Памятник крестоносцу, стр. 30

Мсье Крюшо умолк от неожиданности и уставился на убийственный рисунок; лицо его позеленело. Он уже хотел было разорвать набросок, но врожденная сметка укротила порыв. Он тщательно свернул бумагу в трубочку и аккуратно положил на дно шляпы. Затем, воровато отведя глаза, повернулся и вышел из комнаты.

5

Наутро Стефен упаковал рюкзак, связал холсты и, водрузив на спину свою кладь, ушел из Нетье пешком. Он решил отправиться в Фужер, до которого было километров тридцать, и к вечеру, изнемогая от усталости и жары после такого изрядного перехода под палящим солнцем, достиг города, раскинувшегося по склонам небольшого холма и рассеченного надвое шоссе, ведущим в Париж. Здесь он отыскал дешевый ресторанчик, куда, как ему казалось, должны заглядывать проезжие шоферы. Официант, к содействию которого он решил прибегнуть, выразил уверенность, что попутная машина несомненно подвернется, и в самом деле, часов около девяти грузовик с прицепом остановился перед гостиницей и двое мужчин в комбинезонах вылезли из машины и вошли в ресторан. Через несколько минут официант поманил Стефена, последовал обмен приветствиями и рукопожатиями, несколько слов было брошено как бы вскользь и подхвачено на лету, и вопрос был улажен. Вещи Стефена сунули под сидение, и машина тронулась.

Ночь была теплая, безветренная. Они проезжали погруженные в сон деревни, опустевшие, словно вымершие, города, где лишь изредка мерцали в окнах огоньки, проехали Вир, Аржантан, Дре. Теплый воздух свистел в ушах, колеса громыхали по булыжным мостовым. Луна Меланхолично опускалась за призрачно-серые вершины тополей. Наконец в туманной дымке забрезжил робкий рассвет, и, перебравшись через Сену у Нейи, они въехали в Париж через заставу Майо и остановились у Центрального рынка. Здесь Стефен, поблагодарив своих новых приятелей, распростился с ними.

Город еще не проснулся, он казался серым и обветшалым, но Стефен, шагая по Новому мосту, с наслаждением вдыхал влажный воздух. Он снова был в Париже, он чувствовал себя окрепшим после жизни в Нетье, а главное — был исполнен твердой решимости явить миру свой талант.

Когда двери ломбарда на улице Мадригаль открылись, Стефен уже стоял у входа. Он заложил свои часы с цепочкой — подарок отца ко дню рождения, когда ему исполнился двадцать один год, — и получил за них сто восемьдесят франков. Затем, после довольно продолжительных поисков и отчаянного торга с хозяйкой, он нашел себе пристанище в переулке неподалеку от площади Сен-Северин, в районе, издавна служившем последним прибежищем всем представителям богемы. Это был очень бедный квартал и совсем нищенская мансарда, почти без всякой обстановки и ужасающе грязная, но она находилась под самой крышей, была хорошо освещена и стоила недорого — всего десять франков в неделю. Стефен сразу принялся за работу: попросил швабру и ведро и начал скрести пол. Он вымыл даже стены, так что они стали выглядеть почти сносно, хотя следы от давленых клопов кое-где все же остались.

Был уже третий час, но Стефен, не помышляя о еде, выбрал четыре холста и торопливо зашагал по набережной в лавку Наполеона Кампо. Торговец красками сидел, как всегда, на ящике за конторкой, свесив короткие ноги, скрестив руки на груди. На нем была синяя суконная куртка и желтая вязаная шапочка, из-под которой торчали большие, неправильной формы уши. Багровые щеки его заросли щетиной. Он дружески кивнул Стефену, словно они виделись только вчера.

— А, мсье аббат! Чем могу служить?

— Прежде всего скажите, сколько я вам должен?

— Отлично. Вы честный человек. — Взяв у Стефена пятьдесят франков, торговец кинул их в потертый кожаный кошелек.

— А теперь, мсье Кампо, я хочу попросить у вас очень большой холст — два метра на восемьдесят сантиметров.

— Ого! Вы задумали большое полотно? Расплатитесь наличными, конечно?

— Не деньгами, мсье Кампо. Вот этим.

— В своем ли вы уме, мсье аббат? Помилуй бог, да у меня весь подвал завален холстами. Я набрал их по своему мягкосердечию, а теперь этот хлам совестно даже выбрасывать на помойку.

— У вас не только хлам, Кампо. К вам приносили свои работы и Писсарро, и Буден, и Дега.

— Ну, вы-то ведь не Дега, мой милый аббат!

— Как знать, может, в один прекрасный день и я стану кем-то.

— Mon Dieu! [20] Все та же песня, все те же бредни! Значит, вы собираетесь выставить этот большой холст в Салоне, где вокруг «его будут собираться толпы народа? Слава и деньги придут к вам на будущей неделе? Бред!

— Тогда возьмите сейчас двадцать франков, а в залог за остальное — эти картины.

Острые голубые глазки Наполеона Кампо зорко впились в бледное серьезное лицо юноши. Так много, много лиц прошло перед торговцем красками за эти тридцать лет, что они уже стерлись в его памяти. Кампо, человека от природы флегматичного, расшевелить было не так-то легко, а с возрастом он еще больше зачерствел. Но случалось, хотя и редко, что какие-то нотки в голосе, какие-то черточки в лице попавшего в нужду художника, какой-то внутренний скрытый огонь, которому трудно противостоять, — вроде как у этого маленького чудака-англичанина — оказывали вдруг свое действие на Кампо. Он призадумался, затем соскочил с ящика и, ворча, принялся шарить по полкам. Когда на прилавке перед Стефеном появилось то, что он просил, — кусок хорошего плотного холста — на секунду наступило молчание.

— Двадцать франков, вы сказали?

— Да, мсье Кампо. — Стефен отсчитал монеты.

Наполеон Кампо взял понюшку табаку, задумчиво вытер мясистый нос обшлагом синей куртки.

— А теперь вы, конечно, начнете помаленьку подыхать с голоду?

— Ну нет, не совсем так. Во всяком случае, холст у меня есть, а на остальное мне наплевать.

Снова наступило молчание. Неожиданно Кампо отпихнул монеты к краю прилавка, у которого стоял Стефен.

— Положите их в вашу церковную кружку, мсье аббат, и давайте сюда вашу жалкую мазню.

Изумленный Стефен протянул ему холсты. Даже не взглянув на них, торговец сунул картины под прилавок.

— Но неужели… Неужели вы не хотите поглядеть на них? Это же… Это же лучшее из всего, что я когда-либо написал.

— Я не разбираюсь в картинах, только в людях, — ворчливо буркнул Кампо. — Мое почтение, мсье. Желаю удачи.

В три часа Стефен вернулся с холстом к себе в мансарду и тут же отправился в велосипедную мастерскую на улицу Бьевр. Пока все складывалось удачно, но по мере приближения к частному предприятию мсье Бертело уверенность стала покидать Стефена. Он волновался, неясные предчувствия заставляли учащенно биться его сердце. В последние месяцы он часто думал об Эмми. Воспоминание о нескольких коротких мгновениях, проведенных с нею в узком темном коридоре, упорно, настойчиво возвращалось и тревожило его.

Он нашел ее во дворе за мастерской. Она стояла, наклонившись над красным гоночным велосипедом, сверкавшим никелем и позолотой. У Стефена захолонуло сердце, когда он ее увидел. Услыхав его шаги, она подняла голову, без всякого удивления ответила на его приветствие и снова принялась смазывать втулки. У Стефена опять нелепо заколотилось сердце, но по прежним встречам с нею он уже слишком хорошо знал ее характер и воздержался от всяких проявлений обуревавших его чувств.

— Славная машина, — сказал он, помолчав.

— Это мой велосипед. Скоро я его испробую. — Она выпрямилась, откинула прядь волос со лба. — Так ты вернулся в Париж?

— Сегодня утром.

— Хочешь взять напрокат велосипед?

Стефен отрицательно покачал головой.

— У меня сейчас более важные дела.

Снова наступило молчание. Стефен всегда слегка возбуждал ее любопытство, и сейчас он без труда достиг цели — ее любопытство было задето.

— Что это ты задумал?

Стефен собрался с духом.

— Слыхала ты о Люксембургской премии, Эмми? Это соревнование, в котором могут принять участие все художники, еще ни разу не выставлявшиеся в Салоне. Я думаю попытать счастья. — И, видя, что она равнодушно отвернулась, он поспешно добавил: — Поэтому я и пришел сюда. Я хочу, чтобы ты позировала мне.