Звезды смотрят вниз, стр. 135

На следующий день приехал Гарри Нэджент. Гарри любил Витли-Бэй. Он клятвенно уверял, что нигде в мире нет такого чудного воздуха, как в Витли-Бэй. Всякий раз, как ему удавалось урвать свободный день, он приезжал сюда глотнуть этого удивительного воздуха.

Он остановился в гостинице «Веверлей», и Дэвид встретился с ним там в три часа.

Несмотря на ранний час, они сразу же уселись внизу пить чай. На этом настоял Нэджент. Он был большой любитель чая, выпивал его бесконечное количество, чашка за чашкой, и всегда умудрялся находить предлог для чаепития. А между тем чай был ему вреден, усиливая катар желудка, которым он страдал. Нэджент был человек слабого здоровья. Худая, невзрачная фигура и жёлтое измождённое лицо говорили о том, что его организм не приспособлен к жизни, полной напряжённого труда. Он часто и сильно страдал от разных мелких и весьма прозаических недомоганий, — так, например, он полгода промучился из-за свища. Но он никогда не жаловался, не щадил себя, не поддавался болезни. Он умел так от души, до смешного, наслаждаться мелкими радостями жизни — папиросой, чашкой чаю, свободным днём в Витли-Бэй или прогулкой в Кенингтон. Нэджент был прежде всего человеком с обычными человеческими слабостями. Это выражалось и в улыбке, мягко освещавшей его некрасивое лицо, улыбке, в которой было что-то мальчишеское благодаря редким передним зубам. Как раз в эту минуту он улыбнулся Дэвиду, принимаясь за третью по счёту чашку чаю.

— Что же, теперь, я думаю, можно перейти к делу?

— Да, ведь это ваше правило, — отвечал Дэвид. Нэджент закурил папиросу и, держа её между испачканными табаком пальцами, сказал с неожиданной серьёзностью:

— Вы знаете, Дэвид, что Крис Степльтон болен. И болен он, бедняга, оказывается, серьёзнее, чем мы думали. На прошлой неделе ему сделали операцию в больнице Франкмасонов. Опухоль на внутренних органах… Вы понимаете, что это значит. Я видел его вчера. Он уже без сознания, и конец его близок.

Гарри засмотрелся на горящий кончик своей папиросы. Долго молчал, потом прибавил:

— В будущем месяце в Слискэйле будут дополнительные выборы.

Внезапное и сильное волнение овладело Дэвидом, томительным испугом глянуло из его глаз. Снова наступило молчание.

Нэджент внимательно посмотрел на Дэвида и кивнул головой.

— Всё в порядке, Дэвид, — сказал он. — Я снёсся с местным Исполнительным комитетом… Совершенно ясно, кого они хотят. Ваша кандидатура будет выставлена обычным порядком…

Дэвид не верил. Он смотрел широко раскрытыми глазами на Нзджента, немой, обессиленный волнением. Потом глаза ему застлал какой-то туман, мешая видеть Гарри.

IX

Первый, кого встретил Дэвид по возвращении в Слискэйль, был Джемс Ремедж. В этот понедельник утром Дэвид приехал в Тайнкасл из Витли-Бэй вместе с Энни и Сэмми, проводил их на вокзал и усадил в поезд, шедший в Слискэйль. Затем поспешил в Эджели, где проработал весь день. Было уже семь часов вечера, когда он вышел из здания слискэйльского вокзала и чуть не столкнулся с Ремеджем, который направлялся к киоску за вечерней газетой.

Ремедж круто остановился посреди дороги, и Дэвид по его лицу понял, что новость ему уже известна. В воскресенье ночью Степльтон умер в больнице, и в утреннем выпуске «Тайнкаслского Вестника» появилась уже соответствующая заметка.

— Так, так, — начал Ремедж насмешливо, делая вид, что новость его очень забавляет. — Вы, говорят, намерены баллотироваться в члены парламента?

Со всей язвительной любезностью, на какую он был способен, Дэвид ответил:

— Да, мистер Ремедж, совершенно верно.

— Ха! И вы думаете, что пройдёте?

— Да, надеюсь, — подтвердил Дэвид с убийственным хладнокровием.

Ремедж не пытался больше сохранить насмешливый тон. Его широкое красное лицо ещё больше побагровело. Он сжал руку в кулак и изо всех сил ударил им по ладони другой руки.

— Так не будет же этого, пока я в силах помешать вам! Не будет, клянусь богом! Мы не желаем, чтобы проклятые агитаторы были представителями нашего города!

Дэвид почти с интересом наблюдал искажённую физиономию Ремеджа, на которой выражалась откровенная ненависть. Он вынудил Ремеджа доставлять больнице хорошее мясо, воевал с ним из-за его бойни и антисанитарного доходного дома за Кэй-стрит. Вообще он старался направить Джемса Ремеджа на путь истинный. И Джемс Ремедж за всё это готов был убить его. Не забавно ли?

Он сказал спокойно, без всякой злобы:

— Что же, вы, конечно, будете стоять за своего кандидата.

— Уж в этом будьте уверены! — вспыхнул Ремедж. — Мы вас с треском провалим на выборах, уничтожим вас, сделаем посмешищем всего округа!.. — Он запнулся, ища ещё более сильных выражений, но, не найдя, с невнятным бормотанием повернулся спиной к Дэвиду и в ярости зашагал прочь.

Дэвид, задумавшись, шёл по Фрихолд-стрит. Он знал, что Ремеджа нельзя считать выразителем общего мнения. Но он вполне отдавал себе отчёт, какая предстоит борьба. В Слискэйльском районе рабочая партия довольно уверенно могла рассчитывать на поддержку её кандидата, но Степльтон, представлявший этот район в парламенте последние четыре года, был пожилой человек и человек, поражённый ужасным недугом — раком. На последних выборах, когда у власти оказалось правительство Болдуина, Слискэйль немного оплошал, и кандидат консервативной партии, Лауренс Роско, снизил число голосов Степльтона на тысячу двести. Конечно, и на этот раз будет выставлена кандидатура Роско, а он опасный противник. Молод, красив, богат. Дэвид несколько раз встречал этого долговязого, худого, узкоплечего человека лет тридцати четырёх, с высоким лбом, ослепительно-белыми зубами и странной манерой выпрямлять неожиданно-резким движением несколько сутулую спину. Это был сын Линтона Роско, теперь уже «сэра Линтона» и одного из директоров Тайнкаслских центральных копей. Следуя фамильной традиции, Роско-сын также был адвокатом — и адвокатом с прекрасной практикой — в северо-восточном судебном округе. Благодаря видному положению отца и его собственным способностям, дела так и сыпались на него. У него был полученный в Кембридже значок за отличную игру в крикет, а во время войны он служил в воздушном флоте. Он и сейчас ещё увлекался полётами, имел аттестат пилота и часто в свободные дни летал из Гестона в поместье отца в Морпете. Дэвид видел какой-то тайный смысл в том, что сын человека, с которым они некогда так яростно сражались в суде, теперь выступит его противником на выборах. «Ну, да ничего! — подумал Дэвид с мрачной усмешкой. — Чем они выше летают, тем ниже садятся».

Он пришёл домой. Марта за столом, водрузив на нос очки в стальной оправе (которые она, пренебрегая советом Дэвида обратиться к окулисту, недавно приобрела себе в новом магазине Вульворта), просматривала газету. Обычно Марта не интересовалась вечерней газетой, но сегодня Ханна Брэйс забежала к ней, чтобы рассказать о заметке насчёт выборов, и Марта первый раз в жизни пошла и купила газету. При входе Дэвида она встала с виноватым видом. От него не укрылось, что она поражена, смущена, почти ошеломлена. Но она не хотела, ни за что не хотела поддаваться этому впечатлению. По её властному, угрюмому лицу видно было, что она борется с ним. Заслоняя собой газету, она сказала с упрёком:

— Ты сегодня рано пришёл, я ждала тебя не раньше десяти.

Но Дэвид хотел заставить её высказаться.

— А что ты думаешь об этом, мать?

Она медлила. Наконец, сказала сурово:

— Мне это не по душе, нет.

И пошла за его ужином. Это было всё, что он от неё услышал. За ужином Дэвид, обдумывал всё, что предстояло делать. Ему говорили: «Нужно поднять энергичную кампанию». Но не так-то легко сделать это, когда ты беден. Нэджент относительно денег высказался с грубой откровенностью: достаточно, мол, того, что Союз поддерживает его кандидатуру. Впрочем, Дэвида этот вопрос не пугал. Можно сократить расходы: старый Питер Вильсон, его агент — человек благоразумный. Надо будет нанять один из лёгких грузовиков кооператива и произносить речи больше на открытом воздухе, только заключительное собрание устроить в зале муниципального совета. Решив так, Дэвид улыбнулся Марте, которая в эту минуту подала ему тарелку тушёных слив. Он не любил слив, и мать это знала.