Танкер «Дербент», стр. 17

– Постойте, дружок! Спросите Касацкого. Он на вахте, Касацкий, его и спросите.

– Есть… спросить Касацкого, – донеслось в ответ.

Наталья Николаевна внимательно наблюдала мужа.

После небольшой паузы она спросила:

– Кто такой Касацкий, Евгений?

– Как тебе сказать, – Евгений Степанович подумал немного. – Касацкий – первый помощник. Он уважает меня, и мы понимаем друг друга. Что в нем приятно, так это врожденное чувство такта и большая культура. Кажется, на него можно положиться. Вот и выкручиваемся вдвоем в этом бедламе.

– Я потому спросила тебя, – сказала Наталья Николаевна, – что мне кажется, будто у вас не все ладно.

В дирекции поговаривают насчет «Дербента»… Не слишком ли ты доверяешь людям, Евгений?

Кутасов оглянулся на дверь, потом на окно. Его лицо разом изменилось, утратив старческое благообразие. Появилась зыбкая страдающая улыбка, морщины у рта выразили обиду и усталость.

– Я сам немного обеспокоен, дружок, – заговорил он, таинственно понижая голос, – мне иногда кажется, что вокруг меня действительно что-то происходит. Все эти люди… пока я вижу их и говорю с ними, мне не верится, что они могут обмануть меня. Но когда я остаюсь один…

– Не волнуйся. Когда ты один?..

– Все выглядит иначе. Я не так доверчив, как кажется. Вчера мы радировали о неблагоприятной погоде, потому что безобразно опаздывали. Никакой особенной погоды не было, – так, небольшой ветер. Касацкий мастер уговаривать, и он всегда берется составлять такие телеграммы. Но на этот раз вышло нехорошо…

Наталья Николаевна вскипела:

– Зачем же ты согласился, чудак? Ведь нехорошо, ведь подло? Зачем ты поддался!

– Ч-ш-ш… не кричи, пожалуйста. Ну, согласился, потому что неудобно в самом деле. Черт знает, отчего опоздали! Почему-то долго не подавали баржи на рейде. Плохо работали насосы. Это не по моей части… И вообще у нас все идет вяло, какой-то всеобщий упадок. Отдел кадров поторопился с набором команды. Очень неудачный состав.

Он помолчал и уныло поковырял ногтем пятнышко на рукаве.

– Все надоело, Наташа, а пуще всего постоянная тревога. Набрали рвань, галахов, кабацких заправил. Судно новое, масса механизмов, в трюмах горючий груз. Кажется, крикни кто-нибудь «пожар» – сердце лопнет!

Помполит болен, Касацкий выкручивается, старший механик Басов старается подтянуть мотористов. Кстати, этот человек невзлюбил меня, не понимаю за что. Кажется, уж со всеми я ласков, для каждого в запасе доброе слово. А он смотрит волком и едва отвечает на вопросы. Касацкий говорит, что он ненормальный, но это неверно. Может быть, он наблюдает за мной… Так ты сказала, будто какие-то ходят слухи?

В зеркале напротив увидел Евгений Степанович свое постаревшее и печальное лицо. Ему стало вдруг до слез жалко себя: ведь обманывают, пакостят, распускают слухи, а ему ничего не надо, и он всем желает добра. Виноват ли он, что не знает дизелей и насосов, что он деликатен, не умеет быть резким с людьми?

Евгений Степанович чувствовал приближение того размягченного настроения, которое бывает у него только в присутствии жены и которое всегда кончалось мягкими самообвинениями с его стороны и протестами – с ее.

– Я не способен насиловать чужую волю, Наташа, – начал он жалобно. – Я страдаю от конфликтов и испытываю удовольствие, когда уступаю в чем-нибудь человеку. К несчастью, жизнь требует иного…

Он ожидал возражений, утверждающих линию его характера и освобождающих его от недовольства собой. После этого он чувствовал бы себя легко, как ребенок, который выплакался на груди у матери. Но Наталья Николаевна вдруг заторопилась.

– Чуть не забыла, – сказала она, вставая, – держу в руках и держу. Чистый платок, Евгений, возьми-ка!

Она пригладила его волосы и поцеловала. Она торопилась, словно боясь, что он может заговорить опять.

– Все обойдется как-нибудь, – сказала она кротко. – Пожалуйста, не забывай на ночную вахту надевать тулуп. Ночи все еще очень холодные. Пора. И знаешь, Евгений, мне кажется, что тебе следует сейчас пойти на мостик…

5

Перед закатом солнца вышел на палубу помполит Бредис. От жара и недомогания губы его запеклись, как темная присыхающая рана. На щеках его худого лица горели круглые пятна румянца, обманчиво оживляя. Он осторожно подышал на свои холодные ладони и оглянулся.

На краю моря плыла в лучах заходящего солнца желтая полоска берега. Море сияло нестерпимым блеском, небо прозрачно голубело. Черными молниями носились над мачтами стрижи. На палубе возле шпилевого мотора возился Догайло, постукивая ручником.

Помполит едва стоял на ногах. Как ослепителен блеск моря, надоедлив запах мазута и раздражающе звонки удары ручника по железу! Помполит старался припомнить, как зовут боцмана, но странная фамилия ускользнула из его памяти. Черт знает, до чего неудобно! Не помнит имен, не знает, что делается на судне. Он был близок к отчаянию. Болезнь не могла его оправдать. Ему, политическому руководителю судна, предстояло добиться выполнения плана – вполне реального и выполнимого плана. Эта задача так проста и осязаема и вместе с тем так недостижима… Долголетний опыт руководства, знание человека и умение убеждать в этой новой для него обстановке мало ему помогали. Слабоквалифицированные, случайные люди, новые, неосвоенные механизмы, плохое обслуживание берегом… наконец болезнь, почти не выпускавшая его, – в этот решающий период его жизни все сложилось против него. Он чувствовал, как падают его силы, и не знал, что делать. Из дверей машинного отделения вышел механик. Он посмотрел на запад и вверх, в безоблачное небо. Оглядывался он медленно, словно не торопясь насладиться расстилавшимся перед ним простором. Помполит окликнул его, боясь, что он повернет обратно.

– Ты здесь? – удивился Басов. – Зачем ты ходишь? У тебя жар, Бредис.

Он подошел к помполиту и протянул запачканную руку.

– Я тебя искал, – сказал Бредис оживленно. Ему пришло в голову, что о положении дел на судне лучше всего поговорить именно с механиком. – Знал бы ты, как мне надоела каюта!

Как человек, мучимый одной неотвязной мыслью, он тотчас же заговорил о задолженности. По его подсчетам, «Дербент» не довез более двадцати тысяч тонн груза. Опоздание складывалось из мелких задержек при погрузке и сливе мазута, оно росло в пути из-за недостаточной скорости. Во время погрузки у пристани № 80 танкер сел на грунт, потому что не оттянулись вовремя от берега. На вызов буксиров ушло более часа, и еще час снимались с мели.

Бредиса сбивала с толку эта пестрая разнородность причин. Виноватых не оказывалось, не на кого было обрушиться, все одинаково добросовестно суетились. На капитана было даже жалко смотреть, до того он волновался. Но опоздания накапливались, и мелкие причины складывались, создавая тяжелый прорыв.

– Кто виноват в этом? – говорил Бредис, превозмогая кашель. – Мы виноваты, партийцы. Я виноват, – не должен валяться в такое время, обязан глядеть в оба… конечно, виноват! И ты, и другие коммунисты… Надо было бороться!

– Коммунистов у нас не так уж много, – усмехнулся Басов, – ты да я, да еще пятеро комсомольцев. Выходит, мы с тобой главные виновники и есть.

Он улыбался сумрачно и злобно, дрожащими уголками рта. Казалось, вот-вот оскалит зубы, выругается ядовито или яростно сплюнет. Бредису стало не по себе.

– Ты сам измучился, я вижу, – сказал он мягко, – собственно, я не имел тебя в виду…

Басов махнул рукой.

– Ты, друг, не спеши, не показывай на себя пальцем. Виноваты мы или нет – про то другие будут думать. Вышибут из партии – и конец. – Он беспощадно усмехнулся, глядя в глаза собеседнику. – Пошлют на наше место крепких ребят. Только я сейчас не думаю об этом. Ведь машины у нас новые, грузовые устройства в порядке. Значит, дело в людях, и мы еще можем выправиться до конца навигации, мы еще план перевыполним, а не только долг отдадим.

– Ты хорошо говоришь, – сказал Бредис нетерпеливо, – но я не понимаю, на что ты надеешься. На самотек?