Как я охранял Третьяковку, стр. 11
Проблема состояла в том, что Шнырев, подозревая Чубченку в доносительстве (скорее всего, впрочем, напрасно), не очень-то охотно разводился на такие разговоры по душам. Представив, что ему в течение всего обозримого будущего придется терпеть чубченский занудный бубнеж, Сергей Львович отнюдь не пришел в восторг от такой перспективы. И приложил определенные усилия к тому, чтобы этого не случилось никогда. Справедливости ради, много усилий и не потребовалось. У Петро, несмотря на всю монолитность его нордической натуры, все-таки имелся один маленький недостаток.
Об этом больно говорить, но Петро любил выпить. Употребив же определенную дозу, он приходил в чрезвычайно словоохотливое, возбужденное и даже буйное состояние организма. Становился прямо не человек, а орловский рысак какой-то: и копытом землю рыл, и лиловым глазом косил, и дым через ноздри выдыхал, и все, понимаешь, норовил взять барьера, что означало напрыгнуть на кого-нибудь, да и макнуть игривого конько в дуплецо. В такие минуты он бывал невыносим.
Однажды Петро выпил не в то время, не в том месте, и категорически не в том количестве. Давайте прямо скажем: надрался в слюни, в лоскуты, как самая распоследняя свинья. Да еще спьяну и наговорил там чего-то не вполне политкорректного. Ну и в общем… В общем, Андрюха Кузнецов, выйдя из отпуска, благополучно вернулся к исполнению своих обязанностей, так, кажется, ничего и не узнав о петрушиных кознях.
Джедай Упорный как мог утешал своего юного падована Чубченку, но тот был просто убит горем.
Странно, но некоторые люди почему-то искренне убеждены в том, что единственное и истинное их призвание – мудро руководить массами. Конечно, крайне желательно их до этого дела не допускать, и держать от масс как можно дальше. Сергей Львович придерживался того же мнения. Жидко оконфузившийся Чубченка был низложен.
Я даже написал на это событие стихотворение. Можно сказать, оду. Так, знаете ли, накарябал когтистой лапкой, ничего особенного. Всего текста не припомню, но были в ней такие строки:
Дальше там шло что-то про превратности судьбы и коварство мелких людишек, а завершалось все так:
Такая вот художественная самодеятельность. Впрочем, мы изрядно забежали вперед. 20 июля 1996 года Петр Чубченко был в зените славы и расцвете своего мнимого величия.
Первый день в Третьяковке мне особо ничем не запомнился. Его я провел в компании розовощекого Димы, моего доброго наставника. Дима кроме некоторых интимных подробностей своей биографии поведал мне среди прочего, что в штатном расписании имеется еще старший подвала Олег Алексеевич Баранкин, а также Иван Иванович Чернов (мол, «вот такой мужик!») – старший сотрудник первого этажа.
Посчитав, что для начала полезной информации с меня достаточно, я вечером поехал домой, а не пошел на прощальный банкет, который устраивал мой новый знакомый Дима по случаю своего увольнения.
5. Лапундер, или макак свинохвостый
Мой первый день в качестве сотрудника был вторым днем смены, так что в следующий раз я появился в Лаврушинском переулке только в понедельник.
Понедельник, вообще говоря, выходной день в Галерее. То есть она закрыта для посетителей. За запертыми же воротами кипит жизнь, и временами весьма бурно. Вся повеска-развеска, протирка шедевров тряпочкой и прочие манипуляции с художественными ценностями производятся как раз по понедельникам.
По понедельникам же снимался длиннющий документальный сериал про Третьяковку.
О, это была эпопея, размах которой нынче трудно оценить по достоинству! Хотя бы в силу того, что теперь таких не делают вовсе. Социальный проект Первого канала, дерзкая продюсерская спекуляция, а, скорее всего, просто отмыв какого-то бюджетного бабла.
Содержание сей Илиады не баловало разнообразием. Из серии в серию в кадре под зеленым абажуром сидел заслуженный артист Татарский и проникновенным, бархатным баритоном рассказывал всякие удивительные истории на смежные изобразительному искусству темы.
Съемочная группа шумною толпою кочевала по залам экспозиции и мешала всем работать. Режиссер постоянно ругался и топал ногами. Унылый администратор был тотально нетрезв. Осветитель обычно тоже был нетрезв. Операторы менялись слишком часто для того, чтобы говорить о них что-то определенное. Звезда сериала, заслуженный артист Татарский регулярно закатывал шумные истерики. А бородатенький редактор стоял посреди всего этого бардака и с бесконечной нежностью смотрел на режиссера. Олег Баранкин за долю малую носил антикварный столик и тот самый абажур.
Сериал транслировался по воскресеньям, в самое глухое время, перед передачей «Служу России!». Он пользовался бешенным успехом у третьяковских смотрителей, но кроме них его, похоже, никто не смотрел. Я пару раз пробовал, да так и не осилил предложенного материала. Как-то не тронула меня вкрадчивая манера подачи в стиле «Здравствуй, дружок! Сейчас я расскажу тебе сказочку…». И, представьте, даже всерьез собирался написать письмо на телевидение с предложением запустить в эфир вместо заслуженного артиста Татарского штатного третьяковского экскурсовода Галкина Альберта Ефимовича. Альберт Ефимович бы и мертвого поднял к телевизору!
А заслуженный артист… В принципе, он был ни в чем не виноват. Внешне артист был убийственно элегантен и так же убийственно уныл.
Рейтинг сериала бился об нулевую отметку, и по сведениям анонимных, но вполне компетентных источников его создателям уже не раз задавали в останкинских коридорах совсем не риторический вопрос: «Где деньги, Зин?».
С татарскими рассказами надо было срочно что-то делать.
Примерно с тридцатой серии их для оживляжа придумали перемежать выступлениями мастеров искусств. Новый сопродюсер проекта был, видать, калач тертый и в шоу-бизе совсем не новичок. Он взял и сделал то, на что не у всякого хватило бы духа – применил тактику сборного концерта конца восьмидесятых (ныне запрещенную Стокгольмской конвенцией, как преступная и антигуманная).
Сама схема довольно незатейлива, но эффективна как напалм. В «Олимпийский» набивали тысяч двадцать советского народу, и два часа подряд делали ему красиво занедорого. Обычно в сборном концерте принимали участие от десяти до тридцати групп и сольных исполнителей. Обязательно присутствовал остроумный конферансье. А в конце всегда выходил Кобзон и в сопровождении хора МВД яростно давал «День Победы».
Название этому шоу было какое-нибудь подчеркнуто нейтральное, вроде «Звезды зажигают огни», или «Ритмы весны», а программа нарочно составлялась с таким расчетом, чтобы удовлетворить любой, даже самый взыскательный и утонченный вкус. Для этого и состав бригады подбирался соответствующий – каждой твари по паре, всем сестрам по серьгам. Одним сокрушительным ударом окучивались практически все целевые аудитории, от пионеров до пенсионеров.
Кому по каким-то причинам не нравился бит-квартет «Секрет», тот мог дождаться певца и композитора Игоря Корнелюка с так всем нам полюбившейся песней про билет-балет. Не нужен композитор? Секундочку. Уже на подходе коллектив «Комбинация» – сладкоголосые пергидрольные сирены в лосинах (эх, «Три кусочека колбаски»! Где мои семнадцать лет, ребята? Э-э-эх!). Если же находились такие странные оригиналы, которым и лосины казались недостаточным условием для полноценного культурного досуга, то специально для них был припасен замечательный кудрявый парень Рома Жуков, или не менее кудрявый и не менее замечательный гомункул Аркадий Укупник. Продвинутой молодежи предлагали любоваться на каких-нибудь волосатых придурков-попрыгунчиков, имитирующих «Ганз-н-Роузес».