Повелитель Вселенной, стр. 115

Кокочу понимал, почему дух был послан именно к нему. Только призрак такого человека мог сообразить, что хан привяжется к Кокочу еще сильнее.

— Джамуха! — воскликнул Тэмуджин.

Руки Джамухи обняли вцепившегося в него Тэмуджина.

— Я снова с тобой, анда Тэмуджин, как ты и хотел.

Оэлун с Бортэ сидели слева от трона Тэмуджина. К югу от большого балдахина, дававшего им тень, кольца юрт и кибиток простирались до самого горизонта, и сотни стреноженных лошадей паслись неподалеку от орды хана. Со всех краев, которыми правил теперь сын Оэлун, съехались нойоны, чтобы выслушать его повеления.

Ее мучили боли во время всего путешествия, но ради того, чтобы увидеть Тэмуджина, ставшего ханом всех племен, стоило претерпеть любые неудобства. Кумыс ослабил тупую боль в груди и более острые, пронзавшие порой ее внутренности. Соболиная шуба защищала ее от весеннего морозца. Сын созвал своих людей сюда, в ставку близ Онона, на курултай.

Оэлун вспомнила тот день, почти сорок лет тому назад, когда она впервые встретила Есугэя у реки. Отец Тэмуджина и представить себе не мог бы, какая слава будет у его сына.

Ходили слухи, что собрать курултай посоветовал хану Тэб-Тэнгри. Кости и звезды подсказали шаману, что духи хотят, чтобы Тэмуджин снова подтвердил свои ханские полномочия теперь, когда все племена покорились ему. Все нойоны собрались, чтобы поднять Чингисхана на белой кошме еще раз. Хорчи, Усун и другие шаманы возглавляли принесение лошади в жертву Небу, но именно Тэб-Тэнгри поднял туг с девятью белыми хвостами яков и провозгласил Тэмуджина ханом.

Без могущества шамана, говорили некоторые, Тэмуджин мог бы потерять благоволение Неба, и он весьма сблизился с сыном Мунлика за год, прошедший со дня смерти Джамухи. Те, которым что-либо нужно было от хана, привыкли к тому, что шаман может замолвить словечко перед Тэмуджином. Те же, которые боялись Тэб-Тэнгри, старались не обидеть его.

Оэлун посмотрела в сторону трона. Сыновья и братья Тэмуджина сидели справа, а жены — слева, один Тэб-Тэнгри стоял позади него, облаченный в украшенный перьями головной убор и белые одежды. Говорили, что порой Джамуха дает советы хану через Всенебесного, что анда Тэмуджина теперь следит за ним. Она сомневалась, что ее сын когда-либо сможет забыть Джамуху.

Тэмуджин перечислял девяносто пять человек, каждый из которых будет во главе тысячи хозяйств. Оэлун слушала, покачиваясь под мерные звуки речи. Все самые верные сподвижники хана, включая четырех приемных сыновей Оэлун и ее мужа Мунлика, были среди девяноста пяти мэньаней. Ее приемный сын Шиги Хутух сидел под навесом вместе с писцами-уйгурами, приглядывая, чтобы их кисти не упустили ничего из сказанного ханом. Шиги Хутух быстро научился письму. Он умел, взглянув на странные знаки, видеть слова в них.

Тэмуджин замолчал. Она посмотрела вверх и увидела, как Шиги Хутух вышел вперед и поклонился.

— Мой хан и брат, — сказал молодой человек, — разве я служил тебе меньше, чем любой другой человек?

Твоя мать вырастила меня как собственного ребенка и назвала меня сыном. Другие служили тебе хорошо, но я тот, кто присмотрит, чтобы твои слова жили. Разве я не заслужил большей награды, чем та, которую ты дал мне?

Тэмуджин кивнул.

— Ты мой младший брат, — сказал он. — Ты будешь иметь свою долю во всем, что принадлежит моей семье, и ты можешь нарушить закон девять раз и будешь прощен. Ты также будешь моими глазами и ушами — я назначаю тебя судьей всего моего народа. Ты поделишь людей, дав часть моей матери Оэлун-хатун, часть нам, часть нашим младшим братьям и часть нашим сыновьям. Ты запишешь все свои суждения, и, поскольку они будут согласованы со мной, никто не посмеет изменить их.

Шиги Хутух снова поклонился.

— Это большая честь для меня, но не годится мне получать долю, равную той, что получают твои братья. Вместо нее я прошу лишь вознаградить меня долей того, что ты возьмешь с городов, где живут за глиняными стенами.

Тэмуджин удивился, но согласие дал. Приемный сын Оэлун явно предвкушал великие завоевания. Если Тэмуджин возьмет города Си Ся в Китае, доля добычи Шиги Хутуха принесет ему большое богатство. Хан удовлетворил просьбу своего приемного брата, потому что она показывает, как сильно верит в него Шиги Хутух.

Хан подозвал Мунлика, который приблизился к трону со своими шестью сыновьями и, прежде чем поклониться, взглянул на Тэб-Тэнгри.

— Мунлик-эчигэ, — сказал Тэмуджин, — ты защищал меня и служил мне долгие годы. Ты спас мне жизнь, когда Нилха Сенгум строил заговор против меня и приглашал меня в свой стан. Если бы ты не отговорил меня ехать, я бы попал в самый огонь. В награду ты будешь сидеть у моего трона, а твои сыновья и все потомки будут получать от меня подарки.

Тэб-Тэнгри приосанился, когда отец усаживался на подушку у трона. Его красивое лицо, все еще безбородое, светилось торжеством. Оэлун почти поверила, что он, а не хан распределял все эти почести и что по его замыслу его отец и братья заняли более высокое место, чем кто бы то ни было.

Хан разговаривал со своими товарищами Борчу и Мухали. Каждый из них назначался командующим тумэном, причем Борчу получал под начало десять тысяч человек правого крыла армии, а Мухали — левого. Почтив Мухали царственным титулом, хан призвал Джурчедэя.

Хадаган повернулась к мужу, сощурив глаза, когда Тэмуджин заговорил о таком усердии Джурчедэя, что тот был вознагражден собственной женой хана Ибахой-беки. Джурчедэй улыбнулся, дар ему явно понравился.

Это была работа Тэб-Тэнгри. Хотя Джурчедэй и был польщен, получив красивую Ибаху, но Хадаган знала, о чем говорили слуги. Шаман наколдовал хану сон, в котором тому приказали отдать жену. Ибахе запретили бывать в орде хана, и это было предупреждением для других. Тэб-Тэнгри легко отделывался от любого мешавшего ему человека. Хадаган постаралась выкинуть эти мысли из головы. Она не повторит глупой ошибки Ибахи.

Хан продекламировал слова признательности четырем приемным братьям, отличив при этом Борогула. Тулуй был спасен, потому что Алтани, жена Борогула, защитила его от татарского воина. Угэдэй остался в живых, потому что Борогул вынес его с поля боя. Потом он отличил в своей речи вождя бааринов Усуна. Этот старик, сам шаман, старался не встречаться взглядом с Тэб-Тэнгри. Хадаган подумала, что даже он побаивается более молодого шамана.

Она выпрямилась, когда вперед вышли ее собственные отец и братья.

— Сорхан-шира, — сказал хан, — ты заботился обо мне, когда я был пленником в стане Таргутая Курултуха. Твоя дочь Хадаган спрятала меня, а твои сыновья Чимбай и Чилагун помогли мне бежать. Память об этом живет в моем сердце. Проси, чего хочешь.

Грудь Хадаган заволновалась, Тэмуджин выполнял обещание, данное давным-давно.

— Мой сын Чимбай водил твое войско против мятежных мэркитских родов, — ответил Сорхан-шира. — Я хочу лишь кочевать на их бывших землях вдоль реки Селенги.

— Кочуй и ставь станы, где хочешь, — проворчал Тэмуджин, — а твои сыновья могут являться ко мне в любое время и просить милостей по своему разумению.

Хулан смотрела на Чимбая, стараясь не расстраиваться. Подарив ее хану, отец купил мир лишь на время. Сдавшись хану, многие мэркиты восстали и отошли на последний рубеж. Муж не внял ее мольбам о пощаде, и его мечом против мэркитов стал Чимбай. Думать об этом было бессмысленно, она уже привыкла прятать такие мысли в глубинах сознания.

Хан был грозой, застигшей ее, он яростно овладевал ее телом, не затрагивая души. Он говорил о своей любви к ней и дал ей титул хатун, когда родился их сын. После рождения Кулгана она надеялась, что сможет обрести покой, что ее сын обеспечит ей положение, пока Тэмуджин не найдет новую фаворитку. Однако его страсть росла, словно бы питаясь ее равнодушием.

Сорхан-шира поклонился и попятился. Он с сыновьями будет теперь кочевать в краю ее племени. Хан кликнул Наяху. Хулан насторожилась, когда молодой человек поклонился ему. У Наяхи не могло быть сожалений. Тэмуджин назначил его тысячником за верность.