Белые медведи, стр. 4

Самореализация и личностный рост – вот две основные составляющие существования моей жены. Пять монументальных законов, открытые на второй ступени продвинутого курса, заменили святые заповеди, а место Библии заняла тонкая черно-белая методичка, составленная женщиной на коротких ногах и в галстуке. Я предпочитаю не замечать происходящего, ведь у меня тут персональная дорога в ад.

Итак.

Я, Инна, Татьяна, Яковлев и еще полторы сотни личностей – это все люди моей жизни.

Кстати, когда-то у меня еще были родители. Теперь их нет. Они умерли не так давно друг за другом в один чертовый день.

3

Вся эта история с Инной началась для меня с телефонного звонка. Обыкновенного телефонного звонка, который раздался утром три дня назад. К тому моменту я уже два часа как был на работе. Сидел перед монитором и подбирал верное расположение ярлыков на рабочем столе.

Так у меня инициируется каждый трудовой день: я расставляю значки в сложные геометрические фигуры. Напоминает современную медитацию: духовной пользы никакой, зато помогает убить время. Высунутый язык, сдвинутые брови, рука, сжавшая компьютерную мышь, словно клешня – такой вид должен иметь настоящий босс. Пытаться поболтать по душам с подчиненными, обсуждать их семьи или политическую ситуацию в стране – это не вариант. Это все то, от чего становится тошно. Я воздвигал очередную пирамиду из папок и документов на фоне полуобнаженной Скарлет Йоханссон, когда Вероника Ивановна перевела, с ее слов, очень важный звонок. При этом голос моего помощника был странный.

– Да? – говорил я, выравнивая ярлыки на жидкокристаллическом дисплее.

Держа телефонную трубку между плечом и ухом, я строил египетскую пирамиду. Долбаную пирамиду Хеопса. Я планировал поместить в центр сооружения свою фотографию вместо мумии. Как символ вечности.

– Это Долохов? – спрашивала трубка. – Александр Евгеньевич Долохов?

Я закладывал фундамент и отвечал:

– Именно. Кто звонит?

– Песков Сергей Валентинович. Заведующий вторым отделением городской психиатрической больницы.

Мне звонил психиатр. Это было нечто новенькое, выброс свежего воздуха в затхлую атмосферу моего бытия. От неожиданности пришлось остановить строительство и откинуться на спинку кресла со встроенным вибромассажером. И даже чуть приподнять бровь.

– Психиатрическая больница, – задумчиво говорил я и спрашивал: чем обязан?

Кто-то написал вам на меня донос? Вы засекли номер моего мобильника в одном из этих идиотских sms-чатов? Или, быть может, к вам приходила моя жена? Она рассказала о том, что я работаю все двенадцать часов в сутки? А о персональной дороге в ад, усеянной трупами?

– Дело касается вашей сестры, – объяснял доктор. – Она у нас. В очень тяжелом состоянии.

– Да ну?

– Дежурная бригада доставила ее сюда несколько часов назад, – рассказывал доктор. – У вашей сестры была рассечена голова. Мы наложили пятнадцать швов. Сейчас она пришла в себя, но находится в состоянии глубокого шока: не говорит, не ест, не ходит. Вообще ни на что не реагирует.

Я сидел, скрестив под столом ноги, слушал слова доктора и замечал, что все вокруг изменилось. Все стало происходить как будто не со мной. Я видел себя, развалившегося в кресле и что-то мычащего в трубку, со стороны. Такое случается с людьми в абсолютно разных ситуациях: когда они впервые топят котят в алюминиевом тазике, когда вынимают из ванны дочь-суицидницу с перерезанными венами, когда их застают мастурбирующими в общественном туалете.

У меня было ощущение, что я смотрю цирковое представление откуда-то из верхнего ряда, а доктор все говорил:

– Ваша сестра потеряла много крови, но самое страшное заключается в том, что она вообще ни на что не реагирует.

Ранее мне в таких ситуациях бывать не приходилось, хотя повидал я многое. До этого звонка жизнь не особо баловала меня подобными сюрпризами. В каждом художественном произведении обязательно присутствует такой момент, меняющий все кардинальным образом. Этакая точка преломления бытия. Наковальня, рухнувшая тебе на голову. Свойственные происходящему симптомы: тяжесть в анусе, покалывание между ребрами, привкус мочи во рту – присутствовали. Я был сражен.

А доктор продолжал и продолжал:

– В милицию позвонила соседка. Она слышала крики и звук ударов. Потом приехал наряд, они проникли в квартиру и обнаружили вашу сестру. Та лежала без сознания на полу в луже собственной крови, которая текла из ее головы. Говорят, там все было измазано кровью.

Я не верил своим ушам и почти кричал:

– Объясните мне, что случилось! На нее кто-то напал?! И почему она у вас в психушке? Я не понимаю!

– Видите ли, – отвечал доктор, и я надеюсь, Вероника Ивановна не подслушивала наш разговор. – Ваша сестра здесь, потому что установлено, что голову она разбила сама. Намеренно, об письменный стол.

– Я не понимаю, – повторял я, мотая головой. – Как это так? С чего бы ей самой разбивать голову об письменный стол? Да еще и намеренно.

В ответ доктор молчал. Ему было трудно говорить со мной. Ужасная работа – сообщать людям о том, что их родственники умерли или лишись рассудка. Это как удар худым стилетом под мышку: не смертельно, но очень болезненно.

– В начале соседка слышала ужасные крики, затем несколько ударов, – говорил доктор. – Ваша сестра сошла с ума. Она разнесла голову о письменный стол и потом залила все вокруг собственной кровью. Думаю, вам лучше заехать к нам сегодня. Мы поговорим более детально.

На автомате я отвечал:

– Хорошо, – и прекратил разговор. В такие моменты, думаю, вокруг должно пахнуть серой.

Пообещав доктору приехать, я не выполнил обещания. Весь день я сидел в кресле, тупо уставившись в потолок. Зачем мне было ехать? Посмотреть на свою обезумевшую сестру или что? Еще раз послушать историю о том, как она разбивала головой долбаный письменный стол (бой, сразу обреченный на провал), и как соседка слышала звуки этих ударов?

Стоило, конечно, лично познакомиться с доктором Песковым, проверить, нормальный ли он человек. Я слышал, что некоторые психиатры используют своих пациентов и пациенток в качестве сексуальных рабов. Никто ведь не поверит умалишенному, когда тот будет во всех красках описывать многочисленные извращения, которыми главврач с ним занимался.

Отменив все встречи, я сидел и рисовал в воображении Инну, лежащую на полу с дырой в голове. Представлял, как моя сестра просыпается, чистит зубы, варит себе кофе, смотрит «Завтрак с Discovery», а затем бьется головой об письменный стол. Каждый удар сопровождается треском дерева, гармонично переплетающимся с хрустом черепа. В разные стороны разлетаются брызги крови и щепки.

Так прошло три дня, я уже успел побывать в квартире Инны, и вот сейчас я покидаю офис, чтобы все-таки навестить сестру.

Вероника Ивановна спрашивает:

– Вас сегодня опять ни для кого нет?

– Да, – отвечаю я и ухожу.

Ехать от делового центра «Олимп» – места, где располагается мой офис – до психиатрической больницы недолго, и спустя полчаса я уже жму руку доктору Пескову. Это низкий полноватый господин в белоснежном халате и домашних тапочках на ступнях. Он говорит:

– Приветствую! Признаюсь, что ждал вас раньше, – и смотрит на меня исподлобья маленькими, очень внимательными глазками.

От такого взгляда становится не по себе. Психиатры изучают любого человека, словно все вокруг – их пациенты. Они даже присматриваются к собственной физиономии в зеркале, сразу ставя диагноз.

– Как я уже сказал, ваша сестра определенно сошла с ума, – говорит доктор, пока мы идем по длинным коридорам больницы. Я прошу его показать Инну. – Все эти дни она лежит на кровати без движений и без звуков. Только глядит в потолок. Ранее я с таким не сталкивался.

Мы идем мимо палаты с человеком-часами. Из-за двери я слышу его голос: «Тик-так», – а доктор объясняет:

– Невозможно установить причину болезни. Об этом я хотел спросить вас. Происходило ли в последнее время что-нибудь необычное?