Львиное Око, стр. 48

Когда Герши переходила на язык простолюдинов, было странно наблюдать, как с ее нежных и прекрасных губ слетают вульгарные слова. Вздохнув, она закатила глаза точно субретка.

— Ну, и пошло-поехало. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. И тут, в самый интересный момент, в задницу мне воткнулся шип. Смешно, верно?

Примерно в это время Герши начала тревожиться о том, что стареет. Сколько ей было лет, я точно не знаю. Около тридцати, пожалуй. Выглядела она чуть старше, чем тогда, когда я увидел ее впервые. Кожа у нее была тугая и гладкая, словно смазанная нормандским кремом. На лице ее я ни разу, за исключением Маракеша, не заметил ни единой морщинки. Когда исполняла танец девственницы, она почти не применяла грима. Зато густо накрашивалась, когда исполняла роль соблазнительницы в танце с жертвоприношением Шиве. Кроме того, она подводила глаза и пудрилась, когда появлялась в обществе, чтобы не выглядеть румяной крестьянкой.

Теперь же у нее возникла привычка нервными движениями массировать подбородок и шею и ритмически похлопывать себя по щекам снизу вверх каждый раз, когда мы оставались одни. Подобное зрелище раздражало меня, и я умолял ее не делать этого в моем присутствии.

Когда мы снова очутились в Вене, настроение у Герши сразу же поднялось. В первый же день мы встретили старых друзей и отправились на скачки. Некий принц попросил ее назвать лучшую, по ее мнению, лошадь в первом заезде, и Мата Хари, сияющая и жизнерадостная, показала пальцем на тощего одра, явного аутсайдера. Принц галантно сделал ставку за себя и за Герши, заранее уверенный в проигрыше. Каково же было всеобщее удивление, когда кобыла опередила остальных участников на целых три корпуса. Назвав Мата Хари своей прелестной советчицей, которая обладает даром предвидения, принц порекомендовал всем оценить ее проницательность.

— Ко мне снова вернулась удача, папа Луи, — сказала она накануне своего гала-представления. — Я знаю, это так. А как я боялась, что она отвернулась от меня. Давай устроим завтра вечеринку и пригласим на нее всех. Я чувствую себя такой счастливой и везучей.

В тот день она получила записку от некоего барона Франца Брейштаха ван Вееля, который пытался увидеться с нею тотчас после своего приезда. По своему обыкновению я вскрыл конверт. Господин этот произвел на меня весьма неблагоприятное впечатление. Во-первых, он держался неестественно прямо, что в моем представлении ассоциируется с прусской военщиной в ее худшем виде. Смазливый черт, но все равно черт.

На мою беду, письмо было написано по-голландски. Прочитать его я не сумел, но что-то подсказало мне не передавать записку Герши. Потом я заметил в тексте имя ее дочери — Бэнда-Луиза. То, что ребенок ее живет в Голландии, всегда беспокоило Герши. Иногда она даже отрицала, что Бэнда-Луиза Мак-Леод существует. Или же заявляла, что дочь не ее, что ее удочерил муж, Мак-Леод. И тем не менее она вдруг начала ходить по магазинам и посылать девочке невероятно дорогие подарки. От Бэнды-Луизы давно не было никаких известий, и мне не хотелось, чтобы Герши вспомнила о ее существовании.

Мог ли я защитить Герши от ван Вееля? Ему суждено было стать ее Немезидой. Но самый важный период их связи относится к тому времени, когда мы с ней давно расстались. Если бы я схватил его за безупречно выглаженные бриджи и сбросил с лестницы, разве жизнь Герши изменилась бы?

Не знаю. Я даже не знаю, что случилось в тот вечер, когда, по ее словам, ей хотелось остаться одной, и когда я узнал от портье, что ван Веель поднялся к ней в номер. Знаю одно: что-то тогда произошло. После этого она стала бояться. Прежде я не замечал, чтобы она чего-то боялась. Но чего именно? Несомненно, она не встречалась с ним несколько лет. Ни разу не упоминала об этом эпизоде. Уж не испугалась ли она самой себя?

Теперь, когда война кончилась, некоторые говорят, что она вовсе не была шпионкой.

Была ли она ею на самом деле? Тогда я думал, что да. Но теперь — не уверен.

XVII

ФРАНЦ. 1909 год

Никто не знает, что я убил ее. Я, барон Франц Брейштах ван Веель, к вашим услугам. Неизвестный герой, дипломат без фрака, не оцененный по заслугам мастер шпионажа. К сожалению, я ни во что не верю и склонен иронизировать. Если я счел нужным бичевать себя плетьми насмешки, то потому, что получаю удовольствие от наказания.

Маргарита Гетруда Зелле Мак-Леод, регистрационный номер Х-21, была расстреляна в ту минуту, когда она грациозным жестом поправляла перчатки цвета лаванды. Во время судебного процесса, на котором решался вопрос о ее жизни или смерти, она ни разу не назвала моего имени. «Защищала» меня. Ее невольная жестокость не знала пределов. Она отмщена. Я вынужден прибегнуть к недостойному приему и заявить, что она любила меня. Поверят ли мне?

Мата Хари. Femme fatale [57]. Особо важный тайный агент. Убившая тысячи. Герши. Эта проклятая дура ни с того ни с сего после своей смерти стала знаменитой. Давайте, по крайней мере, вынесем ее мнимый портрет на двор и снимем с него отделанные кружевами панталоны.

Я не раз шлепал ее по заду ради собственного развлечения. Чтобы унизить ее, гонял в чем мать родила, с болтающимися сиськами. А однажды даже позвал свидетелей, и те со злорадством смотрели на ее унижение. После того, когда мы остались с ней одни, я плакал, прижавшись к той же груди. Никто не знал, что моя подлая победа над ней оказалась западней, в которую я сам и попал. Я использовал Мата Хари в собственных целях. Но в ту минуту, которую испанцы называют «моментом истины», когда Герши очутилась лицом к лицу со смертью, она, моя жертва, сделала меня своей жертвой.

Весной 1909 года я проводил отпуск в Вене. Меня, второго секретаря посольства ее величества королевы Вильгемины в Берлине, спросили, «удобно» ли это будет мне. Обстановка, в которой оказались германская и австрийская империи, была сложной. Если бы не вмешательство кайзера Вильгельма, который обуздал русского медведя, началась бы война. Я называю ее «нашей войной», хотя я подданный Голландии, родины моего отца. По линии матери, немецкой дворянки, я пруссак, и друзей мне подбирали из таких же семейств.

Разумеется, и в Вене у меня были товарищи, мои единомышленники. Главным образом это были гвардейские офицеры. Самым близким из них был Карл фон Леттов, адъютант генерала Франца фон Гетцендорфа. Его свирепая решимость сокрушить сербов отражала настроение, царившее в генштабе австро-венгерской армии. Мое правительство было весьма заинтересовано в создании взрывоопасной обстановки.

Моя жирненькая маленькая родина, которой я служил, желала лишь одного — мира. Ударь нынешнего голландца по физиономии, он тотчас подставит другую свою розовую щечку. Даже мои друзья детства, потомки тех, кто отважно сражался с морем и испанцами, оказались, скорее, повесами, чем храбрецами. Мы выродились в изнеженную нацию, увязшую в своей рыхлой почве. Даже у меня в душе шла борьба железа с луковичками тюльпанов.

Я привязался к Карлу, когда он был таким же нищим, как и я. Я ненавижу бедность, хотя и признаю, что от нее ум становится острее, а болт тверже. (Я умираю, и мне доставляет удовольствие думать, что шокирую вас.) А очаровательные женщины дороги, как ни кинь.

Получив наследство, Карл растолстел и обленился. «Карамба, mon vieux!» [58]— воскликнул он, крепко обнимая меня на перроне вокзала. Карл знает примерно шесть самых нужных слов на шестнадцати языках и жизнерадостно применяет их к месту и не к месту.

— Выглядишь ты великолепно. Я каждый раз забываю, до чего же ты отвратительно красив.

— Как идет охота, толстячок? — отозвался я и, отстранив его от себя на мгновение, дружелюбно оглядел его покрытое шрамами, с перебитым носом лицо.

— Ньет. Nada [59]. Скукотища. Мир на земле и корсеты, похожие на пояса девственниц, на синьоринах.