Герцог и я, стр. 63
Саймон".
Небольшой листок бумаги выскользнул из рук Дафны и медленно опустился на пол. Из горла вырвались рыдания, она прижала ладонь к губам, чтобы умерить их.
Он оставил ее. Бросил. Уехал от нее. Она понимала: он рассержен, взбешен, и была готова к тому, что не захочет простить ее. Но она и подумать не могла, что он может уехать.
Даже когда он выбежал из комнаты, хлопнув дверью, она не теряла надежды, что со временем их разногласия — если можно это так назвать — исчезнут. Конечно, она была наивна, но кто запрещает надеяться. Она полагала, что ее любовь к нему сможет излечить его от болезни души, изгнать из нее ненависть к прошлому, жажду мести за перенесенные страдания.
Как неразумна она была. Как уверена в своих силах. В силе любви. И как глупо с ее стороны было верить во все это.
Находясь в замкнутом кругу семьи, она, конечно, мало что видела дальше своего носа, а жизнь оказалась значительно сложнее, чем ей представлялось. И более жестокой.
Дафна никогда не воображала, что все блага жизни будут преподнесены ей на золотом блюде, но полагала, что, если научится управлять своими помыслами, сумеет относиться к другим так, как желала бы, чтобы относились к ней — о чем и толкует Евангелие, — если сумеет все это, то будет в какой-то мере вознаграждена.
Не теперь, но, возможно, в будущем.
Однако то, что произошло сейчас между ней и Саймоном, отнюдь не оставляло ей надежд. Напротив — подрубило их под корень…
В доме стояла полная тишина, Дафна никого не встретила по пути в Желтую гостиную. Уж не избегают ли ее все слуги после скандала, свидетелями которого кто-то из них наверняка был, и этот «кто-то» вполне мог поделиться со всеми остальными тем, что услышал или подслушал?
Одни, возможно, злорадствуют, другие жалеют, но и от того, и от другого не легче. Дафна вздохнула: грусть, которая ее охватила, не излечить сочувствием — слишком она велика.
С легким стоном Дафна опустилась на желтую кушетку в Желтой гостиной, но долго лежать не могла. Поднялась, дернула за шнурок звонка: одиночество и тишина казались невыносимыми.
Вскоре на пороге появилась служанка.
— Вы звонили, ваша светлость?
— Пожалуйста, чаю. Только чай, никакого печенья, ничего.
Девушка поклонилась и убежала.
В ожидании чая Дафна ходила по комнате, мысли путались. Потом, вспомнив нечто, такое важное для нее, остановилась у окна, положила руку на живот, прикрыла глаза.
«О Господи, — беззвучно молила она, — пожалуйста… пожалуйста, сделай так, чтобы у меня был ребенок. Сделай это, потому что… Потому что иного шанса уже не будет».
Нет, ей не было совестно за то, что случилось. Поначалу она думала, что просто сгорит от стыда, не выдержит, но поняла — этого, слава Богу, не случилось. Ведь произошло то, что произошло, не по заранее задуманному плану. Она не уговаривала себя, глядя на него, спящего: вот, он пока еще пьян, и я могу сейчас воспользоваться этим, совершить акт любви и сделать так, чтобы семя осталось во мне.
Как получилось на самом деле, она не может теперь ясно вспомнить. Разве можно запомнить минуты блаженства и рассказать о них даже самой себе? Но она знает, что в те мгновения не отдавала себе отчета в своих действиях — и он, как видно, тоже — и если она не отпустила его, когда он хотел, то не потому, что задумала что-то вопреки его желанию, а просто не могла… И он, по-видимому, не мог.
В голове у нее все перемешалось тогда: болезненное заикание Саймона, его застарелая ненависть к отцу, ее отчаянное желание иметь ребенка, обида на того, кто лишает ее этого…
А теперь она так одинока.
Легкий стук в дверь прервал эти мысли. Вошла не юная служанка, а миссис Коулсон. Лицо ее было серьезно и печально.
— Я решила сама принести вам чай, миледи, — сказала она. — Возможно, у вас будут какие-либо распоряжения. И эта женщина уже все знает, поняла Дафна. Что ж, надо
Привыкать.
— Спасибо, миссис Коулсон, — сказала она чужим голосом.
— Служанка сказала, вы не хотите есть, — продолжала экономка, — но я осмелилась принести кое-что, приготовленное к завтраку, миледи. Вы ведь ничего еще не ели сегодня.
— Вы очень заботливы, миссис Коулсон.
Дафне смертельно захотелось пригласить экономку присесть, выпить с ней чаю, но еще больше захотелось поделиться своей бедой, не стесняясь поплакать при ней.
Однако она не попросила ее остаться, и женщина ушла.
Вгрызаясь в печенье — голод все же давал о себе знать, — Дафна решила, что не задержится ни на минуту в этом замке, а отправится в Лондон, к себе домой.
Глава 19
Новоиспеченная герцогиня Гастингс была замечена сегодня в районе Мейфер. Филиппа Фезерингтон собственными глазами видела, как бывшая мисс Бриджертон быстрыми шагами шла по улице. Мисс Фезерингтон окликнула ее, но та сделала вид, что не услышала.
Мы настаиваем на своей версии происшедшего, так как хорошо знаем, что не услышать голоса мисс Фезерингтон может только тот, кто совершенно глух…
«Светская хроника леди Уислдаун», 9 июня 1813 года
Сердечная боль, насколько теперь знала Дафна, никогда не проходит, она просто видоизменяется. Острая, как кинжал, боль, которую человек ощущает при каждом вздохе, уступает место более слабой, тупой — ее чувствуешь постоянно, каждое мгновение, она не дает забыть о себе.
Дафна покинула замок Клайвдон на другой день после отъезда Саймона и отправилась в Лондон с намерением возвратиться в родной дом. Однако еще в дороге поняла, что это означало бы полное признание своего поражения и повлекло необходимость прямо отвечать на множество малоприятных вопросов со всех сторон, в первую очередь от своих домашних. Поэтому чуть ли не в самую последнюю минуту она велела кучеру отвезти ее в лондонский дом Гастингса. Таким образом она сможет находиться, как и положено всякой замужней даме, в своей собственной резиденции и в то же время совсем недалеко от жилища Брид-жертонов, куда будет иметь возможность в любой момент обратиться за помощью или советом.
Итак, сделав над собой определенное усилие, она поселилась в доме, где никого не знала и никто не знал ее, и, познакомившись со всем штатом прислуги, принявшей ее без лишних вопросов, но с плохо скрываемым любопытством, начала новую жизнь хозяйки этого дома и отвергнутой жены.
Первым человеком, кто немедленно посетил ее на новом месте, была собственная мать, что, в общем, неудивительно, поскольку никому больше Дафна не сообщила о своем приезде.
— Где он? — Таковы были самые первые слова леди Вайолет Бриджертон.
— Ты спрашиваешь о моем муже, мама?
— Нет, о твоем двоюродном дедушке Эдмунде! — с негодованием ответила мать. — Разумеется, о муже. Куда он подевался?
Дафна предпочла не смотреть матери в глаза, когда ответила:
— Кажется, улаживает дела в каком-то из загородных имений.
— Тебе кажется?
— Ну… я знаю это.
— А знаешь ли ты, дочь моя, отчего ты не с ним?
Дафна намеревалась солгать. То есть придумать что-нибудь насчет кляузных дел с арендаторами или, того почище, какой-нибудь опасной эпидемии, поразившей поголовье скота… Или еще какую-то небылицу, из-за которой ее присутствие было нежелательно или опасно… Но у нее затряслись губы, наполнились слезами глаза и голос дрогнул, когда она чистосердечно призналась:
— Он меня не взял с собой, мама.
Вайолет обняла дочь.
— Что произошло, Дафф? — негромко спросила она.
Дафна опустилась на софу рядом с матерью, которая не выпускала ее руки.
— О, мама, мне так трудно все объяснить.
— Все-таки попытайся, дорогая.
Дафна покачала головой. До этих пор она, пожалуй, никогда в жизни ничего не утаивала от матери. Это было не в ее привычках.
Однако сейчас другое дело. Сейчас речь шла не о ее, Дафны, а о чужой тайне, которую она не чувствовала себя вправе выдать никому, даже собственной матери.