Слуги света, воины тьмы, стр. 40

Она не собиралась сдаваться после того, что было сказано вчера ночью. Если сдастся — не сможет жить рядом с братом.

— А пока мы будем этим заниматься, — добавила девочка, — тебе бы лучше провериться — нет ли у тебя ринотеллексомании.

Это затейливое словечко она вычитала в «Журнале клинической психиатрии». Термин обозначал патологическую привычку ковырять в носу.

— Нет уж, спасибо. Я пользуюсь носовым платком. — Элиот сунул руку в задний карман брюк. — Показать?

Фиона поморщилась. Значит, он все-таки знал, что корень «рино» имеет отношение к носу. Ну, это слишком просто.

— А тебе, я так думаю, пора перестать заниматься омфалоскепсисом, — съязвил Элиот.

Слово было незнакомо Фионе, но она могла попытаться его расшифровать. «Скепсис» означало «сомнение» или «взгляд». «Омфалос» — по-гречески «начальник» или «центр»… нет-нет, еще это слово означало «пупок». Следовательно, «омфалоскепсис» — «разглядывание собственного пупка». Хитро.

Здорово. Отличные дразнилки. Хорошая словарная разминка. Жизнь постепенно входила в обычное русло.

Но разум Фионы отказался работать в привычном ритме, она не смогла, как обычно, дать брату отпор.

Ноги вдруг сами понесли ее вперед — маленькими ритмичными шагами. Все ее тело вибрировало — в такт биению сердца, но это было приятнее сердцебиения. Мелодично, радостно и грустно одновременно.

Наконец слух Фионы уловил то, что уже ощутило тело. У подворотни, за полквартала от них, стоял старик, вытащивший вчера пиццу из мусорного бака. Он играл на скрипке.

20

Юный маэстро

Элиоту хотелось побежать навстречу музыке.

Теперь у старика был смычок, и он водил им по струнам вверх и вниз, извлекая чудесные звуки, достойные центральной части классической симфонии.

Каждый нерв в теле Элиота откликался на музыку. Но он не мог бежать. Он просто шагал в такт с музыкой.

Старик стоял, выпрямившись во весь рост. Скрипка свободно лежала на его плече, пальцы бегали по ладам, словно волны реки по камешкам. Его волосы цвета слоновой кости были зачесаны назад, обнажился лоб с залысинами, стали заметны темные пряди. Глаза старика горели, словно два синих уголька. Он играл и улыбался.

Элиот тоже не удержался от улыбки. Его неудержимо влекло к старику.

Мидуэй-авеню, дома, пиццерия, даже шагавшая рядом Фиона — все это уменьшилось до размеров крошечной точки, и остался только старик со скрипкой, струны, а потом — только музыка.

Элиоту хотелось танцевать и петь. Ничего подобного он никогда в жизни не делал, поэтому сдержал волнение. Но все же ноги сами несли его вперед.

Он узнал мелодию. Правда, не сразу, поскольку она звучала непривычно. И все же это была та самая песенка, которую старик наигрывал вчера. Как он ее назвал? «Суета земная»?

Мелодия была настолько заразительна, что Элиот решил: это детская песенка, типа «Мерцай, мерцай, звездочка» или «У старого Макдональда была ферма». Правда, он чувствовал, что эта музыка древнее. Ему казалось: он когда-то слышал эту песенку, кто-то пел ее ему, когда он был совсем маленьким.

Его пальцы сами зашевелились, словно у него в руках была собственная скрипка. Глупо. Он не умел играть. И никогда не прикасался ни к одному музыкальному инструменту — благодаря правилу бабушки номер тридцать четыре.

И все же Элиот мог представить себе, что он играет. Только исполнял бы эту мелодию иначе, немного медленнее, и кое-где использовал бы другие вариации. Он представил себе стайку ребятишек, скачущих вокруг него, и майский шест, украшенный разноцветными лентами, услышал радостный смех и пение хора:

Элиот очнулся, когда Фиона положила руку ему на плечо. Они стояли на пересечении переулка с Мидуэй-авеню.

Элиот стряхнул бы руку сестры, но после вчерашней ссоры между ними возникло нечто вроде хрупкого перемирия. И если они собираются выдержать предстоящие испытания, узнать что-то о своих родственниках, им нужно держаться друг друга. Кроме того, Элиот не мог себе позволить унестись мечтами вдаль, когда сестра была рядом.

Старик, эффектно взмахнув смычком, доиграл мелодию. И поклонился.

Элиот захлопал в ладоши. Фиона убрала руку с его плеча.

— Это была та самая песенка, которую вы играли вчера, верно? — спросил Элиот. — Но только вы ее здорово переделали.

Старик задумчиво побарабанил кончиками пальцев по нижней губе и перестал улыбаться.

— Да, да, верно. А у тебя хорошие уши, если ты все-таки распознал мелодию.

«Не намекает ли он на мои торчащие уши?» — подумал Элиот, но решил, что вряд ли и старик попросту хотел отметить его хороший музыкальный слух.

Он потянулся к старику. Он не осознавал, что делает. Им руководил инстинкт. Так растение тянется к свету, так звери и люди не задумываются, когда дышат. Он потянулся к скрипке и смычку.

— Можно мне попробовать, сэр?

И покраснел. О чем он только думает? Ведь даже для того, чтобы извлекать из скрипки звуки, напоминающие хотя бы скрип кошачьих когтей по стеклу, нужно учиться несколько лет.

— Что ты делаешь? — прошипела у него за спиной Фиона. — Ты ведь раньше ни разу не пробовал играть!

Старик, похоже, разочаровался.

— Так ты не умеешь…

Верно, Элиот ни разу в жизни не держал в руках скрипку, но ему отчаянно хотелось прикоснуться к инструменту. И почему Фиона всегда все испортит?

— Я никогда не пробовал, — признался Элиот.

Старик прижал скрипку к груди.

— Поэтому и не знаю, умею я играть или нет, — поспешно добавил Элиот.

Старик фыркнул, и губы его тронула улыбка. Мальчику почему-то стало не по себе. Старик перестал улыбаться и посмотрел на Элиота в упор, будто бы видя его насквозь — совсем как бабушка.

— Ну, если так, тогда стоит попробовать.

С этими словами он протянул Элиоту скрипку и смычок.

— Правила, — прошептала Фиона. — Бабушка тебя…

— Она ничего не узнает, — пробормотал Элиот, — если мы ей не расскажем.

И взял инструмент.

Скрипка показалась ему и тяжелой, и легкой, и слишком большой, и чересчур маленькой. Он держал ее неловко, но при этом чувствовал, что скрипка как бы срослась с ним.

— Ты с ней поосторожнее, — посоветовал старик. — Инструмент хороший.

Элиот внимательно рассмотрел скрипку.

Она была обшарпанная, местами лак с нее почти совсем сошел, и все же в ней что-то было, только он не смог бы выразить это словами.

Элиот положил скрипку на плечо точно так же, как ее держал старик, и осторожно провел смычком по струнам. Инструмент издал звук, похожий на скрежет стекла или треск перерезанных электрических проводов.

Старик поморщился.

Неподалеку недовольно закаркали вороны.

Элиот немного слабее сжал струны и плотнее прижал к ним смычок. Получился звук наподобие жужжания рассерженных пчел, а потом полились плавные звуки.

— А-га… — протянул старик. Эти звуки ему явно понравились больше.

Элиот взял смычок иначе и стал пощипывать струны. К его восторгу, зазвучали простые, но уверенные ноты. Взяв с десяток нот по отдельности, он воспроизвел в уме их порядок и сыграл мелодию детской песенки.

Старик захлопал в ладоши.

— Браво, юный маэстро! — Он наклонился к Элиоту. — Такой большой талант в таких нежных руках.

При обычных обстоятельствах Элиот покраснел бы от такого комплимента, ведь руки у него и вправду были нежные, слишком маленькие и тонкие. Хотя, возможно, для игры на этом инструменте именно такие и требовались.

Элиот крепче прижал скрипку к плечу и попробовал снова сыграть мелодию — на этот раз смычком. Сначала получалось не слишком хорошо — примешивались скрип и ненужные вибрации, но он продолжал играть, и мелодия зазвучала чище.