Испытание верностью, стр. 38
Паук двинулся к ней. Аделаида, опасаясь, что злодей передумает, продолжала кричать и осыпать его всеми известными ей ругательствами и оскорблениями.
Паук наконец весь оказался в поле ее зрения.
Выглядел он еще хуже, чем Аделаида предполагала.
Но это ее уже не беспокоило. То ли от ее криков, то ли оттого, что она напрягала мускулы, часть паутины, прижимавшей ее правую руку к телу, немного ослабла.
Еще несколько рывков и судорожных движений, и паутина порвалась.
Аделаида выдернула руку из кокона и изо всех сил, не примериваясь, врезала кулаком прямо по нависшей над ней мерзкой хитиновой харе.
Аделаида была готова к взрыву боли в кулаке, к тому, что отбитая рука повиснет бессильной плетью, что паук тут же и перекусит ее огромными жвалами. Она не думала об осмысленности своих действий, она вообще ни о чем не думала, подчиняясь инстинкту, она собиралась сражаться до последнего – если не руками, то зубами.
Она не была готова лишь к тому, что от ее удара голова паука треснет и развалится, как яичная скорлупа.
Весь паук сложился, как зонтик, и рухнул к ногам Аделаиды.
Аделаида очень быстро выпуталась из ослабевшей паутины и пошевелила ногой останки. Они были легкие, как картон, и распадались на глазах.
Не было никакого паука. Он существовал лишь в ее воображении, помраченном собственным страхом и врачебными угрозами.
А вот ребенок – был. Он был реальностью.
Аделаида перешагнула через свернувшуюся кольцами тающую паутину, подбежала к своему малышу, взяла его на руки и прижала к груди.
А потом она проснулась, все еще чувствуя в руках восхитительную тяжесть теплого детского тельца. Бурлящая в крови адреналиновая волна сдернула ее с кровати и заставила тут же, немедленно, умыться холодной водой.
Глядя на свое отражение в прикрепленном над раковиной треугольном обломке зеркала и энергично орудуя зубной щеткой, Аделаида ощущала себя уверенной и сильной как никогда.
И с чего это я вообще решила, что кто-то может что-то решить за меня, вынудить меня сделать то, чего я не хочу?
Я не хочу делать аборт и не буду.
Мне все равно, что ониговорят.
Я буду любить своего малыша и заботиться о нем, каким бы он ни родился.
Даже если двери дома в Сиреневой стране никогда не откроются для меня…
Тут Аделаида вытащила изо рта зубную щетку и нахмурилась.
98
Дура, обругала она себя, какая же я была дура!
Какое я имела право сомневаться в нем? Как я могла подумать, что он забыл, бросил, предал меня? Как мне могла прийти в голову мысль, что он не станет любить нашего сына, если вдруг случится непоправимое?
Да ничего и не случится, сердито перебила она себя, вновь засовывая щетку в рот, все будет хорошо.
Ее ребенок, ее крошка, ее малыш во сне выглядел совершенно здоровым и не по возрасту смышленым.
Так что все будет хорошо с нашим мальчиком. Вот увидите!
Откуда я знаю? Чувствую. Верю.
Я теперь ничего не боюсь, сообщила Аделаида взошедшему и брызнувшему золотом на подоконник солнцу.
И делать мне здесь больше нечего.
Прощайте, страждущие, прощайте, болезные, прощайте, обделенные силой, мужеством и любовью, – я ухожу!
Прощай, больница, дом скорби и слез, я покидаю тебя навсегда.
Аделаида свернула в комок мокрую одежду, запихнула ее в пакет вместе с туалетными принадлежностями, а сверху осторожно, чтобы не замочить, положила учебник немецкого.
И, как была, в спортивном костюме, с пакетом, шлепая не просохшими за ночь тапочками и решительно выдвинув вперед нижнюю челюсть, вышла из отделения и отправилась в административный корпус – выписываться.
Завхоз, в силу своего значительного жизненного опыта, редко чему-либо удивлялась и еще реже выказывала удивление.
Тем не менее, когда в четверг, около восьми часов утра, она увидела на пороге своей квартиры худую, взлохмаченную начальницу в мятом спортивном костюме и мокрых домашних тапочках, то на какое-то мгновение потеряла дар речи.
Впрочем, уже в следующую минуту, отложив сумку (работа подождет, тут дела поважнее), она ставила на кухне чайник и разогревала в духовке вчерашние пироги.
А еще через пять минут, когда вымывшаяся и переодевшаяся Аделаида явилась на кухню, завхоз уселась напротив, подперев рукой круглую желтоватую щеку, и приготовилась слушать.
– Надо же, – удивлялась она, когда начальница прерывалась ради очередного куска, – кто бы мог подумать… а вы, значит… н-да-а…
– А ведь я собиралась к вам сегодня приехать, – пробормотала завхоз, когда Аделаида сообщила, что ее не хотели выписывать раньше одиннадцати и отказывались выдать ее одежду.
Тогда она, Аделаида, решила плюнуть на это и просто-напросто сбежала из больницы в чем была.
Денег у нее с собой не оказалось, так что добиралась из Города на попутках – долго, конечно, но все-таки добралась.
– Вот, и варенье уже в сумку положила, ваше любимое, – продолжала свое завхоз, но, взглянув повнимательнее в лицо Аделаиды, непринужденно признававшейся в таких вещах, которые, с точки зрения завхоза, были для нее совершенно невозможными, взглянув в ее потемневшие, с появившимся стальным каким-то оттенком глаза, замолчала.
Аделаида пила, прихлебывая, горячий чай и спокойно смотрела на завхоза.
– Ну, что же, – произнесла наконец та, – говорят, что ни делается – все к лучшему. А варенье мы с вами и дома съедим.
99
Аделаида улыбнулась и встала из-за стола.
– Схожу-ка я сегодня на работу, – сказала она, – посмотрю, как там и что. А за вещами в больницу завтра съезжу.
– На работу так на работу, – согласилась завхоз. – Пешком или поедем?
– Пешком, конечно, – отозвалась Аделаида. – Мне нужно больше ходить.
А вечером позвонил Карл.
Это произошло, когда Аделаида после ужина уселась с шитьем на кухне, напротив хозяйки, смотревшей сериал по маленькому черно-белому телевизору и лузгавшей семечки.
По большому цветному телевизору мужчины завхоза смотрели в гостиной футбол.
– Нипочем он на ней не женится, – сообщила Аделаиде Екатерина Алексеевна, – такие никогда не женятся, я-то знаю.
Та пожала плечами. Происходящее на экране больше не трогало ее, но из вежливости она согласилась с завхозом.
Адреналин, стремительно несший Аделаиду по событиям прошедшего дня, вернулся к нормальной отметке, и женщина снова находилась в свойственном ей созерцательно-задумчивом состоянии.
Вернулись и заняли свои привычные места старые знакомые: внутренние голоса, тревоги и надежды, общая, глубоко запрятанная неуверенность в себе и мучительные сомнения – не в том, оставить или не оставить ребенка, этот вопрос был решен ею окончательно и бесповоротно, а в том, достойна ли она, трусливая и слабая женщина, такого мужчины, как он.
…И нечего искать себе оправданий, говоря о совершенно особой ситуации, о стечении обстоятельств, о ее возрасте, о реальности угроз и всяких там негативных вероятностях – факт остается фактом. Она чуть было не предала Карла. Чуть не убила его ребенка.
А теперь – нужна ли она Карлу такая, какая есть, а не та, какую он нарисовал в своем воображении? Должен ли он узнать о случившемся? Так ли уж необходимо тревожить и расстраивать его?
Ведь она все же не перешла черту, остановилась в самый последний момент, преодолела, хоть и с грехом пополам, один из сильнейших в своей жизни страхов…
Тут-то, в рекламную паузу, и зазвонил телефон.
Аделаида уронила иголку.
– Кому понадобилось в половине одиннадцатого вечера? – проворчала завхоз и пошла в прихожую.
Аделаида поспешно привернула громкость телевизора.
– А, привет, Карл, – услышала она и уронила нитки, ножницы и все остальное, – что-то вы рано звоните, обещались через месяц… Или, может, нашли уже то, что искали?