие, почти детские губы, дует в желтые ротики птенцов, ласково смеется…
Взгляд падает дальше. Возле овсяного поля лежит мертвый боец. Сокольный не видит его лица, но по мощным очертаниям тела, по месту, где он лежит, догадывается, что это Адамчук. Вокруг него еще несколько убитых стрелков…
– Прорвались они там или не прорвались? – Мария медленно показала здоровой рукой влево от недавнего поля боя.
– Нет, – заверил Андрей и взял ее за руку, пробуя нащупать пульс. Голос его прозвучал неуверенно, он не знал, прорвались немцы или нет. Сам же с болью подумал как раз обратное: фашисты, наверное, прорвались и теперь уже далеко отсюда. Взвод отрезан. А где же взвод?..
Он повел взглядом по недавним огневым позициям и увидел еще нескольких своих бойцов. Мертвых бойцов…
Скорбь, безысходная горькая скорбь сжала его сердце. Хотелось плакать, кричать. Совсем недавно были здесь бойцы, товарищи, друзья, такие друзья, каких еще никогда у него не было. А сейчас…
Над горкой и над овсяным полем на миг показалось солнце и сразу опять затянулось тучами. Изредка наведывался в лесок и на поле небольшой ветерок. Неподалеку, на ветке ольхи, совсем невысоко над землей Сокольный увидал солдатский котелок. Пуля пробила его, но не смогла сорвать с ветки. Прислушавшись, можно было различить, как ветер слегка посвистывает в пулевой дырочке.
«А котелок удержался, и ольховый куст не пострадал», – почти с удовлетворением отметил Андрей: становилось легче, когда смотрел он на куст.
– Товарищ старший сержант, – позвал Зайцев, – смотрите, кобылка наша! Я ее отвязал перед боем, думал – пускай удирает, а она тут! И ничего, не ранена. Э, да я теперь на этой кобылке весь мир объеду!
Андрей посмотрел в глубину леска. Там, между ореховыми кустами, слегка растопырив передние ноги, стояла кобылка и спокойно щипала траву.
IV
Пока Вера добралась до поворота на Красное Озеро, стало ясно, что до школы ей не дойти. Встречные люди говорили, что враг обошел некоторые наши укрепления и теперь находится недалеко. Нужно было действовать не откладывая, так как опасность очутиться в плену увеличивалась с каждой минутой. До этого Вера не пыталась сесть на попутную машину, не выбирала дорог напрямик. Ей все время казалось, что вдруг догонит Андрей и они вместе обсудят, как быть дальше, какое принять решение. Но теперь на это не оставалось никакой надежды.
Выйдя на шоссе, Вера стала присматриваться к грузовым автомашинам, и когда на какой-нибудь было немного людей, поднимала руку. Поскольку время приближалось к вечеру, и духота спала, для большего авторитета у шоферов, набросила на себя шинель. Вскоре ей в самом деле удалось устроиться на машину, которая и довезла ее до станции, откуда почти беспрерывно отправлялись поезда. Не на пассажирский, так на товарный тут можно было сесть. И Вера решила любыми путями, любыми способами, где в вагоне, где на платформе, машиной или пешком, но пробраться в Воронеж. Там, в пединституте, сестра Алина, три года назад подружки уговорили ее поехать именно туда. Война помешала девушке приехать домой на каникулы. Вдвоем им легче будет жить дальше.
Ближе к полуночи Вере вместе со многими женщинами и детьми удалось забраться на железнодорожную платформу. Куда шел товарный поезд, никто не знал. Ясно было лишь то, что на товарняке можно доехать до какой-нибудь другой станции, подальше от фронта, а там, может быть, пересесть на нужный поезд.
Товарный шел медленно, подолгу стоял на разъездах и просто на перегонах. Только на вторую ночь он дотащился до большой станции. Пассажирам объявили, что дальше состав не пойдет, но зато тут есть эвакуационный пункт, где все должны пройти регистрацию. Пункт работал и ночью, но Вера не пошла искать его. На станции было темно, только фонари путейцев иногда мелькали на железнодорожном полотне. Людей же везде толпилось так много, что невозможно было найти место для отдыха. Отойдя подальше от платформы, Вера присела возле какой-то кирпичной стены между чужими узлами, укуталась шинелью. Тут тоже было немало людей. Некоторые спали, иные перешептывались, тяжело вздыхали. Где-то недалеко до боли жалобно заходился плачем грудной ребенок. Мать, наклонившись над ним, страдальчески уговаривала малыша взять грудь.
– На, мое золотце, возьми, – молила она, – ну хоть капельку, мое дитятко…
А ребенок все плакал, и голосок его заметно слабел.
– Покажите доктору, – послышался из темноты сочувственный женский голос.
– Где я его найду, – горько всхлипывая, ответила мать. – Где теперь тот доктор?
– Целую ночь мучается, – сказал кто-то из мужчин. – Лучше б конец, легче б и ему и матери…
Сказано это было совсем тихо, очевидно, соседу, но безжалостные слова точно хлестнули Веру. Услышала их и мать, она сразу перестала причитать и только тихо плакала над малышом.