Хроники Средиземья, стр. 340

Есть отдельный рассказ о последствиях этой встречи: о диковинном плане Гэндальфа в помощь Торину; о том, как Торин и его спутники добирались из Хоббитании до Одинокой горы; о том, какие великие и непредвиденные события случились из-за этого в будущем. Но здесь идет речь только о судьбах народа Дарина.

Дракона убил эсгаротский витязь Бэрд, но затем грянула битва в Приозерной долине: орки явились к Эребору, как только прослышали о возвращении гномов. В этой битве был смертельно ранен Торин Дубощит, и его схоронили в глубине Одинокой горы. Погибли также Фили и Кили, сыновья его сестры. Но Даин Чугунная Пята, его двоюродный брат и законный наследник, который пришел к нему на подмогу из Железногорья, стал царем Даином II, и Подгорное Царство возродилось, как того и хотел Гэндальф. Даин оказался надежным и мудрым государем, и в его царствование гномы вновь обрели богатство и могущество.

Под осень того же 2941 года Гэндальф наконец убелил Сарумана и Светлый Совет очистить Дул-Гулдур, но Саурон оттуда исчез и объявился в Мордоре, неприступном, как он полагал, для всех его врагов. Так что когда разразилась война, главная опасность была на юге, но все равно длинная рука Саурона могла бы натворить больших бед в северных краях, не будь там у него на пути царя Даина и короля Бранда. Об этом и говорил Гэндальф много лет спустя Фродо и Гимли, когда они провели недолгое время вместе в Минас-Тирите. До Гондора как раз дошли известия издалека.

«Я горевал, когда погиб Торин, — молвил Гэндальф, — а теперь вот и Даин пал в бою на том же поле брани в Приозерной долине, пока мы сражались здесь. Конечно, это тяжкая утрата, но не удивительно ли, что в его преклонные годы он, говорят, орудовал секирой, как богатырь, стоя над телом короля Бранда у врат Эребора, и держался, покуда не сомкнулась тьма.

Однако все могло случиться иначе и кончиться куда хуже. Храня в памяти великую битву на Пеленнорской равнине, памятуйте и о сражениях в Приозерном крае, и о доблести народа Дарина. Подумайте о том, что могло бы быть. Огнедышащие драконы и дикая резня во всем Эриадоре, владычество мрака в Раздоле. И не видать бы Гондору государыни. А после победы здесь вернулись бы мы туда на развалины и на пепелища. Но этого не случилось, потому что Торин Дубощит встретился со мной в Пригорье однажды вечером на исходе весны. Всего-то какая-то случайная встреча, как говорят у нас в Средиземье».

Гимли, сын Глоина, прославился повсеместно, ибо он был одним из Девятерых Хранителей Кольца и всю войну прошел бок о бок с государем Элессаром. Его называли Другом эльфов, потому что они с Леголасом, сыном лесного царя Трандуила, любили друг друга крепче, чем братья, и еще потому, что он чтил превыше всех на свете Владычицу Галадриэль.

После низвержения Саурона Гимли привел на юг часть эреборских гномов и стал властителем Блистающих Пещер. Создания несравненного мастерства его народа есть и в Гондоре, и и Ристании. Для Минас-Тирита они изготовили стальные ворота с насечкой из мифрилавзамен тех, которые сокрушил Царь ведьмак. Друг его Леголас тоже привел на юг своих лесных эльфов, и они поселились в Итилии, которая снова стала прекраснейшей из западных земель.

Но когда государь Элессар расстался с жизнью. Леголас последовал наконец велению сердца и уплыл за Океан.

Мы слышали, будто Леголас взял с собой Гимли, сына Глоина, ибо велика была их дружба — такой никогда не бывало у эльфа с гномом. Если это правда, то и впрямь небывалая: чтобы гном пожелал покинуть Средиземье ради какой бы то ни было любви, чтобы Эльдары его приняли как своего, чтобы Владыки Запада это позволили… Но говорят, что Гимли уплыл еще и потому, что желал снова узреть несказанную красоту Галадриэли, и может статься, она, государыня рода Эльдаров, добилась для него столь великой милости. Более об этом ничего не известно.

Сильмариллион

АЙНУЛИНДАЛЭ

Был Эру, Единый, кого в Арде зовут Илу?ватар. Сначала он мыслью своей породил айнуров, Священных; и они были с ним, когда других созданий еще не существовало. Он говорил с ними и давал им музыкальные темы; они пели перед ним, и он радовался. Только пели они поодиночке и редко сплетали голоса: ибо каждый постигал только часть мысли Илуватара — ту, из которой возник сам, — и потому трудно было им понять друг друга. Но по мере того, как каждый из них вслушивался в пение остальных, их понимание росло, и они приходили к большей гармонии и единству.

И вот однажды Илуватар созвал всех айнуров и предложил им могущественный напев, открыв им больше чудесных тайн, чем когда–нибудь до того; и величие этого напева так поразило айнуров, что они склонились пред Илуватаром, но остались безмолвны.

Илуватар промолвил:

— Я желаю, чтобы на тот напев, что я задал вам, вы общими усилиями создали Великую Песнь. И так как я зажег вас от Неугасимого Пламени, явите теперь силы свои в создании Песни — каждый, как думается и желается ему. Я же буду слушать вас и радоваться великой красоте, пробужденной вами.

Тогда голоса айнуров, подобные арфам и лютням, флейтам и трубам, виолам и органам, и неисчислимым хорам, сплелись и претворили напев Илуватара в Великую Песнь; чудесно сплетенные мелодии поднялись до высот, и низринулись в бездны, и выплеснулись из обиталищ Илуватара в пустоту, и пустота заполнилась музыкой. Никогда больше не творили айнуры музыки, равной этой, хотя и говорят, что, когда настанет предел дням, хоры айнуров и других Детей Илуватара породят музыку более великую. Тогда замысел Илуватара будет наконец воплощен в полной мере, ибо каждый узнает свою цель и каждый будет понимать другого, а Илуватар даст их мыслям свой тайный пламень, ибо будет доволен.

А сейчас Илуватар сидел и внимал их пению. Поначалу все радовало его слух, ибо гармония была безупречна. Но тема развивалась — и в душе Ме?лькора запало искушение повести мелодию по–своему, не так, как задумал Илуватар: ибо так мыслил он возвысить силу и блеск партии, назначенной ему. Мелькор был превыше прочих айнуров одарен мудростью и силой, владея частицами открытого каждому из его братьев. Он часто скитался один по пустынным безднам в поисках Негасимого Пламени; ибо ему не терпелось дать Бытие собственным творениям; и казалось ему, что Илуватар не спешит обращать Ничто в Нечто, и нетерпение охватывало его при виде пустоты. Пламени он не нашел, ибо Пламя было у Илуватара. Но одиночество породило в нем думы, неведомые собратьям.

Эти помыслы и вплел он теперь в свою музыку — и сейчас же вокруг него начался разлад, и многие, что пели рядом с ним, сникли, разум их смутился, и мелодии стихли; а некоторые стали вторить Мелькору и изменили свои помыслы. Тогда разлад разросся, и прежние мелодии потонули в море неистовых звуков, но Илуватар все сидел и внимал, покуда не стало казаться, что трон его высится в сердце бури, точно темные волны борются друг с другом в бесконечной неутихающей распре.

Тогда восстал Илуватар — и увидели айнуры, что он улыбается: он поднял левую руку — и среди бури возникла новая тема, похожая и непохожая на прежнюю, и она обрела силу и новую красоту. Но разлад Мелькора вновь поднялся в волнении и шуме и заспорил с ней, и опять началась война звуков, яростнее прежнего, пока многие айнуры не смутились и не умолкли, — и Мелькор одержал верх. Тогда вновь поднялся Илуватар, и его лицо было суровым; он поднял правую руку — и среди смятения родилась третья тема, не похожая на прежние. Ибо сначала казалась она тихой и нежной, прозрачной капелью ласковых звуков; но ее нельзя было заглушить, и она вбирала в себя силу и глубину. И наконец стало казаться, что две песни звучат одновременно пред престолом Илуватара, и были они различны. Одна была широка, глубока и прекрасна, но медленна и исполнена неизмеримой скорби, из которой и вырастала ее красота. Другая же, хоть и достигла теперь некоей цельности, была громкой, пустой и бесконечно повторялась; гармонии же в ней было мало — словно множество труб выдувало в унисон всего несколько нот. Этот напев тщился заглушить другую музыку неистовством своего голоса — но самые победные звуки его вплетались, захваченные ею, в ее скорбный узор.