Старая шкатулка, стр. 12

– Так вот, во время того допроса я упоминал об Учаве… Интересная получается вещь: он сейчас сидит, знаешь за что?

Шоуба не проронил ни слова.

– У него изъят… – я помедлил, – парабеллум…

– Какое я имею отношение к какому-то Учаве?

– Самое прямое. То, что я сообщил, только присказка, а сказка впереди – Дроганов убит из этого парабеллума. – Я стал раскуривать сигарету.

– Да-а, головоломка! – протянул Шоуба, но я понял, что он насторожился.

– Ничего подобного! – воскликнул я. – Никакой головоломки нет. Все ясно, как божий день. Перегудову пистолет передал ты, а после убийства Дроганова, он вернул его тебе. Учава в Краснодар не ездил и не знает, кто такие Перегудов и Дроганов – это нами доказано. Да к тому же во время убийства Дроганова Учава лежал в больнице – ему удалили аппендикс… Что из этого следует? А ну, пораскинь-ка мозгами! Ответ напрашивается сам собой: пистолет сослужил вам службу, – я нарочно употребил последнее местоимение во множественном числе, – он жег руки и надо было от него избавиться. Выбрасывать жаль, и он перекочевал к Учаве, горячо возжелавшему иметь оружие… Ну, как? Продолжать?

В кабинете стояла тишина. Шоуба молчал, а Гагуа углубился в чтение какого-то документа.

– Это был неверный ход, Алеша. Пистолет надо было уничтожить сразу, но жадность ваша, – я вновь употребил множественное число, – помешала. Она сгубила многих, в том числе тебя, и… Хатуа. Скажешь, не знаешь Хатуа? Не смеши меня, пожалуйста! Отрицать очевидное – глупо и, что главное, пагубно… Я нарочно не задавал вопроса о Хатуа, думал, сам его вспомнишь… Итак, что связывает тебя с Хатуа? Только быстро! Учти, правдивость принесет тебе лишь пользу. Ну, начали!

– Допустим, знаком я с Хатуа… Что дальше?

– Алеша, если стану приводить доказательства, будет хуже…

– Ничего я не знаю, – скривился он.

Я некоторое время смотрел на него, но Шоуба уставился в стол, упрямо сомкнув губы.

– Читай это. – Я положил перед ним акт экспертизы по пистолету.

Он прочел и глухо произнес:

– Об этом знаю с ваших слов…

Сейчас наступило время задать тот вопрос, который давно вертелся у меня на языке.

– Где ты находился в октябре прошлого года?

Он вскинул голову:

– Как – где? В Краснодаре, в институте. Грыз гранит науки!

– Целый месяц грыз?

– Да.

– В октябре прошлого года ни разу не пропускал лекции или не выезжал куда-нибудь? – уточнил я.

– Нет, – мотнул он головой.

– Тогда читай это! – На стол легла справка из института, где он учился, подписанная ректором. Она была получена от Жени давно, но я решил не показывать ее Шоубе до поры до времени, ожидая подходящего момента. И вот сейчас такой момент наступил. Справка гласила, что студент Шоуба А. Р. в октябре прошлого года отсутствовал двадцать дней без уважительной причины, а раньше у него таких продолжительных пропусков не было. В ней, хотя она и не была характеристикой, имелся крайне отрицательный отзыв о Шоубе.

– Прочел? – спросил я, когда с побледневшим вдруг лицом он вернул справку.

Шоуба ничего не ответил и неожиданно зевнул. Я понял, что зевота напала на него не от равнодушия, совсем наоборот. Я иногда замечал у людей такое состояние.

– Именно в те дни, Алеша, когда ты отсутствовал в институте, в Сухуми была убита Лозинская Наталья Орестовна, – не давая ему опомниться, сказал я и почувствовал, что должен, наконец, наступить перелом. – Ну, что скажешь?

– Дайте подумать. – Снова судорожный зевок скривил его рот, который на этот раз он прикрыл ладонью.

– Только полчаса, – сказал я жестко, – и – ни минуты больше!

– Говори правду, парень, – подал голос до сих пор молчавший Гагуа. – Это же тебе зачтется!

– Ладно, – Шоуба поднялся, – пусть меня уведут…

Что через полчаса скажет Шоуба? Я боялся, что он снова выкинет какой-нибудь фортель. Полупризнание, если бы оно последовало от него, было ни к чему. Я хотел, чтобы Шоуба выложил все. Ведь я так мало знал! Свою беседу с ним строил лишь на домыслах и предположениях и опасался допустить ошибку.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Когда Шоубу вновь привели ко мне, он некоторое время молчал, а потом угрюмо произнес:

– Ладно, так и быть, расскажу все, что знаю… Но учтите, я сам… – Он пошел на торг, и это уже было хорошо.

– Конечно, – ответил я. – Но если расскажешь все, до конца. Если же остановишься на полпути, или же свернешь в сторону, – пеняй на себя!

Шоуба согласно кивнул, кашлянул, прочищая горло, а затем сипло произнес.

– Вы меня не перебивайте… Ладно?

– Договорились, – ответил я.

Шоуба опять кашлянул и, перейдя на нормальный язык, стал рассказывать историю, которая в общих чертах давно созрела в моем воображении. По его словам, выходило, что Дроганов, показав рисунок, объяснил, кто его нарисовал и что крылось за ним, а затем предложил поехать в Сухуми и узнать, действительно ли существует такая старуха, у которой имеются драгоценности, изображенные на рисунке. При этом Дроганов заявил, что его идея стоит денег, но поехать вместе с Шоубой отказался, – завертится карусель, выйдут на него, сразу узнают, что он ездил в Сухуми, а там уж не отвертишься… Дроганов также сказал, что ему нужно быть осторожным, поскольку ни сестра, у которой тайком стянул рисунок, ни Полина ничего не знают о его намерении, а в таких делах всегда нужно быть подальше от женщин.

– Хотя рисунок был у меня в руках, – проговорил Шоуба через силу, – я все-таки сомневался в существовании старухи с драгоценностями и сказал об этом Дроганову. Он ответил, что, мол, поезжай в Сухуми, разузнай, правда ли это, а потом уж решай, как быть дальше… В Сухуми, – Шоуба на мгновение умолк и посмотрел на меня беспомощными глазами, – я нашел… Валеру Хатуа, рассказал ему все и показал рисунок. Валера вытаращил глаза и обещал узнать, так ли это. Через день нашел меня и сказал, что такая старуха на самом деле существует, но есть ли у нее драгоценности, не знает… Мы разработали… план – решили установить, есть ли люди, которые знают о старухе и ее драгоценностях, и наткнулись на одного врача…

– Ганиева, – невольно вырвалось у меня.

Шоуба вновь беспомощно улыбнулся:

– Да, Ганиева Игоря Филипповича… Вы все, конечно, знаете, так зачем выпытываете?

– Продолжай.

– У Валеры талант быстро находить общий язык с людьми, и Ганиева он обхаживал недолго. А потом так получилось, что мы пригласили его в ресторан. Врач оказался разговорчивым и за рюмкой водки признался, что у старухи хранится шкатулка с драгоценностями… О рисунке мы, конечно, не говорили, иначе он мог докумекать, кто мы такие.

– С какой стати Ганиев так разоткровенничался? – Я не смог скрыть удивления.

Шоуба же не сумел сдержать улыбки;

– Валера ведь хохмач, и представился, что мы – работники нашего музея. Сказал, что музей за такие драгоценности отвалит кучу денег, что нахождение их в частных руках – грех великий, и все такое прочее… И назвал такую сумму, что у меня потемнело в глазах, а Ганиев чуть слюну не стал пускать…

Я сделал усилие, чтобы не засмеяться: наконец-то понял суть и помыслы Ганиева – перед ним забрезжила надежда стать совладельцем большой суммы. Лозинская, продав государству драгоценности, уже не могла унести их в могилу, и деньги достались бы ему, Ганиеву.

– Но она – крепкий орешек, – предостерег нас Ганиев. Валера ответил, мол, сделает так, что она сама принесет драгоценности в музей. Он, дескать, через неделю заявится в гости к старухе вместе с экспертом-ювелиром, который оценит вещи и составит бумагу. Врач пообещал не говорить старухе ничего, и на этом мы разошлись… Закурить можно? – неожиданно спросил Шоуба.

– Пожалуйста. – Я пододвинул пачку сигарет и зажигалку.

Шоуба осторожно вынул сигарету, щелкнул зажигалкой, прикурил.

Затем медленно, без стука, опустил зажигалку на стол и, отгоняя дым рукой, вновь изобразил на лице улыбку, означающую, наверное, что наше примирение состоялось: