По высшему классу, стр. 46

— Берго, придешь сегодня ко мне на урок?

— Боюсь, Джиджи, что я этого больше не вынесу. Все, что угодно для тебя, моя радость, но это — уволь.

— Да нет, ты не понял; я сегодня сама буду давать урок. — Тон Джиджи заставил Берго с грохотом спустить ноги со стола на пол.

— А-а, ирландская кровь заговорила? А кто еще тебе нужен из зрителей?

— Все, кого найдешь, — плюс Джози и оба садовника.

— Будет сделано.

— Ты только сам приходи чуть пораньше, и если Квентин попытается улизнуть — держи!

— Долг платежом, значит? Давно, давно пора!

— Ты же знаешь, я ученица ленивая.

— Но не самая глупая, моя радость.

— Так я на тебя рассчитываю.

— И можешь всегда. — Берго отключился, впервые с памятной даты рождения круглого торта испытывая полное умиротворение. Джиджи, подумал он, потребовалось немало времени, чтобы разобраться в мужчинах, но она была еще просто слишком наивной и молоденькой, чтобы понять, что прикидываться дурочкой — не единственный и не самый лучший способ привлечь к себе чье-то внимание.

Последние два часа Квентин Браунинг провел на пляже Санта-Моники, мрачно взирая на лизавшие гладкий песок зеленые волны Тихого океана. Нет, он больше не вернется сюда. Станет затворником за холодными морями, и от Джиджи в его сердце останутся лишь воспоминания. Когда-нибудь, конечно, он женится, будет счастлив, и все события этого месяца поблекнут и исчезнут из памяти. Да, еще более мрачно подумал он, и вот это всего хуже. Он не мог себе позволить любить Джиджи — и не мог сказать ей об этом. Да, может быть, он дерьмо — говоря по совести, так оно и есть, — но дерьмо сообразительное, и это даст ему возможность выбраться из всего этого быстро, безболезненно и без особых усилий.

Когда он подъехал наконец к дому и пошел на кухню, его удивил доносившийся оттуда непривычный гул голосов. Слава богу, подумал он, значит, наедине с ней ему не грозит остаться. Он не представлял, как справился бы еще с одним уроком, но в любом случае у него бы не было выбора. Войдя в комнату, он в изумлении увидел Джиджи у стола в белом фартуке, вокруг — волнующиеся в ожидании чего-то слуги.

— Что происходит? — спросил он одну из горничных, но она лишь улыбнулась ему, не ответив. Для нее это был только перерыв в нудной каждодневной работе — шоу, устроенное Джиджи, вроде тех, что давала она еще при Жан-Люке. — Осторожнее! — вскрикнул Квентин, когда Джиджи схватила со стола самый острый нож.

Но прежде чем он смог подскочить к ней, она уже нарезала на тончайшие лепестки дольки порея; нож мелькал с неимоверной быстротой — и, мгновенно распознав руку профессионала, он остановился, пораженный настолько, что утратил способность и говорить, и двигаться.

В течение нескольких секунд дольки порея для жюльена были готовы, а Джиджи уже чистила помидоры, шинковала чеснок, мелко рубила укроп, опрыскивала лавровые листья, резала лук, скоблила лимонную цедру и молола перец. Получалось у нее все это одновременно — или так, по крайней мере, казалось всем тем, кто завороженно смотрел на ее руки, порхавшие над столом в ореоле радужных бликов от больших и маленьких приспособлений и инструментов. Напряженный ритм ее движений не ослабевал ни на секунду — мерка сельдерея, пачка шафранового семени, ложка редкой приправы, банка томатной пасты, и наконец все с триумфом ввергается в огромнейшую кастрюлю, в которой постреливает горячее оливковое масло. Затем с беззаботностью, которую может дать только полная уверенность в невозможности сделать ошибку, сверху были засыпаны несколько ложек соли — и начался долгий процесс помешивания.

— Джиджи… — начал было Квентин, чувствуя, что должен сказать хоть что-нибудь, но она, не обратив на него внимания, начала боевые действия против подноса со свежеочищенной рыбой, с рассеянностью виртуоза превратив ее в филе — экономные движения тонких рук и веер ножей, которыми она манипулировала с холодным профессионализмом мастера и небрежным мастерством профессионала. Когда с рыбой было покончено, она нарезала куски, которые надлежало готовить дольше, на сантиметровые кубики, а остальные — на двухсантиметровые дольки, и с такой быстротой, что два килограмма купленной утром рыбы заняли у нее около трех минут.

И, только сбросив рыбу в стоявший на плите горячий бульон, Джиджи соблаговолила наконец мельком взглянуть на Квентина. Он стоял, скрестив на груди руки, в упор глядя на нее и безуспешно пытаясь скрыть гнев — праведный гнев простака, ставшего жертвой едкой и хорошо задуманной шутки. Но при этом в глазах его было неподдельное, затмевавшее все восхищение профессионала талантами более юного коллеги, и одно лишь это было нужно Джиджи.

— Знает ли кто-нибудь из вас, — Джиджи обратилась к собравшимся, — что буайбес был — или, по крайней мере, так утверждают — впервые явлен этому миру добрыми ангелами, которые накормили им трех святых Марий, попавших в кораблекрушение у южных берегов Франции? Я, правда, не знала, что святым, так же как и простым смертным, свойственно чувство голода, но, в конце концов, почему бы и нет? Конечно, этот суп не будет столь прекрасен, как был бы, без сомнения, если бы я, согласно оригинальному рецепту, готовила его из средиземноморского карася, — а именно его добрые ангелы поймали в то утро; но я решила приложить все возможные усилия и готова поспорить, что супчик выйдет на славу, и его, безусловно, хватит на всех. Ой, Квентин, принеси тарелки, пожалуйста, только нагрей их сначала, и порежь еще вон тот французский батон, а я приготовлю чесночный майонез — ведь без него, месье повар, не бывает настоящего бай-беса?

Одеревенело повернувшись на каблуках, Квентин направился к выходу из кухни.

— На вашем месте я бы принес тарелки, — тихо сказал Берго, загораживая ему дорогу, — и хлеб тоже порезал бы.

Квентин удивленно взглянул на Берго, и то, что он видел на его круглом добродушном лице, заставило его опрометью броситься к буфету, где хранились нож и доска для хлеба. Осел! Кретин! Идиот! Бог мой, какого дурака делала она из него все это время. Он, должно быть, служил посмешищем всему этому проклятому дому, твердил он себе, почти ослепнув от ярости и с трудом различая даже длинные батоны свежего хлеба, которые Джиджи разложила на боковом столике. Окинув из-под бровей взглядом собравшихся, он увидел их улыбающиеся лица — они явно ожидали хорошо знакомого представления, как публика на спектакле начала старой любимой пьесы.

— Как раз вовремя, — одобрительно заметила Джиджи, разложив нарезанные куски хлеба по тарелкам и водрузив на середину блюдо с моллюсками. — Ну, а теперь, пока суп еще не готов, у нас есть время выпить, но предупреждаю, перед байбесом нельзя пить вино, а только пиво, по какой-то причине, понятной лишь французам. Или шеф-повар может нас просветить на этот счет? Вы можете это объяснить, Квентин? Нет? Что ж, очень плохо. В таком случае открывайте пиво, и мы выпьем без всякого повода.

Берго помог достать кружки и разлить пиво, сам не зная, почему, жалел Квентина, этого несчастного стервеца. Может, потому, что Джиджи его доконала, как и должно было произойти. Скоро все, кто был в кухне, держали в руках кружки с пивом.

— Подождите! — воскликнула Джиджи, вспрыгнув на стол. — Подождите! Мы должны провозгласить тост! Прощальный тост в честь нашего друга Квентина Браунинга. Завтра он уезжает. Эй, вы, прекратите! Он должен уехать, вот и все, так что давайте выпьем скорее и нальем еще. — Она высоко подняла свою кружку и посмотрела Квентину в глаза. Ее тонкие брови поднялись в знак приветствия, губы расплылись в открытой улыбке, на лице отразилось понимание и сочувствие, но пронзившая сердце боль осталась никем не замеченной. — Прощай, Квентин, счастливого пути! Возвращайся домой и не жалей ни о чем. Ты знаешь, таков мой девиз, и я готова поделиться им с тобой, если ты готов взять его на вооружение. Никогда ни о чем не жалей, Квентин! Никогда!

Графиня Робер де Лионкур, урожденная Кора Мидлтон из Чарлстона, Южная Каролина, была jolie laide. Как часто бывает с французскими выражениями, буквальный перевод может только запутать дело. Женщина, которую назвали бы «симпатичной дурнушкой», на самом деле не является ни симпатичной, ни дурнушкой в полном смысле слова. Она может быть соблазнительной, если умеет стрелять глазками, может быть неотразимо модной, если умеет одеваться, может приобрести известность, если обладает индивидуальностью и талантом, но в целом внешность ее такова, что не претендует на привлекательность, но и не является в достаточной степени отталкивающей. Барбра Стрейзанд, Бьянка Джаггер, герцогиня Виндзорская и Палома Пикассо — вот лучшие представители jolie laide в своем наиболее выразительном, доведенном до абсолюта воплощении.