Тим Талер, или Проданный смех, стр. 16
После обеда в каюту на минутку зашёл рулевой, громадный детина из Гамбурга по имени Джонни. Он справился о самочувствии Тима, ощупал его шишку удивительно бережными пальцами, дал ему ещё одну таблетку, а потом сказал:
— Завтра будешь в полной форме, малыш! Надеюсь, ты больше не попадёшь ногой в петлю или ещё в какую ловушку! Смотри!
С этими словами он вышел из каюты.
«Если б ты только знал, — подумал Тим, — в какую я попал ловушку!» И он снова заснул: рулевой дал ему снотворное.
Проснулся он ночью, когда Крешимир вернулся в каюту. Стюард опёрся локтями о край койки Тима и сказал:
— Какая всё-таки подлость со стороны этого, негодяя!
— О чём вы… — Тим поправился: — О чём ты говоришь?…
— Да всё о том же! Я знаю, что ты должен молчать. Ну и прекрасно — молчи! Но мне-то известно, в чём дело. Он смеётся твоим смехом, а ты выигрываешь любое пари! Ну, а что будет, если ты проиграешь?
— Я только об этом и мечтаю, — тихо ответил Тим. Больше он ничего не сказал.
— Об этом я подумаю, — пробормотал Крешимир. Потом он разделся и тоже лёг в постель.
Когда каждый потушил лампочку над койкой, Крешимир стал рассказывать про свою родину, про деревню в горах Хорватии.
Семь дней в неделю голодал Крешимир в детстве. Семь дней в неделю он мечтал разбогатеть и наесться досыта. И вот однажды по деревне проехал автомобиль. За рулём сидел какой-то господин в клетчатом костюме. Этот господин подарил ему кулёк гранатов — целых семь штук, а каждый гранат стоил тогда динар. Мальчик прошёл пешком десять километров до побережья и продал гранаты на пляже.
— Да, Тим, у меня впервые оказались в руках собственные деньги, очень много денег, как мне тогда казалось. Целых семь динаров. И знаешь, что я купил на них? Не хлеба, хотя мне очень хотелось хлеба, а кусок торта! Знаешь, такой торт — сверху крем, по углам вишни, а посередине половинка грецкого ореха. Про этот торт мне рассказывали в деревне девочки, побывавшие на побережье.
Все свои деньги я отдал за один кусок торта. И где-то за штабелем досок у причала я с жадностью уничтожил его в одну минуту. При этом я думал: «Так вот что едят каждый день на завтрак ангелы на небе!»
Потом меня вырвало. Мой живот был просто не приспособлен к такой пище. Когда я брёл по дороге обратно в свою деревню, я опять встретил автомобиль, в котором сидел господин в клетчатом…
Крешимир замолчал, и теперь Тим думал о маленьком мальчике из переулка, где всегда пахло перцем, тмином и анисом. Потом стюард стал рассказывать дальше: как господин в клетчатом начал с тех пор часто появляться в деревне с кульком гранатов; как в одно прекрасное воскресенье он поговорил с родителями Крешимира и устроил мальчика стюардом на один из своих кораблей; как он брал его иногда с собой в поездки и водил на ипподром; как Крешимир, легкомысленно играя на скачках, задолжал господину в клетчатом много денег и как он в конце концов продал ему лучшее, что у него было, — свои глаза.
— А теперь я вернул их назад! — заключил Крешимир. — И ты тоже вернёшь свой смех. Это так же верно, как то, что меня зовут Крешимир. Спокойной ночи!
У Тима стоял ком в горле. Срывающимся голосом он ответил:
— Спокойной ночи, Крешимир! Спасибо!
Лист тринадцатый
ШТОРМ
Рассказ Крешимира глубоко взволновал Тима. И море в эту ночь разбушевалось. Тим спал неспокойно — метался в постели, ворочался с боку на бок.
Вдруг в его чуткий сон ворвался грохот грома. Секунду спустя в глаза ему — сквозь закрытые веки — сверкнула ослепительно яркая молния. И снова — во сне или наяву? — раздался удар грома.
Тим вскрикнул и в испуге проснулся. Ему показалось, что сквозь грохот грома он расслышал свой собственный смех. Он протёр глаза, и взгляд его упал на иллюминатор: через круглое толстое стекло в каюту, прямо ему в лицо, пристально смотрели водянисто-голубые глаза.
Тим в ужасе снова смежил веки. Обливаясь холодным потом, не в силах пошевельнуться, он так и остался сидеть, наклонившись вперёд. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он отважился опять открыть глаза и тихонько позвать Крешимира.
Стюард не отзывался. Там, за бортом, за тонкой железной стеной, бушевало море, с грохотом ударяя об неё через равные промежутки времени.
Тим не решался больше взглянуть в иллюминатор. Он позвал Крешимира погромче. Но тот всё не отзывался.
Тогда Тим крикнул так, что сам испугался своего голоса:
— Крешимир!
Но и на этот раз не последовало никакого ответа.
Тим закрыл глаза, чтобы не смотреть на иллюминатор, и ощупью нашёл над головой тоненький провод лампы. Когда провод оказался у него в руках, он от волнения рванул его изо всех сил. Но свет зажёгся, и Тим открыл глаза.
Как только исчезла темнота, попрятались по углам и страхи; Тим перегнулся через край койки и посмотрел вниз. Постель Крешимира была пуста.
И снова из углов каюты поползли страхи. Увидев в зеркале над умывальником своё искажённое испугом лицо, Тим испугался ещё больше.
Но каким-то странным образом это зрелище собственного отражения в зеркале дало ему толчок к действию. Он вскочил с постели и начал поспешно одеваться. У него было такое чувство, будто все страхи собрались в его отражении, а сам он от них свободен и может делать что хочет. Теперь у него хватило смелости выбежать из каюты в коридор. Ощупью пробрался он по качающемуся кораблю к железной лестнице и поднялся наверх. На палубе его окатила набежавшая волна, и он промок до костей. Но, хватаясь за тросы, он продвигался по качающемуся скользкому баку всё дальше и дальше; с отчаянной ловкостью вскарабкался на шлюпочную палубу и, добравшись наконец до штурвальной рубки, вошёл в неё. Здесь было тепло и дымно: маленькая лампочка из толстого стекла тускло освещала рубку.
Рулевой Джонни, великан из Гамбурга, смотрел на мальчика со спокойным удивлением:
— Что это тебе понадобилось в такую погоду здесь, наверху?
— Рулевой, где Крешимир?
Тим почти прокричал свой вопрос, чтобы заглушить рёв волны, ударившей в эту минуту о борт корабля.
— Крешимир болен, малыш. Но ты за него не беспокойся! У него аппендицит, а от этого в наше время не умирают!
— Где он? — упорно повторил Тим. — Где он сейчас?
— Неподалёку от нас случайно оказался патрульный катер. Он отвёз его на берег. А ты разве не слыхал, как машина смолкла?
— Нет, — уныло ответил Тим. И, стараясь говорить спокойным голосом, добавил: — Крешимир не заболел. Всё это устроил барон. Я видал его глаза в иллюминаторе.
— Ты видал глаза барона в иллюминаторе? — рассмеялся Джонни. — Это, паренёк, тебе пригрезилось. Давай-ка раздевайся, возьми вон то одеяло и ложись спать тут на скамейке. Здесь у меня тебе наверняка не приснится эдакая дрянь!
В тёплой штурвальной рубке, поблизости от добродушного Джонни, Тиму и в самом деле стало казаться, что всё это просто ему померещилось. Но тут он снова вспомнил радиопередачу об исчезновении барона из Рио-де-Жанейро и своё отражение в зеркале над умывальником — дрожащее, искажённое гримасой лицо. И понял, что барон способен на всё. И в то же время решил никогда больше, насколько это будет в его силах, не бояться барона. Потому что, к счастью, Тим видел барона и в минуту слабости.
Наконец он молча лёг на привинченную к полу скамейку с матрацем. Скамейку качало вверх и вниз и из стороны в сторону, потому что качка здесь, наверху, чувствовалась ещё сильнее, чем внизу, в каюте.
Смятенные мысли и странное ощущение где-то под ложечкой не давали Тиму уснуть. Час проходил за часом, а он всё не спал и не спал. Джонни спокойно стоял у руля, раскуривая сигарету за сигаретой. Шторм понемногу начал стихать.
В течение всех этих часов Тим перебирал в уме самые невероятные пари. Пари, которое он теперь заключит, будет настолько нелепым и неисполнимым, что он проиграет его во что бы то ни стало. Барон нагнал на него страху — ну что ж! Пусть-ка теперь у него самого от страха поджилки трясутся! Однако, сколько Тим ни думал, он не мог выдумать такого пари, которое было бы не по плечу барону. Ну, предположим, Тим поспорит, что лесной орех больше кокосового. Во-первых, какой дурак согласится об этом спорить. И потом, вполне возможно, что Треч уж разыщет такое местечко на земле, где лесные орехи и вправду больше кокосовых, да ещё позаботится, чтобы их корабль туда причалил. И Тим отбрасывал это пари так же, как многие другие, придуманные в эту ночь. Случай с трамваем, в котором он ехал на вокзал с господином Рикертом, то и дело приходил ему в голову.