Танкер «Дербент», стр. 22

На «Агамали» с ответом не торопились. Вечером, во время ужина, Володя прибежал в кают-компанию.

– Предсудкома к аппарату, – объявил он торжественно, – шевелись, Степа!

Радиорубка наполнилась народом. Здесь были матросы, электрики, и донкерман, и мотористы. Пришел даже штурман Алявдин. Разговаривали тихо, почти шепотом, словно тот, кто вызывал предсудкома, находился тут же в рубке и прятался за щитом передатчика. Гусейн, приоткрыв рот, слушал дробный стук ключа и свист репродуктора.

– Это ты передал сейчас? – спрашивал он тихо. – А теперь он говорит? Что он ответил?

– Поди ты к черту, – зашипел Володя, – я спутаюсь!

Из-за края моря простучал наконец небрежный ответ:

«Согласны, если вы не шутите. Наши условия: перевезти двадцать пять тысяч тонн сверх плана, сократить простои, выполнять ремонт на ходу. Кончаю».

В рубке поднялся шум. Телеграмма переходила из рук в руки. Алявдин покачал головой.

– Будет хорошо, если мы покроем задолженность.

Двадцать пять тысяч сверх плана. Извините, это бред,

– Однако вот они предлагают, – сощурился Котельников, – для них это не бред.

– У нас машины другие.

– Машины одной серии. Головы у нас другие, вот что!

– Насчет голов позвольте мне сказать, – выдвинулся до сих пор молчавший донкерман Пронин. – Вы знаете, кто регулировал двигатели «Агамали»?

– Откуда мне знать?

– А я знаю. Наш механик, Александр Иванович, регулировал. Он ведь в доках работал раньше.

– Путаете вы что-то. Не может быть!

– Нет. Это мне доподлинно известно. Он самый.

Гусейн торжествующе улыбнулся.

– Вчера мы подняли обороты левого двигателя до ста двенадцати, – сказал он, оглядываясь, – все видели?

Басов говорит, что можно получить все сто пятнадцать.

Он схватил со стола телеграмму и быстро вышел. Матрос Хрулев проводил его глазами с недоброй усмешкой.

– Землю роет, – сказал он, подмигивая Алявдину, – теперь, надо думать, к механику побежал, выгибаться. Подлизывается, бичкомер! А его ведь за хулиганство судили, вы знаете?

– За пьянку, – угрюмо поправил Котельников. – Зачем болтаешь зря? Поганый у тебя язык, Хрулев, что швабра палубная!

Гусейн приоткрыл дверь в каюту Басова. Старший механик сидел за столом, подпирая кулаками виски.

– Зубы болят? – спросил Гусейн, осторожно закрывая дверь.

– Нет, зубы в порядке, – сказал Басов, потягиваясь, – что это ты вздумал? Просто заснуть никак не могу. Ночь не спал, а вот не спится.

Гусейн присел на кончик стула и развернул телеграмму, но почему-то сложил ее опять.

– Тоскуете, значит, – спросил он участливо, – я давно замечаю. О чем бы это?

– Всякое в голову лезет, – отозвался механик скучным голосом. Он поднял голову и вдруг усмехнулся не то над собой, не то над вопросом Гусейна. – Жену на берегу оставил, – добавил он неожиданно.

– Молодая небось? – оскалил зубы Гусейн.

– Молодая… Так ведь и я не старик. Знаешь что? Говори мне «ты» без стеснения. Мы не на работе.

Гусейн с удовольствием уселся поудобнее на стуле и скрестил ноги.

– Эка грусть, подумаешь, – сказал он беспечно, – кончится навигация – поживешь дома. Детей нет еще? Будут и дети.

– Не так все просто, Мустафа.

– Неужели не поладили?

– Не поладили. Меня сюда послали. Ей это не подходит, Мустафа.

Гусейн перестал улыбаться.

– Эх, жизнь! Я вот про себя скажу, – прорвался он неудержимо, – познакомился я, брат ты мой, с девушкой. Она очень славная, душевный человек, я тебе скажу. Институт кончает. Да ведь как знакомство вести, когда за месяц всего два раза свидеться пришлось. То ночью придем в порт, а то рано утром, когда ей некогда.

На пристань я ее не зову – вдруг опоздаем или не смогу я уйти с танкера. На пристанях ребята зубастые, начнут задевать: вам, мол, скучно, да не проводить ли вас, то да се. Обидеть ее могут, очень свободно. Встречаемся мы с ней на бульваре, и разговоры у нас чудные бывают. Интересуется она, как живут моряки и почему мы не выполняем плана перевозок. Чувствую я, что она хочет от меня чего-то и как будто ждет от меня большого дела. Ты, говорит, горяч и настойчив, у тебя много бесстрашия.

– Умная, – сказал Басов. – Что же ты ответил?

– Трепался, конечно. Станем, мол, и мы знатными, погоди с недельку. Вот и выходит, что ничего у нас с ней не будет. На берегу много людей. Есть и горячие и настойчивые – только выбирай. Может быть, она уже встретила кого-нибудь, пока я был в море. Да и сама она на серьезное дело способна. На строительной практике десятником была. Меня, говорит, сезонники очень уважают, ей-богу! Слушал я ее, и мне стало грустно.

Пути наши разные, Александр Иванович.

– Тебя послушать, так все моряки холостыми ходить должны, – улыбнулся Басов. – Это вздор. У Котельникова вот жена и ребенок, у боцмана дети в школу ходят. И какие славные ребятишки, ты бы посмотрел!

– Про себя-то забыл? Агитируешь!

Басов встал и прошелся по каюте.

– Я пошутил; Мустафа, – сказал он виновато, – у меня нет жены, я один. Ты спросил насчет зубов, и мне стало смешно. Глупо пошутил, извини…

– Ом-манул, значит, – протянул Гусейн, смачивая языком самокрутку, – ну, ладно, шути на здоровье. – Он развернул телеграмму. – Прочти-ка, что «Агамали» ответил.

Он терпеливо ждал, пока механик читал телеграмму.

– Двадцать пять тысяч тонн сверх плана, – сказал Басов, – тяжелое обязательство. Но я думаю, что оно нам по плечу, если мобилизовать все средства, разумеется.

– Какие средства?

– Скорость хода и грузовых операций. Может быть, есть и другие средства.

Гусейн задумался.

– Нельзя ли увеличить грузоподъемность «Дербента»? – спросил он.

– Нельзя, Мустафа, «Дербент» не резиновый.

– Ты не шути… Сколько мы забираем горючего на стоянке? С запасом на четыре рейса?

– Ну, на четыре. Но при чем здесь горючее?

– Если запастись горючим только на один рейс – тогда полезного груза мы можем взять на триста тонн больше.

– Ах, черт! – вскрикнул Басов. – Правда! Мне это не приходило в голову. Зачем же мы возим четырех кратный запас?

– Не знаю. Такое правило. На случай всемирного потопа, должно быть.

– Ну, это дудки. Надо возить не балласт, а груз. Как никто не додумался до этого? – Басов остановился. – Нельзя ли еще что-нибудь снять?

– В канатном погребе много цепей, якорей запасных и всякого хлама, – сказал Гусейн задумчиво, – потом остается кладовая машинного отделения и мастерские. Если собрать весь железный лом и старье на судне, это составит тонн пятьдесят.

– Итого лишних триста пятьдесят тонн за рейс?

– Ишь ты, – просиял Гусейн, – а ты говорил, будто нельзя увеличить грузоподъемность!

4

После регулировки второго двигателя «Дербент» покрыл расстояние до Астраханского рейда за тридцать часов. Но на рейде произошла неожиданная заминка. К приходу судна буксир привел только две баржи, третья вышла из строя.

В радиорубке Володя Макаров тщетно надрывал горловые связки, вызывая рейдового диспетчера. «Послали за запасными в Астрахань», – следовал поминутно однообразный бесстрастный ответ, вызывавший у радиста припадки бессильного бешенства.

Налитые баржи уходили на север. Грузовой шланг на «Дербенте» был вытянут и свисал над палубой гигантским ржавым хоботом. Над танкером с визгом носились чайки, отнимая друг у друга серебряную рыбную мелочь. Море, бледно-зеленое у бортов корабля, к горизонту синело, сливаясь с эмалью неба. Вахтенные моряки уныло прохаживались по палубе, поглядывали на север, откуда должны были появиться новые баржи.

Штурман Касацкий, наскучив ожиданием, побежал разыскивать капитана.

– Вообразите, – заговорил он, появляясь в дверях кают-компании, – на этот раз мы сэкономили пять часов в пути… Надо бы козырнуть перед пароходством, ей-богу!

Евгений Степанович сидел за столом, помешивая ложечкой в стакане. На блестящей выпуклой поверхности судового чайника он видел свое лицо, безобразно раздутое и сплюснутое, с чудовищными пунцовыми опухолями вместо щек. И, разговаривая с помощником, все косился на чайник, не в силах отвести глаз от причудливой личины.