Совершеннолетние дети, стр. 45
Данко смешно.
— О, можешь быть уверена, что Лучика не враг мне! Ха-ха!.. Лучика — мой враг! Что ты говоришь, Дарка? У них дамы из общества не суют нос в политику. Они занимаются только тем, чем положено заниматься дамам… Стараются быть красивыми, шикарными, развлекаются… Если бы ты знала, как румынские дамы из общества умеют пить вино! За таких «врагов» можешь быть совершенно спокойна. Подожди, — припоминает он что-то. — А может быть, моя маленькая невеста просто ревнует?
Ущемленная гордость сразу заговорила в Дарке:
— Я ревную? К кому? К этой Лучике, которая так же, как ее мать, будет только краситься и сидеть у зеркала?.. Мне ревновать к этой кошке? К этой крале?
— Зато моя Дарка прицепит саблю на бок и пойдет воевать за мать-Украину!
— Данко! — вскрикивает Дарка. — Как ты смеешь смеяться над такими вещами?!
Данко посмотрел на нее, словно хотел спросить: «Над чем смеяться?» Он берет ее за руку, чтобы оправдаться, объяснить, что у него и в мыслях не было обижать ее. Но Дарка вырывает руку, чуть не вывихнув ее при этом, чтобы только освободиться от него.
— Пусти… пусти меня! Ты не знаешь ничего, что происходит. Уходи, Данко… Уходи… мы обо всем поговорим дома, в Веренчанке…
— Как хочешь… Только ты становишься совершенно невозможной. С этим надо кончать…
Он пожимает плечами, приподымает фуражку и уходит.
Он сказал, что надо кончать? Он так сказал?
И неожиданно откуда-то появляется изменчивый огонек надежды: разговор в Веренчанке. Только в их Веренчанке многое еще может измениться к лучшему!
XV
Все произошло точь-в-точь так, как представлял себе папа: Дарка дала Подгорскому деньги и попросила спрятать ее билет вместе с Орыськиным. Горького миндаля и рому маме не купила. Забыла. Совсем забыла. Разве мало было у нее забот? Вспомнила в самую последнюю минуту, когда упаковывала вещи и выронила из книжки мамино письмо. Хозяйка утешила, сказав, что миндаль можно заменить косточками слив, а ром купить и в Веренчанке. Разве там нет корчмы?
Стефко Подгорский подъехал на санях к самому дому. Было уже поздно. Фонари и оранжевые блики витрин освещали тротуары. В воздухе пахло свежим чистым снегом, как травами. Зазвенели колокольчики, и санки понеслись по гладкой дороге. Дарка закрыла глаза: лететь бы вот так под звон колокольчиков и не иметь на сердце ни двойки, ни маминых слез, ни своего осиротевшего будущего.
Орыська всю дорогу до вокзала безостановочно молола языком. Стефко молчал.
Дарка открыла глаза и впервые за все их знакомство долгим взглядом посмотрела ему в глаза (он сидел на скамеечке напротив). Сколько передумал этот лоб, сколько выстрадали эти глаза с тех пор, как Ляля Данилюк уехала в Вену!
На вокзал приехали за семь минут до отхода поезда. Когда входили в вагон, подлетел с чемоданом Данко.
— Данко, — задержал его Стефко, — Веренчанка едет в этом вагоне.
— Я пересяду к вам позже, до Кицмани у меня есть компания!
Орыська внимательно посмотрела на Дарку. Хотела что-то спросить, но ее поразило Даркино несчастное лицо, и она только сочувственно шепнула:
— Не принимай так близко к сердцу… Это он нарочно делает! Знаешь, кого любишь, того всегда хочется немного помучить.
— Ой, Орыся!..
Даркино простое сердце не понимало такой игры.
Поезд громыхал. От паровоза летели искры. Только не с кем было подышать на заиндевевшее окно…
На станции Кицмань в вагон, где ехала Дарка, никто не вошел.
В Веренчанке Дарку ждали папа, мама. Мама показалась такой помолодевшей, такой свежей, что Дарка бросилась ей на шею, чтобы расцеловать это совсем девичье, красивое лицо.
— Ты, мамочка, съешь меня, когда узнаешь!
— Что такое, Дарочка? — испугалась та.
— Ты знаешь, я не купила ни миндаля, ни рому, и все удивлялась, откуда у меня лишние деньги…
— Глупости! — весело рассмеялась мама, которая уже, видно, подготовилась к худшему. — А с папой почему не здороваешься?
— Ах, правда!..
Папа стоял у санок.
— Я должна папе так много рассказать!.. — Дарка прижалась к папиному лицу.
— Деточка моя! — Отец поцеловал Дарку в лоб.
Дома свет горел в двух комнатах. Это, безусловно, в честь Дарки. Бабушка не смогла выйти во двор, даже когда санки подъехали к самому дому. Зато, когда Дарка проходила мимо окна, бабушка поднесла к нему большую, в синей перелинке, куклу. Первое, что бросилось Дарке в глаза, это что Славочка была как с картинки. Дарка заговорила с ней, и куколка улыбнулась. Так они с первой встречи почувствовали себя родными сестрами.
Но через минуту куколка скривила беззубый ротик и разревелась. Плач перешел в визг, и все — мама, бабушка, даже Гафия — забыли о Дарке и раскудахтались вокруг Славочки. Отец распрягает лошадей, и Дарка стоит одна, словно лишняя в этой комнате! Зачем она здесь? Никто не занимается ею. Кому какое дело, что она приехала с занятий домой, где не была четыре месяца! О, как она была глупа, когда представляла себе, что все здесь ждут ее, наперегонки станут расспрашивать!
Наконец Славочка, устав плакать, выпила свое молочко и уснула. Теперь мама вспомнила, что приехала домой ее старшая дочь.
— Как тебе живется на «станции», доченька? По тебе не заметно, что там плохо. А как с табелем? Будет двойка?
Папа не понял маминого шутливого тона (мама шутит, а ведь это правда, страшная правда!) и вскипел:
— Что ты говоришь?! Наша Дарка — и двойка? Когда я был там перед последней конференцией («Как раз перед скандалом с Мигалаке», — вспоминает Дарка), учитель Слепой не мог нахвалиться ею. Правда, наша дочка никогда не была сильна в математике, и Слепой как ни хвалил ее прямоту, не поставил, не смог поставить ей больше, чем «посредственно». Зато по другим предметам — пожалуйста: по украинскому «отлично», по естествознанию «отлично», по гимнастике (шутит отец) «отлично»… Чем-то там дочка провинилась перед учителем Мирчуком… нарушила какие-то правила, и поэтому по-латыни только «посредственно». Мне кажется, в журнале не было отметок по физике, румынскому языку и по истории… Ты знаешь, — обратился отец к маме, — эту нашу егозу все учителя любят…
Мама откидывает непослушные Даркины волосы, падающие на левый глаз.
— Подожди, отец, подожди… Это только первый год, да! Дочка еще не освоилась с гимназией… Но могу поспорить с тобой, что до получения аттестата зрелости она станет отличницей… А пока, — на лице у мамы шаловливая гримаса, — раз первый табель в гимназии без двоек, тебе, папочка, еще на этой неделе придется поехать в Заставную и купить дочке хорошие коньки.
У Дарки начинает гореть лицо, словно от пощечины. Так обманывать своих родителей! Самых дорогих, самых лучших под солнцем родителей!
— Нет, мамочка, мне не надо коньков! Правда! К чему такой расход? Лучше на эти деньги купить что-нибудь Славочке, — старается облегчить свою совесть Дарка.
Мама крепче прижимает дочку к груди.
— Очень хорошо, доченька, что ты такая добрая и бережешь нас. Маму радует, что у нее такая разумная дочь, но скажи: разве тебе не хочется побегать на катке? А ведь барышне из пятого класса гимназии не к лицу носиться с мальчишками на деревянных колодочках… А что бы ты не думала, что мама занимается только Славочкой («и как это мама угадала ее мысли?»), а ты здесь уже ничего не значишь, пойдем со мной!
Мама силой тянет Дарку в другую комнату, открывает шкаф и снимает с верхней полки прекрасный синий, ручной работы свитер, такую же шапочку, шарфик, даже такие же перчатки…
Это уже слишком, и Дарка вместо благодарности с плачем кидается маме на грудь.
— Я недостойна, мамочка, поверь мне… я недостойна твоего доброго сердца… недостойна, чтобы вы меня так любили!
Дарка так отчаянно рыдает, что из кухни прибегает с ножом бабушка:
— Что случилось?
Прибегает откуда-то и Гафия.
— Ой, что случилось?
У мамы дрожат руки. Она глазами просит всех замолчать. Обнимает Дарку и ведет к кровати. Тут Дарка начинает спазматически рыдать… Бабушка мочит полотенце в уксусе, и мама крепко растирает им Даркины виски.