Мраморный рай, стр. 12
Принимая на себя потоки негатива, Сергей и Зина успевали задать необходимые вопросы, выслушать и записать ответы, снять замеры и найти нужные слова. Для каждого – свои, особенные, личные: шаблоны и штампы здесь не работали, в этом Сергей убедился еще десять лет назад, во время первой переписи, когда казалось, что вот-вот мир воскреснет.
Бывали исключения. Попадались спокойные, тихие колонисты, с готовностью отвечавшие на вопросы, в целом довольные и своей жизнью, и руководством Общества. Мужчины и женщины разных возрастов смотрели сухими, покорными собачьими глазами и молча кивали, когда Сергей высказывал осторожную мысль о том, что, возможно, придется потесниться. Они были сломлены. В их сердцах он видел боль, понимал, насколько они несчастны, но ничего не мог для них поделать – лишь благодарил их про себя за то, что они не терзают его и Зиночку.
Прошел один тяжелый вечер переписи, потом второй. А на третий он увидел Дину.
Увидел сразу, как только вошел в очередной жилой бокс. Она сидела, поджав ноги, на крохотной, аккуратно застеленной кушетке и смотрела на него исподлобья. Несомненно, она его узнала. И он узнал ее. Но почему она здесь, ведь Сергей устраивал ее совсем в другую семью!
Колонисты – муж, жена и двенадцатилетний сын – отвечали на вопросы обстоятельно, жаловались умеренно (в основном на плохое питание) и производили впечатление людей здравомыслящих и миролюбивых. На осторожный вопрос Сергея, как к ним попала женщина по имени Дина, хозяин отвел его в сторону и поведал, что сам предложил ей пожить у них, так как несколько дней назад она вторично осталась без жилья и ночевала то в теплицах, то в столовой на цементном полу.
– Что значит – вторично? Что значит – без жилья? – Эта информация Сергея потрясла; с подобным беспределом ему сталкиваться не приходилось. – Месяц назад, или чуть больше, я поселил ее…
– Всех подробностей не знаю, – сказал мужчина, смущенно почесывая живот через теплую, старенькую, темно-синюю фуфайку, – но слышал, что она со странностями. И от предыдущих соседей уходила то ли сама, то ли они ее… выставили… Вела себя неадекватно, вот и…
– Выставили?! – задохнулся Сергей. – Но почему никто не сообщил?!.. Как можно с живым человеком!.. – Ему захотелось не медля бежать разбираться в ту семью, куда он привел и поселил Дину в ее первое утро в колонии.
– Вот и я подумал, – снова перебил колонист. – Забрал ее. Но, знаете… С ней действительно… В общем, – он понизил голос, – она считает, что наш Лешка – это на самом деле ее сын, Руслан. Зовет его Русиком, говорит ласково, а однажды, когда жена что-то строго ему сказала… уроки он не доделал или еще что… Дина зашипела на нее – так страшно, я даже вздрогнул. Мы, Сергей, люди спокойные и миролюбивые, но, если так пойдет дальше… Она ведь может Лешку напугать, на жену броситься. Что у нее на уме?
– Могу я надеяться, – осведомился Сергей, – что, когда вам станет с ней невмоготу, вы придете ко мне, а не вынудите эту несчастную спать у теплиц, на земле, или на цементном полу в столовой, как это сделали ваши предшественники?
Мужчина совсем стушевался, яростно чесанул пузо и кивнул угрюмо.
Сергей мельком глянул на Зиночку – она вовсю общалась с женой хозяина и ее сыном, задавала вопросы, быстро записывала ответы – и решительно направился к Дине.
При его приближении она вся подобралась и еще ниже опустила голову, спрятав лицо за густыми черными волосами.
Он подошел, постоял в нерешительности, потом присел на край кушетки на расстоянии от нее. Помолчал. Он собирался ее расспросить, понять, что происходит… Но вдруг подумал, что отвечать Дина не станет. Во всяком случае, сейчас. Ничего, подумал он, время терпит. Обязательно поговорю с ней, все выясню и приму решение.
– Не волнуйся, Дина, – сказал он мягко. – Все поправимо. Я больше не дам тебя в обиду.
Она медленно подняла голову, намереваясь что-то сказать…
Но тут в боксе произошло движение.
– Папа.
Сергей резко повернулся и вскочил.
У двери стоял Денис – в свитерке поверх пижамы и в незашнурованных ботинках. Его лицо было искажено.
– Денис?! Ты что здесь?! Ты как? – Он хотел пойти к сыну, но что-то ему мешало, будто возникла невидимая стена.
Ладошки мальчика были сцеплены в замок впереди, а сам он дрожал крупной дрожью и никак не мог успокоиться. Разговоры замерли; все присутствующие смотрели на ребенка.
– Как ты меня нашел?
– Папа. Мама умирает.
Глава 4
Полина умерла на руках Сергея в медблоке шесть часов спустя. В сознание она так и не пришла. Но в бреду все повторяла: «Обещаешь? Обещаешь?»
Следующие семь дней превратились для Сергея в вязкое ничто; он не жил, даже не существовал, плохо понимал, что происходит вокруг, с трудом узнавал людей. Будь у него возможность – он бы запил; а так, получив в руки принесенную зашедшим выразить соболезнование Петром Савельевичем бутылку старого коньяка из личных запасов, немедленно, не говоря ни слова, откупорил, приник к горлышку, вылакал в несколько больших глотков, в первый момент не почувствовав ничего, кроме головокружения, жара и легкой рези в желудке, а несколько минут спустя вырубился.
Перенеся ее в медблок, неверяще, с мертвенным отупением смотрел на нее все последние шесть часов, пока вокруг суетились Хирург и Яков, пытаясь что-то сделать. Слез не было. Был ужас.
Слезы пришли потом – когда стало ясно, что помочь нельзя. И он держал Полину на руках, тихую, почти невесомую, что-то тихонько пел ей сквозь сдерживаемые рыдания – то ли прощальную, то ли колыбельную, прижимал к себе, словно стараясь отдать ей свое тепло и тем самым попытаться спасти.
Двадцать лет – как один день. Как мало они были вместе!
И так нечеловечески обидно, что не смог спасти, не успел! Угасала на его глазах, не жаловалась, а он успокаивал себя, что есть еще время! Потом с этой переписью идиотской затеялся… И не успел.
Тоска и горечь сжигали его изнутри.
Никакими слезами было не затушить этого пожара.
Сергей не пошел хоронить Полину.
Просто не смог себя заставить.
В какой-то момент подумал, что не вернется из церкви, просто останется там с ней.
Зашедший к нему по возвращении с похорон отец Серафим бубнил что-то о душе, о памяти, о вечном упокоении. Слова говорил правильные, но Сергея они не достигали. Коломин сидел на постели неподвижно, обросший, поседевший за ту ночь, когда она умирала, и глядел в одну точку. С момента смерти Полины никто, в том числе сын, не услышал от него ни слова. Когда его утомил поток непонятных слов, произносимых добрым и правильным отцом Серафимом, он поднял голову… и под тяжелым мертвым взглядом молодой священник смешался, умолк, торопливо попрощался и ушел.
Сергею было не просто плохо. Он погибал. Он торопился за женой.
Денис тоже переживал, но по-своему. И мальчик удивительным образом сумел с самого начала взять себя в руки. Он сам себе стирал и, как умел, готовил завтраки; без малейшей помощи со стороны отца, прилежно и внимательно делал уроки. Денис всеми силами старался отвлечь себя от страшного ощущения потери самого близкого человека.
С отцом он ничего не мог поделать, хотя и прикладывал много усилий. Все было напрасно: Сергей оставался непробиваем.
В медленном угасании шли дни. Сергей пропустил три каравана, в торгах с которыми обязан был участвовать; о прочих работах не приходится говорить. Он сорвал перепись: без него процесс остановился. Все вместе это было уже очень серьезно. Валентин Валентинович, явившийся вечером шестого дня, говорил с возмущением и напором, взывая к разуму коллеги. Мы понимаем, у вас горе, Сергей Дмитриевич, Совет как бы соболезнует, но нельзя же так опускаться! От вас зависит множество людей! Совет рассчитывает… рассчитывал на вас, дав серьезное, большое, ответственное задание, выполнение которого может повлиять на жизнь всей колонии! Вы же сами и обратились с инициативой, мы поверили, включили в планы… А вы бездарно провалили задание! Вы никогда прежде не давали повода думать о вас, как о слабом человеке. В вас всегда чувствовался стержень! Куда все подевалось? Вы разочаровали нас, Сергей Дмитриевич, нет слов, чтобы выразить, как вы нас разочаровали.