Испытание верностью, стр. 28
Вдоль стен пещеры шли устланные мехами каменные скамьи, достаточно широкие для того, чтобы не только сидеть на них, но и спать.
На одной из скамей, у самого входа, куда падал прореженный бамбуковой занавеской дневной свет, и устроилась Саддха со своим шитьем.
Длинные черные косы девушки, переплетенные шелковыми лентами и золотыми шнурками, свешивались ей на грудь и мешали работать. Саддха резким движением откинула их назад, подняла голову, встретилась взглядом с Карлом и заулыбалась. Ее агатовые глаза радостно сверкнули, алые, как лепестки пиона, губки приоткрылись, явив ряд совершенных по форме и белизне зубов. Не залюбоваться девушкой было невозможно.
Карл улыбнулся ей в ответ и с некоторым усилием отвел глаза.
– Относительно же великого переселения народов, которое якобы началось в девятьсот пятидесятом году христианской эры, – внушительно откашлявшись, произнес Дэн-Ку, – я могу лишь сказать тебе, что…
71
День неспешно клонился к вечеру.
Саддха уходила и приходила, неслышно скользила по пещере с метелочкой из перьев для стирания пыли. Золотые змейки в ушах девушки подмигивали Карлу крошечными рубиновыми глазками.
Его снова поили чаем, молоком, чаем с молоком, а вечером – дали какой-то травяной отвар, глотнув которого Карл чуть не подавился – таким крепким, густым и горьким оказалось зелье.
Дэн-Ку, откровенно наблюдавший за гостем, тут же поинтересовался: как?
– Очень вкусно, – ответил Карл, справившись со жжением во рту, – а можно еще?
– Отчего же нет, – усмехнулся Дэн-Ку и засунул в рот очередную рисовую лепешку.
Сам он во время беседы с Карлом пообедал, несколько раз плотно закусил, а теперь, судя по всему, собирался ужинать.
Саддха, бросив на Карла виноватый взгляд, поставила перед отцом кувшинчик с подогретым вином, большую миску с дымящимся, политым ароматным соусом мясом и несколько мисок поменьше – с бурым рисом, лапшой, травами и какими-то сушеными оранжевыми ягодами.
– Все, – произнес Дэн-Ку, – на сегодня хватит. Спать будешь здесь.
И он широким жестом указал на лавку у входа.
– Нет, не все, – возразил Карл, вставая, – я еще не поблагодарил вас за свое спасение…
Дэн-Ку небрежно махнул рукой:
– Благодари мою дочь. А что касается остального, то об этом мы поговорим завтра.
Он вынул трубку изо рта и подул на светильник.
Хотя тот висел достаточно высоко над головой, а выдох старца был довольно слабым, пламя задрожало, заколебалось, бросая на стены пещеры скачущие тени, и с легким шипением погасло.
«А у старика страсть к эффектам», – сонно подумал Карл, вытягиваясь на жесткой скамье.
Шелковая занавесь в глубине пещеры раздвинулась, и оттуда появилась Саддха с меховой подушкой и одеялом.
– Доброй ночи, Саддха, – пробормотал Карл, когда она, подложив ему под голову подушку, присела на его скамью, – и спасибо тебе…
Девушка тихонько рассмеялась и приложила пальчик к его губам.
Потом нагнулась к уху (черные косы скользнули по лицу Карла, оставив ощущение прохладной шелковой гладкости и тонкий нежный аромат) и прошептала:
– Спи. Отец говорит, завтра ты будешь совсем здоров и силы вернутся к тебе. Тогда и поблагодаришь меня.
«О чем она», – погружаясь в сон, как в глубокую темную воду, удивился Карл.
Однако додумать эту мысль не успел, потому что темная вода сомкнулась над его головой, и почти сразу же ему начала сниться женщина.
Не Саддха.
У женщины были пепельные волосы до плеч, тонкое, нежное, очень белое лицо и особенные глаза – большие, мягкие, словно выстланные изнутри светло-серым бархатом. Она, прижав руки к груди, смотрела на Карла печально, кротко, с безграничной любовью, но почему-то виновато. За что-то она хотела попросить у него прощения и не смела.
72
Уходила, растворялась в озерной глади, а он пытался удержать женщину за руку и не мог, потому что сам был в чем-то виноват перед ней, и это «что-то» сковывало и не пускало его.
Тогда он рассердился, потому что не терпел ощущения собственной беспомощности никогда и ни в чем, а рассердившись – проснулся.
И оказалось, что нет никакого озера, никакой темной воды, а есть лунный свет, пещера высоко в Гималаях, и до цели осталось не более чем полшага.
Все хорошо. Он жив и здоров. С ней тоже не должно было случиться ничего страшного.
Завтра он войдет в Шамбалу.
А потом вернется оттуда.
И сероглазой женщине уже не придется тосковать в одиночестве.
Она лежала, свернувшись комочком, на больничной кровати, натянув одеяло на голову и время от времени тихонько всхлипывая. Левый бок немилосердно колола сломанная пружина, но Аделаида этого не замечала.
Здесь, под старым вытертым одеялом, она, по крайней мере, была в безопасности.
Здесь можно ни о чем не думать и не принимать решений.
Никакая сила, никакой Шаховской, никакие врачи и медсестры со своими скальпелями и прочими орудиями не смогут вытащить ее отсюда.
Она останется здесь, пока… пока не случится какое-нибудь чудо.
И не говорите, что чудес не бывает! Это не так!
Жаль, конечно, что нельзя пойти на скамейку (а вдруг там еще сидит страшный Шаховской!) и скрыться от надоевших врачей в Сиреневой стране…
Как хорошо, как здорово все получилось в последний раз!
Она сразу же очутилась у двухэтажного особняка на Лёвенштрассе, окруженного цветущими сиреневыми кустами. Их аромат, густой и весомый, казался почти видимым в прозрачном летнем воздухе.
И она не просто увидела брусчатку под ногами и стену дома, облицованную серым с прожилками мрамором, она сделала несколько шагов вдоль этой стены, касаясь ее (стена была теплой, гладкой, отполированной до шелковистого ощущения в пальцах), и вышла к крыльцу.
Высокие узкие двери, в одном стиле с высокими узкими окнами, обвитыми диким виноградом, оказались распахнуты и отражали солнце.
Замирая от счастья, прижимая обе ладони к бьющемуся сердцу, она ступила на первую ступень, такую же гладкую и шелковистую на вид, но не скользкую, а безопасную.
И тут кто-то сзади положил руку ей на плечо.
Уверенная, что это Карл (а кто же еще?), она обернулась (солнце ударило в глаза и ослепило ее) и бережно, двумя руками, приняла тяжелую кисть стоявшего перед нею мужчины и поднесла к губам.
И вдруг все исчезло: и дом, и лестница, и отражение солнца в распахнутых настежь дверях. И оказалось, что это вовсе не Карл, а Шаховской.
73
И снова была скамейка, и многооконный больничный корпус за спиной, и руки Шаховского на ее плечах, и совсем рядом – его потное, разгоряченное лицо и запах мерзкого одеколона (хоть Леонид и уверял, что признает только «Hugo Boss»).
А впрочем, бог с ним, с одеколоном, и с этими признаниями в вечной дружбе и навязчивыми предложениями помощи. Ей, Аделаиде, важно лишь то, что он сказал о ее ребенке.
Если это, конечно, правда.
Последними же словами он причинил ей невыносимую боль, потому что озвучил, вытащил на свет божий ее потаенные мысли, которых она боялась, стыдилась и которые ни за что на свете не посмела бы озвучить сама, даже наедине с собой.
Но вот теперь они прозвучали из уст чужого человека, и ничего особенного не произошло – не обрушилось небо и не разверзлась земля, чтобы поглотить изверга и святотатца.
Ни на минуту не затуманилось солнце, не прекратился лепет фонтана, и даже последняя мелкая букашка в траве не остановила свое такое важное для всей Вселенной продвижение вперед.
А может, Шаховской прав?
Ведь самое важное – нет, единственное, что имеет значение, – это еголюбовь…
Что Аделаида имела в своей жизни, чувствовала ли себя когда-нибудь, до встречи с Карлом, по-настоящему счастливой?