Львиное Око, стр. 13

Мои соученицы поддразнивали меня, но в душе завидовали. Я стала в пансионе знаменитостью. Сначала мне это льстило.

Но со временем ухаживания его стали настолько настойчивыми, что даже преподавательский состав стал обращать на это внимание. Доктор Вет каждый день заходил в мой класс и вызывал меня к себе для бесед. Пока он рассказывал мне историю Лейдена, я считала пятна на его сюртуке и загадывала, считая пуговицы, за кого выйду замуж: моряк, чудак, денежный мешок, судейский крючок. Подпершись кулаками, я сидела, опустив ресницы. Я боялась взгляда его глаз, в которых было жадное и испуганное выражение.

Когда я выходила из учебного корпуса, он был тут как тут. За исключением часов, проведенных в классе и кабинете директора, я все время сидела в дортуаре, куда он не смел войти, и обрадовалась, когда выпал снег и нас перестали выпускать из пансиона.

— Я околдовала его, — заявила я, когда стало невозможно утверждать, что внимание ко мне со стороны Вета — случайность. — Я ведьма fatale [11].

— Дай нам этого зелья, — потребовала Мария, остававшаяся какое-то время верной мне, хотя другие девочки начали косо поглядывать на меня. — Мы тоже хотим околдовывать мужчин.

— Веди себя пристойно, — цыкнула на меня мадемуазель Ханжа, и все были на ее стороне.

Мне не с кем было словом перемолвиться. Единственной моей надеждой была мадемуазель Лебрен, и мне удалось встретиться с ней с глазу на глаз. Вместо того чтобы помочь мне, она заявила, что добрый доктор Вет особенно внимателен к дурнушкам. Такой уж это человек. Ведь хорошенькие могут сами о себе позаботиться. Из-за своей жалостливости он кажется неравнодушным к той или иной девочке. Сбив спесь, которой у меня не было и в помине, она принялась бранить меня. Нужно следить за своим поведением, когда имеешь дело с мужчинами определенного возраста. И воздерживаться от провокаций. Менопауза у мужчин — очень опасный период. Я не имела ни малейшего представления, что это такое, и скрытая враждебность наставницы заставила меня понять: не у кого искать защиты, кроме как у моего преследователя.

Мне было не по себе. Вет постоянно был рядом — волевой, мужественный, снедаемый желанием, которое я невольно ощущала.

Однажды, встав из-за стола, он закрыл дверь и поцеловал меня. Когда он попытался просунуть язык между губ, я вспомнила слова Марии и открыла рот с целью задобрить его. Если ему нужно именно это, то пожалуйста, только пусть он оставит меня в покое.

— Боже мой! Боже мой! — воскликнул он, отпрянув. — Фрейлейн Зелле! Уходите! Вы сводите меня с ума!

После того дня он ходил словно потерянный, с темными кругами под глазами. Каждое утро в своем почтовом ящике я находила ужасно бездарные стихи, которые он, по его словам, сочинял по ночам. Он перестал притворяться и начал открыто преследовать меня.

Весь наш мирок сотрясался от урагана его страсти. Я находилась в «глазу» этой бури, оставленная всеми, беспомощная, зато в относительной безопасности. Под каким-то нелепым предлогом директор принудил надзирательницу перевести меня из спального корпуса в темную тесную комнату в здании лазарета. Он заявил своей секретарше, что я «совсем слабенькая», и на этом основании лишил меня прогулок по пятницам. Я не вправе была покидать территорию пансиона. Некоторые преподаватели, из страха перед директором или желая угодить ему, ставили мне завышенные оценки. Иные занижали их. И те и другие были несправедливы ко мне.

Единственным человеком, который обращался со мной нормально, был хромой старик садовник, уроженец Леувардена. Обнаружив меня в оранжерее, доктор Вет уволил беднягу.

Долгое время директор не трогал меня, но потом взял моду останавливать меня в коридоре около моей комнаты. Когда он обнял меня и принялся тискать своими ручищами, я стояла с безучастным видом, но, когда он принялся целовать меня, я поневоле стала отвечать. Он оттолкнул меня, схватившись за свой большой живот, и застонал, словно от боли. Мне стало жаль доктора, я вздохнула и погладила его, но он этого даже не заметил.

Иногда я слышала, как Вет ходит ночью по вестибюлю лазарета. Дверь моей комнаты не запиралась, и я лежала, дрожа от страха, что он может войти, и в то же время едва ли не желала этого.

Выяснилось, что из города приезжал пастор с намерением увидаться с доктором Ветом, что депутация преподавательского состава беседовала со своим начальником. Что там произошло, не знаю, но целую неделю он меня избегал. Я молила Бога, чтобы на этом все и закончилось и чтобы меня не отправили домой. Но я чувствовала себя виноватой и чуточку жалела господина Вета.

Однажды среди ночи я очнулась от глубокого сна и увидела, что он стоит на коленях у моей кровати. Когда я открыла глаза, он приподнял мне голову, начал гладить лицо и говорить что-то бессвязное о том, как он меня любит. О том, что не может жить без меня. Что не в силах бороться с этим чувством. Что я его заворожила.

Я лежала ни жива ни мертва. Войди кто-нибудь в эту минуту — и мы оба пропали. Но когда его руки стали блуждать по моему телу, апатия сменилась гневом.

— Оставьте меня! Вы мне противны! — свирепо прошептала я и, сжав кулаки, принялась несильно бить его по лицу.

Он поднялся с бесстрастным, как у школьного учителя, выражением лица. Я облегченно вздохнула, но тут он принялся срывать с себя одежду.

— Доктор Вет! — Я вскочила на ноги в одной сорочке и закуталась в одеяло. — Уходите отсюда!

— Я тебе ничего не сделаю, деточка, — пробормотал он, лихорадочно пытаясь стащить с себя сюртук. — Обещаю тебе…

Увидев, что я собираюсь закричать, он зажал мне рот ладонью. Мы смотрели друг на друга словно помешанные. В глазах его появилось что-то разумное. Он осмотрел меня с головы с растрепанными волосами до ног, видневшихся из-под ночной сорочки из толстой фланели.

— Ох, — произнес он негромко. — Ох, ох, ох.

Медленно, словно кончики пальцев его обожжены, доктор Вет застегнулся на все пуговицы и провел пятерней по волосам.

— Я хотел только увидеть вас, — произнес он жалобно. Я кивнула головой. Подойдя к двери, он приоткрыл ее и остановился: — Я вел себя как порядочный человек, гм-м?

— О да, — ответила я в истерике, и непрошеный гость ушел прочь.

На следующее утро в своем почтовом ящике я обнаружила записку. Меня вызывали к директору. Когда я вошла, дрожащая от страха и расстроенная, Вет, словно цирковой слон, опустился на колени и стал униженно просить выйти за него замуж. Я сказала, что подумаю. Он заявил, что порядочная девушка вправе это делать. Потом поднялся и, не поднимая глаз, проводил меня до двери.

Придя к себе в комнату, я стала собирать вещи, еще не зная, куда поеду и что стану делать.

В полдень ко мне пришли герр Хердеген, мадемуазель Лебрен и учительница естествознания, приветливая женщина, у которой были взрослые дети. Они оглядели комнату, хотели что-то сказать, но промолчали.

— Вам нужны деньги? — негромко спросил герр Хердеген.

Я кивнула.

Мадемуазель Лебрен протянула мне конверт, на котором было написано: «100 гульденов».

— Мы отправим ваш кофр туда, куда скажете, — произнесла она. — Лучшей ученицы, чем вы, у меня не было.

— Позвольте вам сказать, — продолжала учительница естествознания, — что, по нашему мнению, вы вели себя достойно. Достойно.

— На самом деле я и не собиралась выходить за него замуж, — отозвалась я, внося панику в их расстроенные ряды.

VII

ГЕРШИ. 1894–1895 годы

Поезд рассекал клубы тумана. Забившись в угол, я думала о своей погубленной репутации. Кто примет меня такую? Папа женился на болтливой католичке. Бабушка своей неприязнью отравляла мне жизнь. Воспоминания о веселом дядюшке Пауле, однажды исполнявшем роль Санта-Клауса, стерлись из моей памяти. Возможно, и он такой же бесчувственный и пошлый, как дядя из Снеека. Говорили, что у тети Марии, жены дядюшки Пауля, слабая грудь. Вряд ли они обрадуются, увидев на пороге своего дома такую «крошку», как я?