Свитер, стр. 12
Но это ей недоступно. Ей остается только молча слушать.
— Это длится уже довольно долго… Когда шеф вызывает меня к себе в кабинет, меня всю прямо трясет. Секретарше он приказывает, чтобы его никто не беспокоил, и прямо там, на диване, получает, что хочет. Такая гадость, мама! Я смотрю в сторону, стараюсь думать о чем-нибудь другом и мечтаю, чтобы все побыстрей закончилось. Ну почему он на мне зациклился? Правда, сегодня он меня не трогал. Вызвал к себе, ухмыльнулся и объявил, что повышает меня в должности. Я сказала: большое спасибо, но мне это не надо, не хочу я никакого повышения. Он стал настаивать. Я уперлась — не хочу, и все. Тогда он перестал улыбаться и говорит: это не обсуждается, вашего согласия никто не спрашивает, и никакие возражения не принимаются. А когда я уже стояла в дверях, напоследок бросил: теперь мы сможем вместе ездить в командировки, вот увидишь, как будет весело.
Долорс растерялась. Снова попыталась подняться — чтобы взять листок бумаги и написать, что она по этому поводу думает, хотя письмо давалось ей с большим трудом, но потом она сообразила, что представления не имеет, как сформулировать на письме свои мысли, чтобы Леонор правильно ее поняла. Леонор воспринимает только устную речь, она — не Тереза, которая отлично схватывает не только суть любого текста, но и то, что скрыто между строк, то, о чем в нем вообще не говорится. Леонор же все воспринимает буквально, нет, ей писать бесполезно. Как на бумаге объяснить ей, что во всем, что с ней происходит, виновата она сама, потому что в молодости, вместо того чтобы демонстрировать миру свою силу и стойкость, дочь спряталась под спасительное крылышко мужчины, который не любил ее, но хотел подчинить себе, чтобы вырасти в собственных глазах, самоутвердиться в своей мужской, а точнее говоря, жеребячьей сущности, потому что он и в самом деле всего лишь тупое животное, хотя окружающим кажется, что Жофре — идеальный отец и муж, умный, тонкий, интеллигентный человек, знаток Ницше. Как объяснить дочке, что если жить, не видя, что происходит у тебя под носом, в твоем собственном доме, жить с шорами на глазах, жить с этим Жофре, то в какой-то момент тебе хочешь не хочешь, а придется свернуть на скользкую дорожку, уступить домогательствам шефа, чтобы в итоге, вполне вероятно, оказаться в центре грязного скандала вроде тех, что гремят сейчас на страницах газет и журналов, — Марти обожает комментировать такие истории, он читает кучу газет и по каждому вопросу с удовольствием вступает в спор с отцом, называя того не иначе как «обращенным хиппи», — внук шутит, а Жофре бесится и, должно быть, негодует про себя, что сегодняшняя молодежь в подметки не годится той, среди которой рос он.
А даже если и так, ну и что? Все поколения откликаются на одни и те же ласки, на одни и те же слова любви. И, так или иначе, все поколения им верят. К тому времени, когда Долорс начала ходить в гости к хозяину фабрики и беседовать с Эдуардом, Антони уже пообещал ей достать луну с неба. Луна с неба — это всего лишь вечная любовь, потому что больше молодому человеку предложить было нечего. Они не встречались какое-то время после того случая, потому что Долорс нездоровилось и ее раздирали противоречивые чувства. Знаменитый раздутый червь из рассказов монахинь произвел на нее скорее отрицательное впечатление и показался слишком большим и твердым, чтобы поместиться внутри ее тела, что ж удивляться, что он проделал в ней дырку и сделал ей больно, так что вся романтика, наполнявшая их отношения с Антони, исчезла. Какие мы были глупые, вздохнула Долорс. Но у нее есть оправдание — тогда царили другие времена и она была совсем юной. А вот у Леонор, напротив, оправданий нет, с какой стороны ни взгляни.
Сейчас Долорс с удовольствием рассказала бы дочери про эту Монику Я Тоже из школы, чтобы до той наконец дошло, что Жофре вовсе не такой безупречный, как она полагает. Но, поразмыслив, старуха вновь вознесла благодарность Всевышнему за то, что тот послал ей инсульт и лишил возможности говорить, потому что такие разговоры только вносят в дом разлад: с идолопоклонством Леонор не покончишь одним махом, она просто не поверит ни единому твоему слову и, выбирая между матерью и мужем, безусловно встанет на сторону мужа, да еще и подумает, что мать в очередной раз решила очернить зятя. Ей хватит ума напрямую спросить об этом у Жофре — и тогда все станет еще хуже. Так что да здравствует инсульт! Хоть бы Леонор обо всем узнала сама. Хоть бы узнала!
Она не спала в ту ночь, когда потеряла девственность. Лежала с открытыми глазами, на всякий случай засунув между ног салфетку. Это нормально в первый раз, сказал Антони. Значит, для него это — не первый раз? Поэтому он знает, как должно быть? К ужасу и потрясению от физического вторжения, которого она, по правде говоря, желала, прибавилась еще и ревность, затмившая все остальное. Каждое новое сильное чувство словно пожирает в нас предыдущее, корчит нам гримасы и добивается, чтобы мы сосредоточились на нем. Такова жизнь, вздыхает Долорс.
Хлопнула входная дверь, и Леонор поспешно вытерла набежавшие слезы.
— Ни слова, мама! Пожалуйста!
Дочь даже не заметила, какую глупость сморозила, застигнутая врасплох, она совсем растерялась, а тем временем Марти двигался по коридору к столовой — чрезвычайно чем-то довольный, он на ходу мурлыкал популярную песенку. Долорс спасла положение, вытащив на свет листок с размерами Сандры, и знаками показала Леонор, чтобы та проверила, все ли верно. Когда вошел Марти, Леонор, напустив на себя озабоченный вид, вникала в жестикуляцию матери, пытавшейся втолковать ей, что талия у свитера получается слишком узкой, наверное, тут какая-то ошибка. Леонор обрадованно нацепила на нос очки и спрятала от Марти заплаканные глаза. Бросив сыну, уже устраивавшемуся у компьютера, равнодушное «привет!», она поспешно скрылась в ванной, не забыв, впрочем, подтвердить матери, что никакой ошибки нет, это точные мерки Сандры.
Мама, как жалко, что у тебя все время плохое настроение, сказала ей Тереза, ведь у тебя, между прочим, самые умные глаза, какие я когда-нибудь видела. Долорс почувствовала себя польщенной, но не нашлась что ответить. Не болтай глупостей, в конце концов проворчала она и ушла в другой конец комнаты. Этот разговор произошел у них в один из последних приездов Терезы перед тем, как с Долорс случился инсульт, тогда, если память ей не изменяет, она вновь поругалась с Фуенсантой и Тереза пыталась их помирить. Неужели Фуенсанта уж настолько невыносима, что нужно постоянно ее обижать? Просто я не нуждаюсь в надсмотрщике, который следит за каждым моим шагом, отрезала Долорс. Тереза вздохнула и тогда-то как раз сказала про умные глаза, а потом добавила: мама, именно потому, что ты так умна, ты должна понять, что в твоем возрасте необходим кто-то рядом, кто может немного побыть с тобой, совсем чуть-чуть. Потому что даже если с тобой все в порядке, ты все равно нуждаешься в помощи, тебе ведь уже не двадцать лет. Не нужна мне никакая помощь. Тереза прислонилась спиной к двери туалета и с ироничной улыбкой сказала: а знаешь, мама, мне кажется, что тебе все-таки двадцать лет.
«Самые умные глаза». Что дочь имела в виду? Должно быть, то, что у нее умная голова. А что это значит? Когда про кого-то говорят, что он очень умный, не знаешь, как на это реагировать: то ли ходить перед этим человеком на цыпочках, то ли поверить, что он знает о жизни абсолютно все. Тереза наверняка путает ум и опыт, поскольку ум — это врожденное, а Долорс в юности была туповата. А может, ум — это все-таки опыт, поди разберись…
Эдуард начал обхаживать ее с помощью шоколадных конфет. В тот раз, когда она допила на кухне свой шоколад, он и служанка в наколке прям-таки закатились от смеха, ой, Долорс, гляньте-ка на себя в зеркало — какие у вас усы! Долорс не стала смотреться в зеркало, потому что ни одного поблизости не обнаружила, а просто облизнула губы и вытерла их салфеткой, которую протянула служанка. Эдуард как-то особенно посмотрел на нее, и этот его взгляд Долорс совсем, ну совсем не понравился, — так смотрел на нее Антони тогда, в постели. Но взгляд Антони грел ей сердце, а взгляд Эдуарда вызвал тоску. В Эдуарде ей понравилось только одно: он не побоялся нарушить порядок, привести ее на кухню и тайком от всех, особенно от своей матери, которая бы не одобрила этот поступок, напоить шоколадом. Эдуард был обманщиком. Вот уж кто умен, думала она, еще бы, ведь он помогал отцу на фабрике. Он улыбнулся ей, но Долорс эта улыбка показалась пустой.