Я покорю Манхэттен, стр. 120

— Ты уже не можешь не лгать? — спросила она устало, ничему не удивляясь, а испытывая только бесконечное презрение.

— «Лгать»? Лили, подумай, что еще могло заставить меня драться с собственным братом?

— Я рассказала ему про нас тринадцать лет назад. И все эти годы он знал все и про тебя, и про меня, и про Джастина. Мы договорились с Зэкари об условиях нашей дальнейшей жизни. Но перед этим я хотела полной ясности, чтобы или начать все заново, или разорвать наши отношения. Поэтому-то я все ему рассказала. Все! Он полностью меня простил. Что касается Джастина, то Зэкари всегда любил его как своего сына. И продолжал любить вплоть до того самого дня, когда ты убил его. Да, мое признание его задело. Но он и сам был далеко не святой. Словом, мы пришли к соглашению и делали все, что могли, чтобы продолжать жить вместе наилучшим образом. И уж кому-кому, а не тебе стал бы он признаваться, что ему все известно. — Хотя Лили по-прежнему говорила гулким потусторонним голосом, он звучал убежденно и твердо, потому что на ее стороне была правда. Каттер повернулся к жене спиной.

— Какова бы ни была причина, заставившая тебя убить Зэкари, она не имеет значения. В основе все равно лежали зависть и ненависть. Ради этого ты и заставил меня влюбиться в тебя, Чтобы хоть что-то у него украсть. А я, я была почти так же виновата, как и ты. Но я не убийца. И не лгунья. С этим покончено.

— Лили…

— Ни слова больше. Ни сейчас, ни потом. Каждое твое слово — ложь. Я улетаю обратно в Нью-Йорк сию же минуту. Уайлдерам можешь наврать все что угодно. Как только самолет приземлится, я сразу отошлю его за ними. Зэкари Эмбервилл был убит своим братом. Правда теперь мне известна. Мне, но не другим. Наказывать тебя я не собираюсь. Это было бы бесполезно. Слишком много чести для тебя. Но если…

— «Если»? — спросил Каттер, все еще отказываясь верить, что приговор, вынесенный Лили, окончателен.

— Если ты когда-нибудь снова попытаешься вступить в контакт с кем-либо из членов семьи Эмбервиллов, я отдам тебя под суд. Клянусь всем, что мне дорого на этом свете.

— Погоди! Остановись… — закричал он, но Лили уже и след простыл.

Глава 27

Когда бы за весь последний год Мэкси ни приходилось бывать в штаб-квартире «Эмбервилл пабликейшнс», она всегда спешила и поэтому пересекала длинный холл бегом.

Сегодня же спешить было некуда, и, чтобы убить время, не зная, куда себя девать, она с презрительной ухмылкой принялась разглядывать гигантские папоротники, пышно разросшиеся под живительным светом искусственных ламп, и упругие ананасовидные растения и пересчитывать стоявшие рядами высокие пальмы. Да, корпорации в Америке явно «позеленели», подумала она. И куда только смотрят отцы города: ведь если так пойдет и дальше, то новые небоскребы украдут у жителей ее Манхэттена последний солнечный свет. Эти громады, словно соревновавшиеся друг с другом, кто из них вымахает выше остальных, обязательно должны были иметь свой собственный зимний сад, пусть даже чисто символический, чтобы получить от муниципалитета право на существование. И кому какое дело, что холлы зеленеют, зато улицы Манхэттена, увы, становятся все темнее и темнее.

Мэкси понимала, конечно, что ее мрачное настроение вызвано страхом в преддверии встречи, уведомление о которой прислала ей Лили. То, что на сей раз она прибыла так рано, объяснялось исключительно мастерством Эли, сумевшего доставить ее в «Эмбервилл» даже раньше оговоренного времени. Но все равно, прибудь она и вовремя или — что уже совсем немыслимо — опоздай, результат встречи все равно не изменился бы. Он предрешен, уверяла себя Мэкси, возносясь на скоростном лифте туда, где располагались административные офисы.

— Миссис Эмбсрвилл ждет вас в офисе мистера Эмбервилла, — приветствовала ее секретарша в приемной.

«Ого, меня, похоже, принимают сегодня по полной программе, — подумала Мэкси. — Даже авторитет Зэкари Эмбервилла пошел в ход. Да, хороших вестей ждать не приходится. Для них не нужен бы весь этот антураж».

Мэкси вошла в кабинет. Вот куда во всякое время мог вернуться блудный сын, чтобы припасть к родительским стопам. А какой отсюда открывается вид! Далеко внизу виднелись две обнимавшие Манхэттен реки, словно две гигантские руки, сцепленные в любовном объятии. Один поток был несколько темнее, но и тот и другой стремительно несли свои воды в одном направлении — к океану.

Она огляделась вокруг, на какой-то миг ослепленная этим великолепием, и, пока глаза не привыкли к свету, даже не заметила присутствия в комнате матери. Лили притулилась на нижней ступеньке библиотечной стремянки, держа в руках переплетенные номера журнала «Семь дней» за 60-е годы. Подшивка была открыта на развороте, запечатлевшем драматические перипетии избирательной борьбы между Кеннеди и Никсоном на множестве снимков, сделанных ведущими фоторепортерами «Эмбервилл пабликейшнс». Как только Мэкси приблизилась, она тут же отложила тяжелую подшивку и посмотрела на дочь.

Да, мать почти не изменилась: в ее элегантной красоте по-прежнему светилось нечто лунное, вот только вокруг глаз, впервые заметила Мэкси, кожа выглядит увядшей — словно сникший за одну ночь цветок, вдруг лишившийся своей свежести, упругости и яркости.

— Послушай, кто тогда баллотировался вместе с Никсоном в вице-президенты? — спросила Лили.

— Черт! — Мэкси тоже не могла с ходу вспомнить: точно, что не Спиро Агню (впрочем, может, и он?).

— Вот и и не знаю, Мэксим.

— Тогда мне можно не беспокоиться… Да, как прошел уик-энд? — поспешила она спросить, поскольку во время подобных визитов деловой разговор полагалось начинать со всякого рода пустяков.

— Впечатляюще. А твой?

— Ужасно. Бедный Тоби. Я все никак не могу прийти в себя, — призналась Мэкси.

— Вчера я заезжала к нему домой, но ты с Анжеликой еще не вернулись. Слава богу, никаких осложнений как будто не предвидится. Скажи мне, пожалуйста, кто такой этот Данк? И вообще, что это все значит?

— Первый Анжеликин мальчик. Ему четырнадцать. Он вежливый, но ест, как целая армия — я имею в виду наполеоновскую. В остальном манеры у него отменные.

— Инди и Тоби весьма высокого о нем мнения.

— Ну, Анжелика все-таки не их дочь, а моя. Для меня же главное, чтобы он относился к ней подобающим образом, — угрожающим тоном заключила Мэкси, воинственно сжав кулаки.

— А если нет?

— Тогда я напущу на него Рокко. Представляешь: она ведь выбрала для своего первого свидания время, когда ей было точно известно, что меня не будет дома. С отцом она бы себе это вряд ли позволила. Я все еще на нее зла.

— Тогда беда в том, Мэксим, что ты уже не помнишь времени, когда сама была молодой, — заметила Лили, отметая все претензии дочери.

— Мама! Мне даже тридцати нет! Еще несколько недель остается. И я, между прочим, прекрасно помню, что на свидания стала ходить только с… шестнадцати.

— Да, но когда стала…

— Я тоже об этом помню. Поэтому я сейчас и волнуюсь.

— Но Анжелика совсем другая, нежели ты в ее годы. Она разумна и умеренна в своем поведении. На твоем месте я бы за нее не беспокоилась.

— Спасибо, — с достоинством ответила Мэкси, отказываясь, заглотнуть предложенную приманку: желания защищать себя, тогдашнюю, у нее было, и если мать представляет ее именно такой, что ж, тут ничего не поделаешь.

— Конечно, — продолжала Лили, — по мере того как идет время, она будет меняться, во многих отношениях. Впрочем, так же меняемся и мы сами. Это неизбежно, не правда ли? Но характер Анжелики безусловно сформировался. Я, например, легко могу себе представить, какой она станет лет через десять. А вот представить тебя — не могу. И так всю жизнь. Я, скажем, никогда не могла предугадать, что с тобой может приключиться. Если уж говорить начистоту, то ты была трудным ребенком, и я никак не ожидала, что тебя ждет пора позднего цветения.

— «Позднего цветения»? Это еще что такое?