Как я стал кинозвездой, стр. 14
Она раскрыла рассыпавшуюся толстенную книгу на букве «О» и медленно прочитала: «Орфей. В греческой мифологии фракийский певец и музыкант, наделенный магической силой искусства, которой покорялись не только люди, но и боги, и даже природа. Принимал участие в походе аргонавтов за Золотым руном. Когда его жена Эвридика внезапно умерла от укуса змеи, отправляется за ней в царство мертвых. По преданию, Орфей играл на лире — инструменте, на основе которого впоследствии были созданы арфа и гитара. Орфей — синоним крупного музыканта».
— Так вот почему «Золотой Орфей» на Солнечном берегу называется Золотым, — догадался я.
— Вот именно, сыночек. Умница ты моя! — Лорелея поцеловала меня в лоб. — К сожалению, ни в одной из этих книг ни слова не сказано о детстве Орфея. А нас это сейчас всего больше интересует. Но ничего, раздобудем и эту информацию.
— Мама, жутко хочется есть… — пожаловался я.
— Ах ты бедненький! Я и забыла из-за всех этих хлопот и забот… Идем на кухню, идем.
Мы пошли на кухню, мама согрела остатки вчерашнего супа, но налила мне в тарелку всего несколько ложек. Я мигом все проглотил, попросил добавки и получил категорический отказ:
— Хватит с тебя! Мы же выяснили, каким должен быть Орфей. Изящным, стройным, ни толстых щек, ни живота, ни торчащих ушей… С этой минуты мы садимся с тобой на диету. Да, да, матери Орфея тоже неприлично быть толстухой, и не смей больше есть всякую дрянь в школе или на улице. Никаких бубликов, мороженого, шоколада. Понятно? Разрешаю тебе только жвачку.
— Хорошо, мамочка. — Я душераздирающе вздохнул, вспомнив о бублике, который отняла у меня Милена с третьей парты.
— Так, с этим решено. Перейдем к гораздо более увлекательному. — Мама пошла в спальню и принесла оттуда продолговатый пакет. — Смотри, что я тебе купила!
В пакете оказалась новенькая, сверкающая гитара.
— Это не лира, — сказала мама, — в нашем магазине таких старинных инструментов не найдешь, но гитара — это как бы современная лира, так и в энциклопедии написано. Держи!
Я вертел гитару в руках — совершенно мне незнакомая штука, даже прикасаться страшно. Я привык иметь дело с токарным станком, со всякими приборами, а не с нежными, хрупкими гитарами.
— Я же не умею играть, мамочка, — жалобно произнес я, а Лорелея в ответ чарующе улыбнулась и взглянула на часы:
— Не пройдет и минуты, как ты начнешь играть.
И правда, ровно через минуту в дверь позвонили, мама кинулась отворять…
В комнату вошел незнакомый человек. Он был пожилой, волосы седые, но спадают до плеч, как у настоящего хиппи, длинный горбатый нос почти касается рта, черные брюки, хоть и держатся на подтяжках, подметают пол. В руках он держал гитару в чехле.
— Познакомься, Энчо, — сказала мама, — это маэстро, трижды лауреат городского конкурса гитаристов. С сегодняшнего дня — твой учитель. Маэстро, это ваш ученик. Надеюсь, вы поладите.
Маэстро протянул мне руку. Пальцы у него были твердые и сухие, как щепки. Изо рта несло перегаром.
— Ну что ж, Энчо, приступим, времени у нас в обрез, — хрипло проговорил он.
— Да, — подтвердила Лорелея, — Энчо должен выучиться играть за месяц самое большее. Возможно это, как вы считаете?
— Выучу я его, выучу, — пообещал Маэстро. — Мало ли таких прошло через мои руки!
— Прекрасно! — обрадовалась мама. — Не буду вам мешать. Сейчас четыре, в шесть я вернусь, как раз к концу урока. Чао!
И ушла. Я вдруг вспомнил, что ровно в четыре меня ждет Черный Компьютер, чтобы продолжить монтаж Машины. Представил себе, как он не сводит лихорадочно горящих глаз с входной двери, и мне захотелось бросить все — гитару, Маэстро, энциклопедии — и скорей помчаться в Берлогу… Но я не сдвинулся с места. Потому что я жалкий плазмодий.
Маэстро пробормотал себе под нос — он у него длиннющий и кривой:
— Давай, Энчо, для начала угостимся по случаю нашего творческого сотрудничества. — Вынул из заднего кармана брюк плоскую фляжку, отвинтил колпачок, сказал: — Будем здоровы, — и приложился. Спрятал фляжку и продолжал: — А теперь познакомимся с гитарой. Гитара в наши дни — самый распространенный инструмент…
Я слушал его вполуха и чуть не ревел от досады.
Так прошло полчаса. (Позже я узнал, что мама платит ему по четыре лева в час, и папа ужасно рассердился, закричал, что этому старому пьянчуге тридцать стотинок и то много.) Маэстро что-то молол, тренькал на гитаре, заставил потренькать меня…
— Не так, сынок, не так, — поучал он. — Левой рукой дави на струны покрепче, а правой посильнее дергай. Еще сильнее, еще…
Он то и дело прикладывался к своей фляжке, и к исходу второго часа я от усталости уже не понимал ни что он бормочет, ни что я тренькаю, а к тому времени, когда вернулась мама, у меня на пальцах вскочили волдыри — боль жуткая…
Маэстро удалился мрачный, как Мефистофель из оперы «Фауст» — его пел по телевизору сам Гяуров, — но, уходя, предупредил, что завтра ровно в четыре придет снова, и велел мне выучить наизусть аккорды до мажор, ля мажор, фа мажор и так далее… Мама сказала:
— Конечно, маэстро, не беспокойтесь, он все выучит.
Я страшно проголодался. Но Лорелея, вместо того чтобы накормить, заставила меня опять вышагивать с книгами на макушке,
потом спеть вокализы: «ааа-ооо-еее-ууу-ооо-иии…»
потом прочитать либретто оперы «Орфей и Эвридика» — про то, как Орфей спускается в ад, чтобы увести оттуда свою жену…
потом поучить заданные на дом аккорды, и волдыри у меня на руках лопнули, даже потекла кровь…
потом… потом… потом… Я уж и не помню всего, что было потом, потому что голова кружилась волчком, а в животе урчало от голода…
И когда я, несмотря на ранний час, уже собрался залечь, пришел с работы папа и получил от мамы взбучку за то, что не принес ампул для ускорения роста и не связался с доцентом Алексиевым из городской больницы. Папа в ответ закричал, что ни о чем таком не желает и слышать и что он категорически против маминой затеи приглашать преподавателя дикции, да еще не местного, а из другого города…
Я тогда не знал, что такое дикция, и не на шутку струхнул, решил, что это наверняка даже страшней, чем таскать на голове книги. И уже засыпал, когда раздался телефонный звонок.
— Энчо, тебя! — позвала мама. — Наверно, Черный Компьютер. Осторожней, не проговорись, ты дал клятву.
Звонил и вправду Черный Компьютер. Я от слабости еле дышал, но все же сумел шепотом выдавить из себя:
— Слушаю…
— Энчо, — спросил он, — почему ты не пришел сегодня поработать?
Я хотел сказать правду, и только правду, как на суде под присягой, но мама стояла рядом и внимательно прислушивалась, поэтому я ответил так:
— Я заболел, товарищ Чернев. Поранил пальцы…
Таким образом я не сказал всей правды, но и не очень соврал.
— Пальцы? — забеспокоился он. — Будь поосторожней! Руки — самый драгоценный инструмент у человека. Прими меры! И завтра приходи обязательно, у меня есть для тебя новости, да, да, в связи с Машиной. Покойной ночи!
Только я лег, опять позвонили.
— Какие-то курицы! — язвительно засмеялась Лорелея. — На, говори, но в предстоящие четыре недели, будь добр, никаких хиханек-хаханек. Понятно?
Полумертвый от страха, я взял трубку.
— Слушаю. Кто говорит?
В ответ прозвучал низкий, противный девчоночий голос:
— Смерть предателям!
И всё. Дальше послышались гудки.
Я просто рухнул в постель — не осталось сил даже подняться на чердак, накормить Квочку Мэри или, как обычно, выйти на связь с Кики Детективом.
Мама и на этот раз не забыла заклеить мне уши лейкопластырем.
После чего поцеловала меня в лоб и ушла.
4. Взрыв в седьмом «В»
Звонок на первый урок уже звенел вовсю, когда я влетел в класс.
И в тот же миг что-то мягкое и липкое взорвалось, как граната, у меня на переносице. Я чуть не шмякнулся без сознания, даже почувствовал во рту вкус этой гранаты и запах, хотя в первую минуту не понял, что это. Обычно наше оружие — гнилые яблоки и тухлые яйца, а на этот раз было что-то другое.