Извращение желаний, стр. 62

– Насчет правил я понял, – попытался уточнить профессор. – Я не вполне понял по пункту первому нашей беседы, где вы упоминаете о чем-то, что мне знать не положено. (Профессор невольно начал строить предложения по момотовскому образцу. Этим он подсознательно хотел смягчить начальника, памятуя Гошиным умом, что портить отношения с охранниками не выгодно).

– Что может быть не понятно по пункту первому? Объясняю вторично. Вы болели туберкулезом. По данным врачей следственного изолятора города Минусинска Красноярского края. Я просмотрел вашу медицинскую карточку. Туберкулез распространяется в виде микробов, которые, по традиции, носят имя ученого их открывшего. А точнее – Коха. Их иногда так и именуют – палочки Коха. Но это вам знать незачем. Вам надо знать, что вы можете быть потенциальным носителем инфекции. Теперь вам понятно?

– Не совсем. Вы меня, конечно, извините, но я хотел бы уточнить. Вы сказали, что тот факт, что я болел инфекционной болезнью под названием туберкулез. И что эти данные вы получили, ознакомившись с моей медицинской карточкой, по данным врачей следственного изолятора города Минусинска Красноярского края. Потом вы соизволили уточнить, что туберкулез вызывается определенной разновидностью микробов, которые носят имя человека их открывшего – доктора Коха. Все это мне вполне ясно. Мне не понятно по факту того, что мне не положено знать?

– Осужденный Бармалеенко, – строго, но по-прежнему равномерно и чисто, произнес аккуратный майор, – в медицинской карточке есть копия экспертизы по поводу вашей психической вменяемости. Вы признаны дееспособным, что подтверждено решением суда, приговорившего вас к отбыванию наказания в колонии строгого режима. Следовательно, вы совершенно напрасно пытаетесь ввести в заблуждение начальника медицинского учреждения исправительно-трудовой колонии номер девять, то есть – меня. Я вынужден буду написать рапорт на имя начальника вашего отряда капитана Свентицкого о вашем дерзком поведении и несоблюдении «Правил», о которых я говорил раньше.

– Но позвольте… – привстал профессор возмущенно.

– Сидеть, – громко сказал майор, одновременно называя кнопку вызова внутренней охраны лагеря.

В кабинет вошли два санитара из числа осужденных и встали по бокам профессора. Спустя несколько минут появился и прапорщик в лице Толи Ковшова под кличкой Толя-Жопа, приобретенной им благодаря неистребимой привычке бить осужденных по тугим задам длинной табличкой из ДВП со списком осужденных, выводимых в рабочую зону.

– Пойдем, – сказал Толя-Жопа, не вдаваясь в подробности. Тревожные звонки из кабинета Момота стали для охраны делом повседневным, так как визит каждого второго осужденного в санчасть кончался ими.

Выходя с равнодушным прапорщиком профессор посмотрел на надпись, характеризующую майора Момота нелестным образом, поднял кусок кирпича, зачеркнул слово «вшивый» и крупно написал «стерильный». Толя-Жопа зевнул и прочитал вслух новый афоризм: «Момот – стерильный обормот», еще раз зевнул и сказал равнодушно:

– Иди в отряд, дурачина.

Последнее время Дормидона Исааковича начало беспокоить подсознание. Оно, как известно, досталось профессору от непутевого Гоши и привыкло проявлять себя в активной форме. Дисциплинированный мозг ученого первое время не давал непутевому подсознанию резвиться, переключая его на более важную деятельность. Сейчас, когда профессор частично адаптировался в чуждой ему среде, привык к режиму и своеобразному быту заключенных, расслабленное подсознание начало вести себя дерзко. Нахамив майору Момоту, оно стало хамить и другим собеседниками Брикмана. И, если в диалоге с осужденными такое поведение только повышало бармалеевский, а следовательно, и профессорский, рейтинг, то хамство, обращенное к начальству, могло причинить неприятности.

Так, на вопрос милейшего Свентицкого по поводу рапорта начальника санчасти: «Зачем вы ему нагрубили, осужденный Бармалеенко? Разве можно грубить офицерам?» – (Вопрос, как видите, совершенно безобидный), подсознание, опережая профессора, ответило грубо: «Все вы, менты поганые, одинаковы. Не люди, а волки тряпичные», – Чем привело добрейшего, но недоверчивого начальника отряда в некоторое замешательство.

Профессор попытался было сгладить необоснованную резкость, сказав искательно:

– Простите, Олег Павлович, я вас не имел ввиду.

Но отношения между ними дали уже трещину. И от начальника отряда повеяло заметным холодком, когда он записал в карточку осужденного Бармалеенко «строгий выговор», предупредив, что при повторном нарушении вынужден будет ходатайствовать о помещении осужденного Бармалеенко в штрафной изолятор.

А не будь этой необоснованной резкости, профессор мог ограничиться «предупреждением», так как недоверчивый и ранимый капитан Свентицкий и сам в душе считал майора Момота, если не «волком тряпичным», то, по меньшей мере, человеком с неприятными привычками. Упомянутый майор завалил рапортами всю зону, можно было подумать, что он не начальник лечебного учреждения, а начальник оперативно-режимной части, причем – очень ретивый.

Профессор не мог научно обосновать поведение своего второго «я», но дилетантское знакомство с некоторыми работами Фрейда и Павлова, наводило на мысль о преобладании над сознанием группы сложных инстинктов или условных рефлексов, могущих привести к серьезному заболеванию психики. Впрочем, если быть честным, профессор знал о Павлове только два факта: то, что академик мучил собак, кормил их по звонку, а потом вместо еды только звонил. Профессор сочувствовал собакам: он ждал каждого звонка на завтрак, обед и ужин с таким же нетерпение, как лабораторные псы, а уж слюна бежала у него даже до звонка, демонстрируя преимущество высшего разума перед низшим. Второй известный Дормидону Исааковичу факт из учения Павлова относился, скорей, к биографии академика. Он знал, что Павлов прожил более 90 лет и отличался до самой смерти завидным здоровьем.

О Фрейде профессор, если опять быть честным, знал только то, что все изобретения связаны с инстинктами продолжения рода. Так, если человек выдумал самолет, то аналог в человеческой психике один – вздымания фаллоса при возбуждении. Единственное, чего не мог понять профессор, – как установить связь между сексуальными побуждениями и изобретением трактора.

Рассуждая обо всех этих серьезных проблемах, профессор замешкался при выходе из жилой зоны в рабочую и получил от Толи Ковшова звонкий удар счетной доской по ягодице. Тут уж Гошино подсознание, не советуясь с мудрым мозгом Брикмана, рявкнуло во весь голос:

– Ты че, падла ментовская, все стрелы перепутал? Кого бьешь, фраер дешевый?!

Толя-Жопа и бровью не повел, а товарищи быстренько оттащили разгневанного Бармалея от проходной.

В рабочем бараке профессору дали хитроумное приспособление, называемое челнок, и попытались было объяснить, как при помощи этой деревяшки сплести сетку-авоську, но вовремя вспомнили, что Гоша честный «отрицалово» и оставили в покое. Остальные рабочие отвлеклись на миг от вязания сеток и посмотрели на Бармалея грустно. Его появление в рабочей зоне означало для них еще одно удержание из мизерной зарплаты. Ведь Гоша будет с сего дня числиться полноправным сотрудником бригады, а следовательно, ему полагается четкая норма выработки и зарплата.

Профессор сел в кружок с другими «авторитетами», глотнул чифира и начал прикалывать за дальняк и Адвоката. Слушали его уважительно, вполне прощая неожиданные для прежнего Бармалея интеллигентные обороты речи. Тем более, что они постоянно сглаживались репликами бунтующего подсознания.

И, когда профессору задали загадку: «Мы бьем исправно каждый час. Но вы, друзья, не бейте нас» – подсознание не дало профессору оплошать, как у Свентицкого, ответив за него: «Менты, кто же еще!»

43. Глупая глава