Новая реальность, стр. 39
В порядке бреда Даниэль даже предложил версию, что к ним на Землю, проломив старый барьер, вторгся чародей из другого мира. Например, из Ангъя или Виттре. Там сильных магов много. И, осознав, что он натворил, попробовал возместить ущерб, сплетя новую «охрану». Версия как версия, не хуже любой другой, но куда же этот иномирный маг потом делся? Ведь охранительное плетение замкнуто изнутри. Менее доверчивый Савел, также в порядке бреда, предположил, что искомый маг мог просто сбежать из своего родного мира (возможно, что-то натворив), а чтобы его не нашли, отгородил новое прибежище барьером. Но где он тогда? Ведь должен был остаться здесь.
Все эти обсуждения, нередко горячие, все-таки оканчивались безрезультатно. Барьер оставался загадкой, поиск ключа к которой отодвигался на будущее. Стражам хватало других проблем.
А вот теперь – не отодвинешь и не отстранишься. Слишком многое зависит.
Глава 9
И не сдавайся
Темнота. Глухая черная полночь.
Лина всегда любила ночь – ночью меньше изматывающих тренировок, ночью можно расслабиться хоть ненадолго… отдохнуть.
И если сон не наваливается неодолимой каменной глыбой, то можно сесть на подоконник и посмотреть на звезды, такие далекие, такие прохладные. Если посмотреть на них сквозь ресницы, то кажется, что они движутся. Кружатся в неспешном хороводе, касаются друг друга, танцуют, им не одиноко.
Она любила ночь.
Но сейчас темнота не была другом.
Что-то… что-то было не так. Здесь нет звезд. Нет покоя. Это черное небо… лживое.
Х-холодно-о.
По крови плавают ледяные кристаллики… на коже нарастают льдинки. Нет, целые льдины… айсберги. Дыхание серебряными снежинками осыпается обратно, в остывающие губы… холодно! Очень, очень холодно. Где я? Что со мной…
Чернота, глухая чернота и холод. Они затягивают.
В не-жизнь. В лед.
– Лина, открой глаза!
– Лина!
Они кого-то зовут, эти настойчивые безликие голоса, и им отзывается что-то в груди… внутри нее самой, что-то маленькое, перепуганное, и они мешают… мешают.
Не надо тепла. Я уже не хочу. Темнота… спокойнее. Не хочу, отпустите!
А голоса не умолкают. Они толкутся, переплетаются, наливаются злостью.
– Что творится?
– Черт возьми, чем вы ее?
– Это обычный «ледяной лепесток», парализующее вещество с примесью… Я не понимаю!
– Чем?! Вы с ума сошли! Ей нельзя!
– Но, Хранительница, Лиз сказала…
– К дьяволу Лиз! И вас тоже! Мария, сюда, быстро!
А внутри уже нет холода, там пляшет погибельный жар, огненный вихрь. Волосы ожившим полымем обжигают голову, губы горят… и хочется поднять руку, чтобы посмотреть на пляшущие по коже языки пламени.
Но глаз не открыть, никак не открыть, там только огонь. И он все выше.
– Ну?
– Не получается, Хранительница. Простите.
– Пустите, я сама!
– Но.
– К дьяволу!
И пламя застилает все.
Оно поднимается кипящим огненным валом, надвигается гудящей стеной, зависает над головой. Она зачарованно смотрит, как из ало-оранжево-багровой волны выстреливают золотистые языки – почти игривые.
Но почему-то пламя не жжет. Золотистые огонечки словно расслабляют что-то внутри, какой-то больной, туго затянутый узел, и это что-то, перепуганно застывшее, словно… расцветает. О, это такой же золотисто-оранжевый огонек – такой красивый. Он растет и растет, он наливается силой, оплетает сияющими золотистыми нитями. Он словно расцветает, обращаясь в птицу, обнимающую ее птицу.
С зелеными глазами.
Никогда раньше…
Лёш?
В доме было тихо. После ливня вопросов и урагана предположений (Лёш молчал как статуя), а главное, после неосторожного высказывания расстроенной Марго о том, что игры с фениксом до добра не доведут, Александр волевым решением отправил всех спать и, пошептавшись о чем-то со старшим сыном, увел с собой Людмилу.
Покосившись на застывшего Лёша, разновозрастная компания магов и ведьм все-таки разошлась по комнатам.
– Лёш, ты идешь?
– А? А… да.
Лёш продолжал хранить молчание и в комнате. Молча стащил куртку, отрицательно покачал головой на предложение поговорить и лег лицом вниз, больше не отзываясь ни на один вопрос. Уткнулся лицом в сгиб локтя и не откликается.
Что ж, ясно. Умный поймет, понимающий не потревожит рану, когда она еще свежа. Кто сказал? Кто-то из древних.
Вадим довольно быстро замолк, вызвал Иринку, но та не отвечала – наверное, опять сняла сережку, бережливая. Сколько раз говорил, сережка вороженная, ее не возьмет ни вода, ни даже кислота, и снимать ее не надо, ему спокойней будет. Упрямая Иринка подарок берегла и снимала перед тренировками и при купании. Иринка-Иринка, снежинка моя…
Вадим отстучал Иринке, чтоб не ждала сегодня, выключил компьютер, погасил свет и зашуршал пледом и простыней.
Когда с его постели донеслось ровное дыхание, Лёш шевельнулся.
Совершенно бесшумно приподнялась с подушки голова, чуть прищуренные глаза быстро оглядели комнату, задержавшись взглядом на Вадиме. Тот, совершенно очевидно, спал – даже вроде как посапывал. Связка тоже ничего определенного не доносила: судя по ровному фону и настроению, от Дима шло спокойствие – и все.
Лёш беззвучно соскользнул с постели, снова оглянулся на брата… молча кивнул своим мыслям и придвинул к себе кроссовки.
– Далеко собрался? – послышался прохладный голос.
Та-ак. Вадим проснулся.
Вадим был от души благодарен судьбе, что родился старшим сыном. Серьезно. Еще в самый первый момент, когда ему, маленькому, поднесли нового братика – познакомиться, Вадим осторожно тронул его щечку, удивляясь тому, какие у нового мальчика крошечные пальчики.
И тут братик открыл глазки – сонные. И самое интересное, не выпустил пузырика. Так Дим про себя называл защитный экран, который обязательно выскакивал, если к нему приближался кто-то незнакомый и опасный. А маленький ничего не сделал. Только смотрел, и глаза у него были совсем непонятливые.
И Вадиму не захотелось его отпускать. Он вдруг почувствовал, насколько он сильнее этой беззащитной крохи. А значит, должен его защищать и заботиться. Конечно, двухлетний малыш таких слов еще не знал, но папа и мама скоро убедились, насколько серьезно настроен их старший ребенок. Братцев невозможно было разлучить. Вадим желал видеть рядом младшего братика и на прогулке, и в комнате, с интересом наблюдал, как того купают и кормят. Ему даже пришлось объяснять, что таким малышам, как Лёш, еще нельзя ни шоколадку, ни орешки, – Дим желал поделиться вкусненьким.
Взрослые такое поведение одобряли, хотя часто шепотом чему-то удивлялись. «Тетя Лита» даже приводила какую-то другую тетю советоваться, но та захотела о них куда-то написать, а папе и маме это не понравилось, и больше та тетя не приходила.
Время шло. Вадим и Лёш подрастали, в доме звучало все больше детских голосов (дом был «свой», в соседях у ребят жили сплошь молодые чародеи, и потомством решили обзавестись как-то все разом), и братья часто сидели с малышней. Няни из них были что надо – кто еще удержит в узде малолетних магов и ведьмочек, как не более сильный маг?
Вадим любил меньших братиков-сестренок-малышат – и родных, и двоюродных, и соседских. Ему нравилась веселая, шумная, капризная, ясноглазая малышня, постоянно виснущая у него на руках, он с удовольствием обо всех заботился, но младший брат… он был особенный. И не потому что первый. Просто потому, что он такой.
Лёш.
Вадим чуть с ума не сошел дважды: когда Лёшка погиб, а потом – когда он оказался живой. Мама даже психолога нанимала.
И в школе они очень часто были вместе, несмотря на кучу друзей-сокурсников, так и норовящих растащить их в разные стороны. И влетало им тоже вместе за разные проказы, на которые братцы были большие охотники. И никакая ответственность и серьезность им не мешала.