Белые медведи, стр. 44

– Мы так сильно его избили, – молвлю я, содрогаясь от воспоминаний. – Он ведь инвалидом должен был остаться, как минимум. Столько боли причинили и увечий нанесли.

Никифорыч молчит на том конце провода, обдумывает что-то, а после говорит:

– А ты его еще и обоссал.

Маша Кокаинщица готовит чай: заваривает в специальном чайнике и разливает по кружкам. Я собираю указательным пальцем с зеркала остатки кокаина, а потом слизываю его. Стены кухни уже ходят ходуном от всего, что сегодня было мной употреблено внутрь. Или это я никак не могу принять, найти точек опоры?

Когда мы только начинали прожигать жизнь, все было немного по-другому. Тогда каждая вечеринка казалась праздником, сейчас – средством выживания. Без этих таблеток, пилюль, порошков, выпивки я вряд ли бы продержался так долго под напором внешней среды. Скорее всего, я бы превратился в отрубленный сучок, и точка. Да, и в данную секунду я ючусь в импровизированном каземате кухни Маши Кокаинщицы, откуда выхода нет. Здесь есть только итальянская лампа под потолком и резной стол, за которым я, качаясь, прикладываю неимоверные усилия, чтобы сделать глоток из здоровенной кружки, модно расписанной иероглифами на японский манер.

Неприятное занятие, думается мне, пить чай, когда окружающий мир содрогается от безумных толчков твоего inner space. Кажется, я начал напевать что-то из Кевина Шилдса, да и Бог с ним. Маша Кокаинщица падает на соседний стул, чуть не разливает содержимое своей кружки, а потом начинает дико смеяться. Наверное, она сейчас примерно в таком же состоянии, что и я. Глаза моей подруги расширены так, что, кажется, они вот-вот выскочат из орбит; движения расхлябанные, голос слишком вызывающий. Не хотелось бы мне иметь вот такую жену: уж лучше помешанную на тренингах идиотку, чем прожженную наркоманку. Хотя, возможно, это еще спорный вопрос.

Я вспоминаю, как ездил когда-то автобусным туром по Европе и напивался в каждом встреченном пабе или баре. Чудесное время было, да. Когда пивная кружка никогда не была пустой, а любая встречная улыбка расценивалась за великое счастье. И дело тут совсем не в возрасте (тогда я был, конечно же, моложе) и не в общем настроении. Просто тогда все было чертовски ясно: у меня не было сомнений, кто я такой и что должен делать. Это я понял только что, как раз в тот момент, когда все-таки опрокинул чай на колени.

– Дерьмо! – громко ругаюсь я, пытаясь спастись от кипятка.

Маша Кокаинщица звонко смеется и хватает полотенце, но только мне уже не помочь: я чувствую, как формируется болезненный ожог на ногах. Травматизм идет за мной по следу даже в обыденной жизни, осталось только случайно разбить голову о потолок или сломать пару ребер, неаккуратно приземлившись на диван. Никакие деньги не уберегут тебя от судьбоносного кирпича на голову, так утверждала Инна. Ей бы стоило бояться письменных столов в первую очередь. Лишь цинизм еще удерживает меня на плаву, и я этому факту несказанно рад.

– Что за жизнь-то долбаная! – продолжаю причитать я, в то время как Маша Кокаинщица вытирает мне штаны.

В определенной ситуации этот процесс мог бы стать возбуждающим, но я превратился в бесполое существо с некоторых пор. После ночи с Анжелой, если быть точнее. Хотя Маша Кокаинщица, думаю, была бы не прочь немного покувыркаться. Она всегда была знатной нимфоманкой и перетрахала нас всех не по разу (удивительно, учитывая ее лесбийские убеждения), а иногда это были целые оргии, число участников которых не ограничивалось банальной цифрой «3». В те светлые деньки нашей бренной жизни шампанское лилось по спинам, словно из душа, и не было предела фантазии. Должен заметить, насыщение пришло быстро, поэтому приходилось идти на все большие нелепости, дабы хоть как-то разнообразить досуг.

– Какой ты невезучий, Сашка, – мямлит Маша Кокаинщица и дальше: тебя точно кто-то сглазил.

– Вероятно, – только и отвечаю я. Сил говорить большее нет, поэтому лучше ограничиться короткими фразами или активной жестикуляцией. Например, попробовать объяснить изменения в жизненной позиции при помощи рук. Это было бы забавно, думаю я. Рассказывать историю семейной жизни, подключив ноги. Поведать о тяжелом детстве, удавом извиваясь. Я представляю себя этаким мастеровитым мимом, скачущим по кухне в нереальных позах, символизирующих тот или иной аспект человеческого существования. Смеяться не получается, а жаль.

Вскоре чай сменяется водкой. Мы чокаемся, пьем, чокаемся, пьем, и я хочу, чтобы так продолжалось до бесконечности. Под теплым светом итальянской лампы, в лучах пьяных глаз Маши Кокаинщицы чувствуешь себя очень спокойно, словно здесь и родился. Вот оно, убежище! Мысленно прячусь в вазу со старым печеньем, стоящую на столе. Закуриваем.

– Знаешь, я решила подзавязать на время, – говорит вдруг Маша Кокаинщица и продолжает: боюсь, здоровья не хватит дальше так жить. В мире практически не осталось веществ, которые не побывали бы в моем организме.

Я чувствую, что сейчас начнется обыкновенная занудная песня про то, что надо остановиться на мгновение, поднабраться сил для дальнейших заплывов, переосмыслить будущее и так далее. Недобрый знак, и я пытаюсь выпить еще рюмку, но Маша Кокаинщица перехватывает мою руку на полпути.

– Нет, на самом деле! – начинается нечто вроде легкой истерики. – Хватит уже себя мучить! Добром это не кончится! Я ведь совсем не такая, как ты думаешь.

– Ну да, – отвечаю я, стараясь вырвать попавшую в плен рюмку.

Мы все не такие. Кому захочется признаться в полной несостоятельности и отторжении жизнью? Пройдет целая вечность, прежде чем человек наберется смелости сказать: «Да, я пролетел по полной программе!» Это нормально, обыденно. Покажите мне хоть одного идиота, который заявит, будто честен перед самим собой, и я плюну ему в лицо. А затем еще добавлю ногами, потому что мы разумны только для того, чтобы не замечать вещей.

Наконец мне удается донести рюмку до рта, и я опрокидываю жидкость внутрь. По телу пробегает неприятная дрожь. Странное дело, но водка – самый неприятный из всех алкогольных напитков, а получила такую популярность по всему миру. Глушить горечь подобает чем-нибудь омерзительным, правда?

Тем временем, Маша Кокаинщица говорит:

– Я ни о чем не жалею, Саша, – впивается пальцами в свои волосы и дальше: это самое страшное. Объективно, мне должно быть стыдно, противно, но я чувствую только легкую неудовлетворенность. Тебя это не пугает?

– Нисколько, – отвечаю я, и на самом деле не вру. С чего бы мне пугаться, если я сам такой?

Мечты в нашей жизни появляются лишь с целью быть разбитыми. Иногда стоит раскрошить лицо о каменный подоконник желанного пьедестала, чтобы потом не было никаких иллюзий. И чем раньше это случится, тем лучше. Если считать мечту создаваемым воображением образом желаемого, то я не знаю человека, кто осуществил хотя бы одну свою мечту на сто процентов. Воображение – чертовски подлая штука, оно подбадривает нас, дает надежду, а потом убивает без малейшего колебания.

Маша Кокаинщица рассказывает о своих последних похождениях и режет апельсин. Сок брызжет во все стороны, попадая даже мне на рубашку. Я этому радуюсь, как ребенок, ведь капельки сока на шелке теперь никогда не смоются, оставив крупицу приятных воспоминаний. Сколько раз бывало так, что, замечая старое пятно или предательскую дырку на одежде, я добро улыбался, вспоминал короткий отрезок времени, когда имел неосторожность испортить очередную пару брюк. Любая мелочь – это свидетельство прошлого, способное дать больше эмоций, чем сама жизнь. В качестве доказательства – Билл Клинтон и его любимые сигары, которые где только не побывали.

– Саша, получается какой-то замкнутый круг, – говорит Маша Кокаинщица и дальше: ходишь, ходишь по нему, а утыкаешься в собственный затылок. Как будто в Твин Пиксе. Такое ощущение, что скоро появиться Лора Палмер и объявит время дублей.

Нетрудно представить нас с Машей Кокаинщицей сидящими в красном вигваме за чашкой твердого кофе. Я говорю: