Сэру Филиппу, с любовью, стр. 50

— Ты так и не ответила на мой вопрос, — напомнил Филипп.

Элоиза думала, что, отвлекшись на несуществующую пчелу, Филипп давно уже забыл о своем вопросе, но, как оказалось, это было не так.

— А почему ты вдруг его задал? — спросила она.

— Я не мог его не задать. Ты убежала из дома, никому ничего не сказав, даже не подумала о том, что твои родные будут волноваться…

— Я оставила записку.

— Ах да, записку! — усмехнулся он.

— Ты что, мне не веришь? — обиженно прищурилась она.

— Верю, — кивнул Филипп. — Но что-то это на тебя не похоже. Такая порывистость не в твоем духе. Ты из тех, кто, прежде чем предпринять какой-то шаг, тридцать раз все взвесит, всех предупредит…

— Не моя вина, что записка потерялась! — проворчала она.

— Да при чем тут записка? Дело не в ней! — Филипп сурово скрестил руки на груди.

Эту позу Элоиза просто терпеть не могла. Каждый раз, когда кто-нибудь в разговоре с ней принимал такую позу, Элоизе казалось, что собеседник будет разговаривать с ней, словно взрослый, читающий мораль ребенку. Но особенно бесило девушку то, что обвинения Филиппа, как она признавала в глубине души, во многом были справедливы. А больше всего на свете Элоиза не любила признавать собственную неправоту.

— Дело в том, что ты покинула Лондон под покровом ночи, словно преступник, бежавший из тюрьмы. Поэтому я предположил, возможно, перед этим произошло нечто, что… — Филипп замялся, — скажем так, запятнало твою репутацию. Такой вывод вполне логичен! — добавил он, словно извиняясь. — Поэтому, собственно, я и спросил о любовнике.

Элоиза не могла не признать, что предположения Филиппа не лишены оснований: действительно, перед тем как она приняла решение покинуть Лондон произошло кое-что, послужившее толчком к отъезду. Но репутация Элоизы здесь была ни при чем.

— Элоиза, — поспешил заверить ее он, — не беспокойся — для меня не имеет значения, девственница ты или нет.

— Любовника у меня никогда не было, — снова повторила Элоиза — ей не хотелось распространяться на эту тему, она была ей не очень-то приятна. — Дело не в этом. Дело в том… в том… — Голос ее вдруг сорвался.

Затем Элоиза собралась с духом и на этот раз поведала, наконец, Филиппу все. О шести брачных предложениях, которые она отвергла, в то время как Пенелопа не получала ни одного, об их с Пенелопой полушуточных, полусерьезных планах остаться старыми девами, о том, какой одинокой себя почувствовала вдруг Элоиза, когда лучшая подруга неожиданно вышла замуж…

Элоиза рассказала Филиппу все это и многое другое: о чем она мечтала, что у нее на сердце; рассказала ему то, чего не рассказывала никогда никому, в чем боялась признаться даже себе. Она сама удивилась, как много, оказывается, потаенного имеется у особы, которая никогда не закрывает рта и, казалось бы, ни от кого не таит никаких секретов.

Когда, наконец, Элоиза закончила (возможно, она продолжала бы и дальше, но совершенно выбилась из сил), Филипп легонько коснулся ее руки.

— Все в порядке, Элоиза, — тихо произнес он. — Все хорошо, родная…

Элоиза посмотрела на него. Она знала, что Филипп прав: теперь все будет хорошо.

ГЛАВА 14

Свадьба состоялась через четыре дня, хотя один Бог знает, каким образом Энтони удалось уговорить священника не дожидаться субботы, а провести церемонию в понедельник. Элоиза, правда, была недовольна тем, что таким образом обряд лишился должной торжественности, но недовольна лишь совсем чуть-чуть.

На свадьбе присутствовала вся родня Элоизы, кроме ее вдовствующей сестры из Шотландии — та просто не успела бы приехать за столь короткий период. По большому счету свадьба должна была бы проходить в Кенте, в семейном гнезде Бриджертонов или, на худой конец, в Лондоне, на Хановер-сквер, в соборе Святого Георгия, прихожанами которого была семья. Но, поскольку со свадьбой очень спешили, и от того, и от другого пришлось отказаться. Бенедикт и Софи готовы были любезно предоставить для торжества свой дом, но Элоиза решила, что детям Филиппа дома будет уютнее, и в результате венчание состоялось в ближайшей к Ромни-Холлу деревенской церквушке, а последовавший за ним торжественный обед — на лужайке перед домом Филиппа.

День клонился к вечеру. Элоиза сидела со своей матерью в спальне дома, хозяйкой которого она стала несколько часов назад. Вайолет делала вид, что тщательно разбирает вещи из приданого Элоизы, срочно привезенного из Лондона, хотя она отлично знала, что эта работа утром была уже проделана — и без огрехов — служанкой Элоизы, приехавшей вместе с семьей. Элоиза, однако, не спешила выговаривать матери, что та занимается бесполезной работой, — судя по всему, Вайолет просто нужно было чем-то занять руки, чтобы успокоить нервы. Элоиза, сама не любившая сидеть без дела, отлично понимала мать.

— Как бы то ни было, — проговорила Вайолет, бережно укладывая фату Элоизы в ящик, — но я рада за тебя, Элоиза.

— Надеюсь, ты не очень рассердилась, — проговорила та, — что я все так быстро решила, не посоветовавшись с тобой?

— Вообще-то огорчила… хотя я давно была готова к тому, что рано или поздно ты выкинешь какой-нибудь фокус. Это на тебя похоже.

Элоиза подумала обо всех тех годах, что прошли после ее первого выхода в свет, обо всех отвергнутых ею предложениях, о том, как в это же время ее подруги одна за другой выходили замуж за прекрасных, достойных мужчин, и о том, что всякий раз, присутствуя на этих свадьбах, Вайолет, должно быть, мечтала увидеть, наконец, под венцом свою несговорчивую дочь…

— Прости, мама, если я разочаровала тебя.

Вайолет посмотрела на дочь взглядом немолодой, умудренной жизненным опытом женщины:

— Мои дети еще никогда не разочаровывали меня, Элоиза. И ты не разочаровала меня — просто удивила.

Элоиза подошла к матери и крепко обняла ее. Она всегда так делала, когда ее переполняли эмоции, — видимо, будучи не в силах справиться с ними. Вообще-то в ее семье не принято было слишком открыто выражать свои чувства. Возможно, сейчас Элоиза сделала это потому, что иначе не смогла бы сдержаться и разревелась бы в три ручья; а может, потому, что понимала, что и мать находится в таком же состоянии. Как ни странно, Элоиза снова казалась себе такой, какой она была подростком — нескладной худенькой девочкой с длинными руками и ногами и никогда не закрывающимся ртом. Ей хотелось прижаться к матери, словно это могло защитить ее от самой себя.

— Ну-ну, перестань, — приговаривала Вайолет, гладя дочь по голове, точь-в-точь как в детстве, когда та прибегала к ней с расцарапанной коленкой или локтем.

Наконец, когда дочь более или менее успокоилась, Вайолет произнесла:

— Элоиза!

Та подняла на нее полные слез глаза:

— Да, мама?

— Элоиза, мне нужно с тобой очень серьезно поговорить. — Вайолет пристально посмотрела на дочь. — Впрочем, я уже не знаю, нужно ли…

Элоиза вдруг поняла, о чем собирается говорить с ней мать и с чем связаны ее сомнения. Вайолет думала о том, надо ли посвящать дочь в тайны супружеского ложа или та уже успела познать их на деле.

— Если ты об этом, — забормотала Элоиза, — то у нас с Филиппом пока… ничего еще не было…

— Ну и хорошо. — У Вайолет словно камень с души свалился. — Но знаешь ли ты хотя бы приблизительно, что тебе предстоит?

— Думаю, что тебе нет нужды что-либо объяснять, мама, — проговорила Элоиза, желая поскорее избавить и себя, и мать от испытываемой обеими неловкости.