Памятник крестоносцу, стр. 78

— Не верю. Этот пройдоха ничего путного не может нарисовать. А ты преподносишь ему четыреста фунтов, в то время как я… нам нужен каждый пенни… один этот дом содержать сколько стоит! Но тебе и этого показалось мало. — Не совладав с собой, он вскочил и, захлебываясь от злости, обрушился на нее: — Ты интриговала за моей спиной и клянчила, чтоб ему поручили писать эти панно для Мемориального зала, которые он, конечно, загубил и тем самым подвел тех, кто его поддерживал, а тебя сделал всеобщим посмешищем. Какого черта тебе надо было ввязываться в это дело?

— Я просто хотела помочь ему, — тихо промолвила она. Разве мог такой человек, как Джофри, понять томление ее сердца?

— Ты с ним виделась?

— Только однажды на прогулке… и всего несколько минут…

— Я тебе не верю. Ты с ним встречаешься.

— Нет, Джофри.

Он не знал, говорит она правду или нет. Вообще он был почти уверен, что физически она ему не изменяла, но ему хотелось сохранить власть и над ее душой. Он быстро прошелся взад и вперед по комнате, затем остановился перед женою.

— Ты, конечно, и надоумила его устроить эту чертову выставку?

— Нет, я тут ни при чем. Но я догадываюсь, почему он так поступил.

— Вот как! — Джофри метнул на жену гневный взгляд.

— Неужели ты не способен понять, Джофри, что художник не может не отстаивать свою работу, если он верит в нее? Потому-то и возник «Салон отверженных»… и такие художники, как Мане, и Дега, и Лотрек, над чьими работами сначала глумились, а потом признали их великими… все они выставлялись там.

— Ты, оказывается, здорово в этом разбираешься, — не без сарказма заметил он. — Но те художники, по крайней мере, не устраивали скандала на весь свет.

— Неправда, устраивали, — горячо возразила она. — Когда Мане, Гоген и Ван-Гог выставили свои первые работы, поднялся страшный вой. Люди толпились вокруг картин, кричали, что это оскорбление, плевок в лицо обществу… дело чуть не дошло до драки: А сейчас — эти же картины считаются признанными шедеврами.

Ее спокойный тон, незнакомые иностранные фамилии, которые она перечисляла, привели Джофри в полную ярость. Он шагнул к Клэр и схватил ее за руку.

— Я тебе покажу признанные шедевры! Дай мне только до него добраться — я ему шею сверну!

— И ты думаешь, это поможет?

Она смотрела на него в упор таким странным взглядом, что он невольно выпустил ее руку.

— Вот, значит, что: влюбилась.

Ни слова не говоря, она встала и медленно направилась к двери. Но прежде, чем она успела закрыть за собой дверь, Джофри, кипя от бешенства, крикнул:

— Тебя надо как следует высечь, вот что!

Однако Клэр и виду не подала, что слышала.

Оставшись один, Джофри постоял еще немного посреди комнаты, сжав кулаки; лицо его потемнело от злости: он думал. Ясно одно: что-то надо предпринять, и притом немедленно, если он не хочет, чтобы имя Десмондов было втоптано в грязь. Он нахмурился, подавляя желание немедленно расправиться со своим братцем: это удовольствие придется отложить до другого раза. Может быть, пойти и попытаться подогреть Бертрама: заставить его отправить своего мерзавца-сынка в Канаду или в какую-нибудь колонию подальше? Нет, из этого ничего не выйдет: слишком уж у них там плачевное положение, и на Бертрама нельзя рассчитывать; что же до Каролины, то он давно подозревал ее в тайном сговоре с Клэр. Наконец он решил посоветоваться с родителями и, взяв телефонную трубку, попросил соединить его с «Симла Лодж».

К телефону подошел отец. Не успел Джофри поздороваться, как тот прервал его:

— Я только что собирался звонить тебе. Ты будешь днем дома? Мне надо поговорить с тобой.

— По поводу известного дела?

— Да.

— В таком случае я буду ждать вас. И захватите с собой матушку.

— Мама не может приехать. А я буду у тебя примерно через час.

Джофри ждал отца в биллиардной, сгорая от нетерпения; он без конца курил, сделал несколько ударов по шарам, не попал, ругнулся и, бросив кий, принялся шагать из угла в угол, то и дело подходя к окну. Наконец из-за высоких рододендронов, скрывавших поворот аллеи, вынырнул маленький «стандард» с британским флажком на капоте. В комнату быстро вошел генерал Десмонд. К великому изумлению Джофри, он был в комбинезоне, который обычно надевал для работы в саду, в длинном непромокаемом плаще и резиновых сапогах. Взгляд его голубых глаз был ледяным, даже капли дождя на усах блестели, словно сосульки.

— Рад видеть вас, сэр. Разрешите, я возьму пальто — оно совсем мокрое. Принести вам чего-нибудь выпить?

— Да. Виски с содовой, мой мальчик. И себе налей тоже.

Джофри подошел к погребцу, смешал напитки, протянул стакан генералу, и тот стоя залпом осушил его.

— Надеюсь, Клэр здорова?

— Да… вполне.

— Слава богу.

Отец все больше и больше удивлял Джофри, но он решил не ломать над этим голову и прямо перешел к делу:

— С этой выставкой, которую устроил наш родственничек, получилась страшная чертовщина. Надо ее закрыть.

— Она уже закрыта, Джофри.

— Что?..

В комнате воцарилась звенящая тишина. Генерал поставил на стол пустой стакан.

— Сегодня после второго завтрака ко мне заехал начальник полиции графства. Выражал всяческое сочувствие, чуть ли не извинялся… Чарминстерские власти расправились сами, и он ничего не мог поделать… но он тоже считает, что у них был только один выход — конфисковать эти «произведения искусства».

— Ну конечно!

— Он сказал также, что постарается оберечь имя твоей жены, чтобы оно не фигурировало в скандале.

— Каком скандале?

— Твоего двоюродного братца, — изрек генерал Десмонд, роняя каждое слово так, точно оно оскверняло его гладко выбритый рот, — сегодня утром пригласили в Чарминстерский полицейский участок и официально обвинили в демонстрации непристойных картин.

— Не может быть, сэр… Вот чертовщина!

— Он должен предстать перед судом в следующий понедельник. — Голос генерала был тверд, как металл.

10

Помещение Чарминстерского суда, где назначили слушание дела, было набито до отказа. Это старинное здание с полукруглой галереей и высоким куполом редко вмещало в себя такое количество не только видных горожан, но и рядовых обитателей графства. Стефену, который под охраной бравого сержанта с мучительным нетерпением дожидался начала заседания, казалось, что он, словно стеной, со всех сторон окружен плотным кольцом лиц. Глаза его застилал туман, и он никого толком не мог различить. Правда, он — благодарение богу! — знал, что никого из родных здесь нет, зато был Ричард Глин, и мысль об этом чрезвычайно подбадривала его.

Внезапно, словно по команде, гул голосов смолк. Вошли судьи и с приличествующей случаю торжественностью заняли свои места. Затем, после минутной заминки, вызвали Стефена, сержант, подвел его к скамье подсудимых, и заседание суда началось. Стефен почувствовал, как у него напряглись все нервы, когда секретарь бесцветным, тягучим голосом начал читать по бумажке:

Секретарь закончил чтение, и взгляды всех присутствующих устремились на три панно, выставленные для всеобщего обозрения посреди зала.

— Признаете ли вы себя виновным? — спросил секретарь.