Сияние (др. издание), стр. 59
На самом деле это было не бог весть какое решение. В одиночку Венди ничего не могла сделать — даже перенести Дэнни вниз, в контору, чтобы вызвать помощь по радио. Мальчик пережил сильнейший шок. Его следует побыстрее увезти отсюда, пока не причинен непоправимый вред. Она отказывалась поверить, что непоправимое уже могло случиться.
Все же Венди мучилась над этим вопросом, судорожно выискивая альтернативу. Ей не хотелось, чтобы Дэнни опять попал в пределы досягаемости Джека. Теперь Венди сознавала, что уже приняла одно неверное решение, не послушавшись ни своих ощущений, ни ощущений Дэнни. Она позволила снегу запереть их тут… ради Джека. Другое неудачное решение она приняла, когда отложила развод. Мысль, что можно снова ошибиться, да так, что всю оставшуюся жизнь придется ежедневно, ежеминутно жалеть об этом, почти парализовала ее.
Ничего огнестрельного тут не было. В кухне с магнитных планок свисали ножи, но между ними и Венди стоял Джек.
В попытках принять верное решение, найти альтернативу ей не пришло в голову, как горько-ироничны эти мысли: час назад она заснула с твердым убеждением, что все нормально и скоро станет еще лучше. Теперь же она рассматривала возможность использовать мясницкий нож против собственного мужа, если тот попытается вмешаться в их с сыном дела.
Наконец, держа Дэнни на руках, она встала. Ноги дрожали. Выход был один. Придется смириться с тем, что Джек бодрствующий — это нормальный Джек, который поможет увезти Дэнни в Сайдвиндер, к доктору Эдмондсу. А если Джек попытается не толькопомочь, Господи, помоги ему.
Венди подошла к двери и отперла ее. Подвинув Дэнни повыше на плечо, она открыла дверь и вышла в коридор.
— Джек? — нервно позвала она, но ответа не получила.
С растущим трепетом она прошла к лестничной клетке, но Джека там не оказалось. Пока она стояла на площадке, соображая, что же делать дальше, снизу донеслось громкое, сердитое, горькое пение:
Звук его голоса напугал Венди еще сильнее, чем молчание, но других вариантов все равно не было. Она начала спускаться по ступенькам.
28. Это была она!
Джек стоял на лестнице, прислушиваясь к приглушенным причитаниям и уговорам, которые неслись из-за запертой двери, и замешательство постепенно сменялось гневом. Так ничего и не изменилось. Для Венди, во всяком случае. Можно двадцать лет не брать в рот спиртного и все равно видеть (ощущать) легкое движение ноздрей жены, когда та пытается различить отправляющийся в дальние страны на поезде Джекова дыхания джин или виски. Венди всегда была склонна признавать самое худшее: попади они с Дэнни в аварию из-за упившегося слепого, которого перед самым столкновением хватил удар, она отвернулась бы, негласно обвинив Джека в полученных Дэнни увечьях.
Лицо жены, уволакивающей от него Дэнни, — вот что появилось у Джека перед глазами, и ему вдруг захотелось стереть написанный на этом лице гнев кулаками.
Она, черт побери, не имеет никакого права!
Да, возможно, сперва так оно и было. Он пил, он вел себя ужасающе. Сломать руку Дэнни — страшное дело! Но раз человек меняется к лучшему, не заслуживает ли он, чтобы рано или поздно ему предоставили кредит под его исправление? А если кредита нет, не следует ли этому человеку оправдать недоверие? Если отец будет постоянно обвинять дочку-девственницу в том, что та трахается со всеми мальчишками-старшеклассниками без разбора, разве она в итоге не утомится от этих нагоняев настолько, что начнет получать их не зря? А если жена тайком — да не так уж и тайком — продолжает верить, что ее муж-трезвенник пьет…
Джек поднялся, медленно сошел вниз, на площадку второго этажа, и минутку постоял там. Из заднего кармана он вытащил платок, обтер губы и задумался: может быть, пойти, как следует постучать в спальню, требуя, чтоб его впустили посмотреть на сына? Она не имеет никакого права быть такой высокомерной, черт ее возьми.
Ладно, рано или поздно ей придется выйти оттуда — если только она не выдумала для обоих какую-нибудь диету, снимающую все проблемы. От этой мысли губы Джека тронула довольно неприятная усмешка. Ну, пусть придет. Придет — в свое время.
Он спустился на первый этаж, бесцельно постоял в вестибюле возле администраторской стойки и свернул направо. Зашел в столовую и остановился на пороге. Прямо в глаза Джеку заблестели пустые столы под белыми льняными скатертями, которые были аккуратно выстираны, выглажены и закрыты чистой прозрачной клеенкой. Сейчас комната была пустынна, однако
Джек начал пробираться между столиками, мигом позабыв, что наверху — жена с сыном, позабыв свой сон, разбитый приемник, синяки. Он вел пальцем по скользкому пластику, пытаясь представить себе ту августовскую жаркую ночь сорок пятого — война выиграна, впереди простирается полное новизны, разнообразное будущее, похожее на край сновидений. Все кольцо подъездной дороги увешано яркими, пестрыми китайскими фонариками, из высоких окон (сейчас занесенных снегом) льется золотисто-желтый свет. Мужчины и женщины в маскарадных костюмах: тут — сиятельная принцесса, там — кавалер в ботфортах. Блестящие остроты и сверкающие драгоценности. Танцы. Реки спиртного — сначала вина и шампанского, потом, может быть, чего-нибудь покрепче. Звук голосов все выше, выше, и вот с эстрады, где сидят музыканты, раздается веселый крик: «Маски долой! Маски долой!»
(И над всем воцарилась Красная Смерть!)
Джек обнаружил, что стоит на противоположном конце столовой, под двустворчатыми дверями бара «Колорадо», где в ту ночь сорок пятого года шла дармовая пьянка.
(Пузом к стойке. Пардон! Выпивка — за счет заведения.)
Он прошел в дверь и дальше, в окутывающую бар глубокую тень. Тут случилось нечто странное. Джек уже заходил сюда раньше, а один раз — чтобы сверить оставленный Уллманом инвентаризационный список, поэтому знал, что в баре хоть шаром покати. Но сейчас, в смутном свете, сочившемся из столовой (которая и сама освещалась тускло, поскольку окна загораживал снег), ему почудилось, будто он видит заговорщически подмигивающие из-за стойки бесконечные ряды бутылок, сифоны и даже пиво, капающее из всех трех надраенных до блеска кранов. Да, Джек сумел даже почувствоватьзапах пива — влажный дрожжевой аромат закваски, ничем не отличающийся от того тончайшего тумана, что каждый вечер окутывал лицо его отца, когда тот возвращался с работы домой.
С расширившимися глазами Джек пошарил по стене в поисках выключателя. Над стойкой зажегся неяркий, интимный свет — он шел от трех колец двадцативаттных лампочек, посаженных на люстры, имитирующие тележные колеса.
Все полки были пусты. Там еще даже толком не скопилась пыль. Пивные краны, как и идущие от них хромированные трубки, были сухими. Справа и слева его окружали обитые бархатом кабинки с высокими спинками: каждую сконструировали так, чтобы создать сидящей внутри парочке максимум уединения. Дальше, по другую сторону красного ковра, закрывающего пол, стояли сорок высоких табуреток. Все они были обиты кожей. На каждой уцелело выпуклое тавро, которое некогда носила корова в стаде: «Г-Кружок», «Д-Бар» (очень подходяще), «У-Трясун», «Лодырь Би».
Джек смущенно приблизился, легонько качнув головой: ему вспомнился тот день на детской площадке… но что толку думать об этом? И все же он мог поклясться, что смутно видел эти бутылки, так, как видишь темные силуэты мебели в комнате с задернутыми шторами. Единственное, что осталось, — запах пива, но Джек знал: через определенный срок этот запах въедается во все деревянное в любом баре на свете, и ни один из изобретенных очистителей не в состоянии его искоренить. Но здесь запах казался резким… чуть ли не свежим.