В тебе моя жизнь..., стр. 130

После третьей перемены блюд стали звучать здравицы. Первая, согласно принятому обычаю, за здравие государя и всего августейшего царского дома. Затем граф Строганов произнес тост в адрес хозяина вечера, желая ему крепкого здоровья и счастья. Потом те же пожелания, но уже в адрес именинницы прозвучали от следующего гостя. С переменами блюд менялись и вина, общество за столом все более воодушевлялось, тосты шли одни за другим. Был произнесен ответный тост Анатолем за присутствующих гостей, потом пошли тосты на другие темы. Вскоре в столовой уж вовсю стоял гул, заглушая подчас музыку, что доносилась сквозь распахнутые двери из соседней комнаты.

Марина почти ничего не пила, слегка пригубливая вина из своего бокала, терпеливо дожидаясь последней седьмой перемены, вежливо общаясь с соседями по столу, улыбаясь в ответ на звучавшие рядом шутки, из всех делая вид, что она ничуть не устала и довольна вечером.

Наконец подали воду с лимоном для ополаскивания рук, гости дружно встали из-за стола, чтобы выйти в парадную гостиную. Там их ждали кофе, варенье на маленьких тарелочках и марципан. Спустя некоторое время количество гостей постепенно стало таять на глазах — согласно общепринятым правилам они должны были уйти незаметно, не прощаясь, выражая свою благодарность ответным визитом, коих Марина ждала немало на следующей неделе после бала.

Но сейчас, когда гостиная спустя час полностью опустела (остались лишь Арсеньевы да пара офицеров в биллиардной), Марина желала лишь одного — чтобы ее голова наконец-то коснулась подушки, сомкнуть уставшие веки. Анатоль поднялся одновременно с Арсеньевым со своего кресла и коротко кивнул уставшим друзьям.

— Покойной ночи, моя дорогая, — обняла Марину подруга, а ее супруг лишь приложился вежливо к руке, прощаясь. — Все было просто великолепно, Анатолю Михайловичу весьма повезло с хозяйкой его дома.

— Я с этим не буду спорить, — улыбнулся Анатоль. После того, как Арсеньевы удалились, и Марина с Анатолем двинулись в хозяйскую половину, где Дуняша уже приготовила постель хозяйке.

— Можешь быть свободна, — отпустил ее Воронин. — Сегодня я сам послужу твоей барыне.

Марина, услышав эти слова, чуть не расплакалась — она так устала нынче, что ей хотелось только одного — спать и только спать. Анатоль же помог ей разоблачиться и переодеться в ночную сорочку, ласково касаясь ее кожи пальцами или губами, потом разобрал прическу.

— Я причешусь сама, — взяла из его рук щетку Марина. — Вы верно тоже устали.

— Я вернусь к вам через минуту, — кивнул Анатоль, а затем провел рукой по ее щеке. — Я вижу, что ты утомлена. Я всего лишь хочу провести эту ночь рядом, ничего более.

Он вернулся, когда Марина уже лежала в постели, сомкнув веки. К ее удивлению, сон никак не шел к ней, хотя она думала, что сразу же упадет в объятия Морфея. Анатоль лег рядом с ней и, обняв, ласково провел рукой по ее распущенным волосам.

— Я люблю тебя, — проговорил он, словно соблюдая какой-то свой неизменный ритуал — говорить ей перед сном о своей любви к ней. Затем спустя некоторое время Марина почувствовала, как расслабилось его тело на перине рядом с ней, как выровнялось дыхание. Анатоль заснул. Ей же совсем не спалось.

Скоро Марина поняла, что не заснет, и, аккуратно убрав со своей талии руку мужа, поднялась с постели, подошла к распахнутому окну. Вдыхая полной грудью ночной прохладный воздух, она вслушивалась в звуки дома. Он не спал, суетились слуги, занимающиеся уборкой залы и столовой, уносившие посуду из парадной гостиной, где подавали кофе.

Кофе! Вот почему она не может уснуть, решила Марина и облокотилась на подоконник, почти по пояс высунулась в окно. Где-то раздался низкий мужской смех, затем женский, довольный и хриплый. Кто-то в эту дивную ночь тоже не желал спать, видимо, найдя себе совсем другое занятие.

Неожиданно этот мужской смех вдруг всколыхнул в Марине воспоминание о тех нескольких летних ночах в Киреевке, когда ее тело словно плавилось под руками и губами Сергея, и она осознала, насколько ей не хватает этих эмоций сейчас. Внезапно потяжелела грудь, словно желая прикосновения мужской руки, заныло в животе.

Марина перевела взгляд в звездное небо и нашла глазами небольшое созвездие, напоминавшее букву М. Когда-то давно, в той другой жизни любимый человек показал ей его и сказал:

— Когда ты затоскуешь обо мне, посмотри на небо, на эти звезды. И я буду смотреть на них везде, где бы я ни был, буду думать о тебе. И мы снова будем вместе чрез них, даже на большом расстоянии. Пусть даже в мыслях. Ведь я никогда не оставлю тебя, никогда…

Марина провела пальцами по своим губам, вспоминая тот поцелуй, что последовал за ним. Впервые она при этом не чувствовала боли в сердце, только сожаление, что этого более никогда не будет в ее жизни.

— Не стой на сквозняке, — раздался из-за ее спины заспанный голос. — Иди сюда, надо спать.

И Марина подчинилась, вернулась в постель к своему супругу, который взял ее холодные ладони и прижал к своему сердцу, согревая теплом своего тела. Так она и уснула под мерный стук сердца Анатоля, убаюканная его тактом…

В ту ночь ей снова снился луг в Киреевке. Но он был совсем пуст, Марина была на нем абсолютно одна. Она пробежалась вдоль луга, потом в другую сторону, сминая высокую траву своими босыми ногами, громко выкривая только одно имя. Но человек, которого она звала, так и не появился.

Он ушел. Она осталась одна.

Глава 35

Кавказ, 1838 год.

Он с трудом поднял голову и посмотрел на звезды на темном ночном небе. Из глубины его ямы они казались такими далекими и неприступными. Луны не было видно с его места, но он знал, что она сейчас в небе, уж слишком светло было в яме.

Правый глаз почти ничего не видел, осмотреть бы его, но он боялся дотрагиваться до него, ненароком не испортить бы чего. Кровь на лице уже начала застывать, стягивая кожу неприятной коркой. Он даже думать не хотел о том, как будет выглядеть в итоге, когда эти заскорузлые кусочки будут отваливаться, оставляя следы ран. Вот и закончилась твоя красота, любимец дам, невесело усмехнулся он.

Он попытался вытянуть ногу вперед, чтобы занять более удобное положение, но это движение отдалось болью во всем теле, особенно в предплечьях и спине, куда эта проклятая кошка легко дотягивалась своими когтями. Он вдруг вспомнил о ранах и отодвинулся от стенки ямы, на которую опирался. Пусть сначала кровь, сочившаяся по спине, немного подсохнет. Не хватало еще занести Антонов огонь в вены.

Звезды в вышине подмигивали ему игриво, и он вспомнил, как когда-то говорил Марине, что если смотреть на них, вспоминая друг друга, можно мысленно почувствовать рядом присутствие любимого человека. Интересно, помнит ли она об этом? Помнит ли она вообще о нем?

Он снова почувствовал, как на него наваливается тоска, захватывая в плен его душу. Помнят ли о нем там, в далеком Петербурге? Прошло уже два лета, как он тут, в этом небольшом горном ауле на двадцать саклей. Два неимоверно длинных года…

Сверху на него посыпалась земля, и он поднял голову, стремясь определить, кто там, на поверхности, и с какими намерениями прибыл к его узилищу. Звездное небо заслонила маленькая голова, и он расслабился. Джамаль.

— Серго, Серго! — громким шепотом позвал он, наклонившись к яме, вглядываясь в ее черноту.

Сергей откликнулся также шепотом, чтобы не привлечь к ним обоим лишнего внимания. Сейчас это было совсем не к чему. Джамаль повернулся на его голос, потом неловко размахнулся и бросил вниз небольшой сверток. Он упал прямо рядом с Сергеем, и тот, даже не двигаясь с места, протянул руку и взял его. В нем были две пресные лепешки, небольшой сосуд с водой и плотненький маленький сверточек. Ханка [254], определил Сергей и не ошибся.

— Надо, Серго. Дина сказала, что боли нет тогда, — прошептал Джамаль, заметив, как замер русский, развернув сверток. — Надо.