Совершеннолетние дети, стр. 16

Мигалаке написал на доске названия новых учебников и тем для пятого класса. Ученицы переписали их в свои тетради. Урок подходил к концу.

Впечатления от первого дня занятий не были ли плохими, ни хорошими. Они были тяжелыми. Так говорило Дарке сердце.

II

Первое воскресенье в городе пришлось на теплый, уже пронизанный осенним воздухом день.

Солнце покачивалось над землей, и сердце в груди было устлано чем-то шелковисто-мягким. Лидка кружит по комнате, словно пчела по лугу. Дарка приводит в порядок длинные, непокорные волосы.

— Ты не будешь завиваться? — спрашивает Лидка. Вся ее голова в мелких смешных кудряшках.

Дарка только поднимает на нее удивленные глаза:

— Зачем мне?

Она хотела бы ответить, что ей не нужно прижигать волосы, Данко летом и так назвал их прекрасными. Погладил их (да, Лидуся!) своей рукой и сказал, что они очень красивы, просто прекрасны. Но где же Лидке это понять?

Тогда Лидина мама с белым, будто тесто, лицом говорит:

— У Даруси такие хорошие волосы, что грешно их палить…

Хозяйка выходит из комнаты, и Лидка опять обращается к подруге:

— Послушай, у тебя нет пилочки для ногтей? Послушай, тебе надо немного больше следить за собой. Посмотри на свои чулки! Почему ты не купишь розового лака для ногтей? Живи я на «станции» да будь у меня свои деньги, ты бы посмотрела, какой бы я стала дамой!

Дарка не отвечает. Сказать, что Лидка совсем неправа, тоже нельзя.

По дороге в церковь Лидка не переставая тарахтела (а говорить она любит, ох как любит!), рассказывала, что у учителя Гушуляка в горле стеклянная трубка, что брат Ореховской живет в Галиции, во Львове, и, наконец, самое важное для Дарки — что женская гимназия ходит в церковь вместе с мужской.

«Данко… Данко… Данко…» — всю дорогу пело Даркино сердце.

Возле гимназии стояла толпа мальчиков в синих мундирах, и сердце у Дарки забилось так, что стало больно. Где ж Данко?

Его не было.

«Он всегда аккуратен, — успокаивает себя Дарка, — никогда не опаздывает, но никогда и не приходит первым».

Данко вышел из скверика. От волнения у Дарки даже слезы выступили на глазах. Даже в этом море синих мундиров он был красивее всех. Может быть, еще красивее, чем там, дома. Ведь только теперь, на фоне всех этих чужих лиц, можно оценить, каким чудесным он был и остается. Данко сразу увидел Дарку и издали поздоровался с нею серьезным взглядом.

Девочки парами первые вошли в церковь, за ними — мальчики. В церкви тоже стояли отдельно, так что Дарка не могла увидеть даже тени Данка. Когда богослужение окончилось и начали выходить на улицу, Дарке почему-то показалось, что ей совершенно необходимо подождать Наталку Ореховскую.

И пока она ждала, из церкви вышел Данко, как всегда не первый и не последний.

— О, Дарка! — удивился он. — Что поделываешь? — спросил, как всегда.

Взволнованная Дарка не смогла ответить даже обычное «спасибо, ничего особенного», а он продолжал:

— Ну, привет, я должен уже идти! Играет «Довбуш», и я спешу на матч. Ты не пойдешь смотреть? Должно быть первоклассно! Я как-нибудь загляну к тебе! — крикнул он и побежал за толпой товарищей.

Из церкви вышла Лидка, и Дарка бросилась к ней.

— Лидка! Что мы теперь будем делать? Лидка! Милая, дорогая, пойдем на матч «Довбуша»! Я еще никогда не видела «Довбуша». Лидка, только скорее, чтобы не опоздать!

Лидка даже руками замахала от злости.

— Нет, ты просто полоумная! У тебя что, денег куры не клюют? Или ты думаешь, что «Довбуш» — живой человек? Вот глупенькая! Ты думаешь матч — это театр или кино? Мальчишки будут гонять мяч, и больше ничего. Ну что там интересного? Лучше пойдем в парк… может, увидим там кого-нибудь.

Вот и все. Солнце зашло за тучу, и воскресенье продолжалось только до половины десятого утра.

На обед подали суп, который Дарка дома ела только после крупной ссоры с мамой и бабушкой. Но то был «дом», а здесь «станция». Одно из поучений, которыми мама так щедро снабдила дочку, состояло в том, что на «станции» надо есть все, что подадут.

Дарка, закрыв глаза, глотала суп ложку за ложкой. Хозяйка налила противного супу (о, крема или компота она, наверняка, столько бы не дала!) полную тарелку. Это должно было означать, что «станция» Дарке попалась отличная.

После обеда девочка хотела написать письмо маме. Но хозяйка сказала, что она с Лидкой собирается к сестре, Лидкиной тетке, куда-то на Монастырисько. Что Дарке делать одной? Может быть, она пойдет с ними? (Это тоже должно было свидетельствовать о добросовестной опеке и хорошей «станции».) Там, у тетки, есть дочка-гимназистка. Правда, она уже в седьмом классе, но с Лидкой они друзья. Дарка посматривает на разложенную почтовую бумагу, и ей не очень хочется в гости к этой тетке.

Тогда, чтобы ее уговорить, Лидка шепчет:

— Слушай, не будь дурой! У тетки на «станции» товарищ Гини, моего двоюродного брата, Орест Цыганюк. Он чудесно играет на скрипке! По воскресеньям там собирается целая компания… К Гине приходят мальчики, к Олимпке — подруги… Пожалеешь, если не пойдешь…

Тетка живет в предместье, где дома разделены садиками, а под окнами на улице посажены цветы. Дом низкий, но крытый железом, с крыльцом, садом и огородом.

Навстречу гостям выбежала Олимпка. «Так это ее зовут Олимпка?» — и Дарке вспомнилась встреча в коридоре гимназии: стройная рыжеволосая девушка с медным лицом и зеленоватыми глазами.

— Что у вас слышно? — спросила Лидка по-немецки.

У Дарки от испуга даже пот выступил на лбу: а что, если они захотят разговаривать только по-немецки? Она так плохо знает язык, так неуклюже связывает слова, так неуверенно чувствует себя в падежах! Это же позор — при первом знакомстве показать себя деревенщиной, простофилей из какой-то там Веренчанки. Даже по-немецки не умеет разговаривать! А что, если, мелькнуло у нее в голове, они думают, что она вообще ничего не понимает по-немецки? Но ведь это же не так… ведь она…

— Вероятно, что-нибудь устроим, — отвечает Олимпка по-украински, — мальчишки пошли за гитарами. А если и не придут, разве мы без них не сумеем развлечься? Нихт вар? [8]— заканчивает она по-немецки, обращаясь к Дарке.

Слава богу! Никто не думает о ней плохо. Наоборот, думают слишком хорошо. Им кажется, что она, девочка из интеллигентного дома, должна разговаривать по-немецки.

Тетка Иванчук, толстая, как бочка для капусты, взяла Дарку за подбородок, словно теленка.

— Ну как идут занятия? Все хорошо? — спросила она тоже по-немецки, но тут же сбилась на украинский, так что Дарка могла, не теряя достоинства, ответить на родном языке:

— Спасибо, все хорошо!

— Лидка, — Дарка ущипнула подругу за плечо, — твои родственники — немцы? Да?

— Послушай, — громогласно возмутилась Лидка, — какая ты еще деревенщина! Хороши немцы — Иванчуки! Тебя смущает, что мы говорим между собой по-немецки? Ну откуда я знаю, почему? Научились… Привыкли… Просто так принято… А что?

— Ничего, — вздохнула Дарка, уже мечтая, чтобы этот визит как можно скорее закончился.

За стеклянной дверью, ведущей в комнату кузена Гинн, послышались шаги и бренчанье струн. Лидка подмигнула Дарке: пришли!

— Комт, шон, комт! [9]— приглашала своим басовитым голосом тетка Иванчук.

В дверях показались три головы. Рыжая, бесспорно, принадлежит роду Иванчуков. Вторая, цыганская, растрепанная, — должно быть, скрипачу Цыганюку. Третья, русая, с беленьким лицом и реденьким прямым проборчиком, — наверно, крестьянскому сынку в белой рубашке.

— Вы еще не знакомы? — спрашивает Олимпка у Дарки и мальчиков, хорошо зная, что они видятся впервые.

Дарка сначала чувствует равнодушное прикосновение мясистой, большой руки Гини. Потом крепкое пожатие костистых пальцев Цыганюка (Данко тоже играет на скрипке, но рука у него эластичная). Последним здоровается с ней тот, деревенский, — Ивонко Рахмиструк. Здоровается робко и невыразительно.