Испытание верностью, стр. 23
Боль, донимавшая его последние сутки, не имела ничего общего с приступом в области печени или нытьем сломанных когда-то, но благополучно сросшихся ребер.
Это был банальный аппендицит, безопасный в условиях цивилизации, но чреватый серьезными неприятностями в сотне километров от ближайшей операционной.
Когда профессор общался с Клаусом, вытаскивал парня из пропасти, тащил его рюкзак, лечил, согревал, подбадривал, и после, когда вел боевые действия против двоих Стражей, боль, загнанная волей в крошечный темный уголок сознания, вела себя тихо и помалкивала.
Теперь же, когда он остался один и ушел в тень скалы, так что ассистент при всем желании не мог его видеть, она вырвалась на свободу и вонзила в свою жертву зубы с утроенной силой.
Карл пошатнулся и опустился на снег, прижав руку к животу.
Темные отверстия в скале, одно из которых, как господин Роджерс надеялся, вело прямо в Долину, дрожали и подмигивали ему радужными искрами.
Карл переждал приступ, несколько раз крепко зажмурился и открыл глаза. Дрожание прекратилось.
Ты все равно не найдешь нужную пещеру, заявила боль, проведя огненной ладонью по его кишкам, просто не успеешь. Ты – мой.
Почему бы тебе не остаться здесь?
Просто лечь на этот восхитительно пушистый и прохладный снег и успокоиться? Тогда будет легче, намного легче, поверь мне…
А может, и в самом деле… Чего зря мучиться-то…
Хорошо, что он сейчас один, наедине с болью. Можно сколько угодно корчиться и стонать, можно грызть снег и не прятать вскипающих в уголках глаз слез.
Хорошо, что сейчас рядом с ним нет Клауса.
Парень, конечно, повзрослел за последние несколько дней, но не настолько, чтобы, не противясь и с достоинством, принять неизбежное и дать любимому учителю спокойно умереть.
…А все-таки жаль, что у него, у Карла, не было сына. И не будет…
Боль согласно кивнула и в предвкушении потерла ладошки.
Значит, уже все?
Ну конечно. Сам подумай – у тебя нет никаких шансов. А я, в награду за смирение, награжу тебя сладким предсмертным сном. Кого ты хочешь увидеть? Дочерей своих? Деллу? Старых друзей?
Я покажу тебе все, что захочешь!
Я хочу жить. И найти Шамбалу.
Как там говорил мальчик – жить миллион лет? Нет, не так – на грани смерти жить и наслаждаться этим так, словно впереди у тебя миллион лет…
Воистину – устами младенца… Молодец Клаус!
А я чуть было не сдался…
Я пойду дальше, заявил Карл, скрипнув зубами и поднимаясь с колен. Я буду идти, пока меня держат ноги, а когда они откажут мне, поползу.
Боль в изумлении смолкла и отступила.
Недалеко. Ненадолго. В сущности, ей некуда было спешить.
58
Карл вытер пот со лба и уставился на темные отверстия пещер, как на врагов.
Их слишком много! Погибший смертью храбрых ноутбук утверждал, что проход может быть только один.
Какой же? В которой из них? В которой из шестидесяти четырех?
Что-то ведь еще полезное говорил тогда Клаус…
– Ну да, – удивился Клаус, – шестьдесят четыре. Четное число. Восемь в квадрате. Шестнадцать умножить на четыре…
Вот оно, усмехнулся Карл.
Конечно же – восемь в квадрате! Восемь – священное число в Индии, Китае, Непале и у других народов Востока!
Так, посмотрим… Время – около полудня, солнце – слева, значит, восток – там! Отсчитаем восьмое отверстие с восточной стороны…
Восьмых отверстий здесь оказалось четыре. Одно над другим, как соты.
Тут уже Карл перестал рассчитывать и положился на интуицию.
Нужная ему пещера должна бытьна самом верху.
Она там и оказалась.
Карл облегченно вздохнул – сил на то, чтобы спуститься по гладкой отвесной скале и обследовать три остальные пещеры, у него не было уже никаких.
Осторожно, по стеночке, на подгибающихся ногах, он выбрался из короткого туннеля навстречу мягкому рассеянному свету и неожиданно теплому, пахнущему травой и цветами воздуху. Навстречу самой серьезной опасности, которая поджидала Карла в этом путешествии.
Она подошла к нему, широко раскинув руки, ослепив блеском жемчужной улыбки, золотыми бликами серег и радостным сверканием агатовых, слегка раскосых, но прекрасных, осененных длинными, черными, как ночь, ресницами, глаз и сказала по-английски:
– Ты все-таки пришел!
После чего обняла Карла и, привстав на цыпочках, крепко поцеловала в пересохшие губы.
Боль, ухмыляясь и подмигивая, выступила из-за его плеча и нанесла короткий, точно рассчитанный, сокрушительный удар.
Карл едва успел ощутить на губах вкус свежего меда и лишился чувств.
Заведующий гинекологическим отделением, к которому Аделаида прорвалась сквозь кордон из дежурной ординаторши и двух медсестер, не спешил с ответом.
За кустистыми бровями и высоким лбом кипела интенсивная мыслительная работа: мигали лампочки, щелкали переключатели, кое-где искрила перегревшаяся от напряжения проводка, и вовсю пахло озоном.
Если ей сказать, что шансы пятьдесят на пятьдесят (хотя и за это, разумеется, нельзя поручиться), она, чего доброго, и впрямь решит оставить ребенка. Тогда придется класть пациентку на сохранение (в ее возрасте и с ее давлением он просто обязан это сделать!) в свое и без того переполненное отделение и потом еще возиться с ней целых семь месяцев.
Не говоря уже о родах. Кто будет их принимать?
Лично он вовсе не собирается брать на себя такую ответственность. Отослать ее перед родами в Питер?
59
Ага, как же, так ее там и приняли…
Говорят, за границей научились уже на ранних сроках определять наличие отклонений у плода… анализы какие-то на генном уровне, говорят… не то что наше УЗИ.
У нас если такое и делается, то в столице, и наверняка за большие деньги.
Сказать ей?
А если это не так? Или – она возьмет и поедет по его направлению в столицу, а с ней по дороге случится выкидыш?
Кто тогда будет отвечать?
И ведь не девчонка сопливая, случайно залетевшая, никому не нужная и не интересная, а солидная, оказывается, дама, с положением, директор школы!
Внук самого товарища Белого, говорят, у нее учится.
Очень нехорошо может получиться, если что.
И чего она, спрашивается, дурью мается? Зачем ей это надо?
Дети у нее, говорят, есть, дочь взрослая, замужем, внуки скоро пойдут, ну и нянчилась бы себе на здоровье…
Нет, правду говорят, что все бабы – дуры.
– Риск достаточно велик, – произнес он вслух, – и для ребенка, и для вашего здоровья. Что касается ребенка, то сказать что-нибудь более или менее определенное мы сможем лишь после ультразвукового обследования… Где-то через месяц-полтора, а тогда делать аборт уже поздно.
Да и зачем вам это надо, в вашем-то возрасте? – спросил он со всей возможной мягкостью, заметив, что у больной задрожали губы. – А операцию мы вам сделаем в лучшем виде, не сомневайтесь. Ничего и почувствовать не успеете, а через два дня будете уже дома. И живите себе в свое удовольствие, радуйтесь жизни, безо всяких помех!
Больная пробормотала что-то так тихо, что он снова не расслышал, но угадал – по бледности низко опущенного лица, по дрожанию пальцев.
– Ну конечно, подумайте, – согласился он великодушно, – у нас есть еще в запасе несколько дней.
– Отец, а почему он так долго спит?
– Он не спит. Он без сознания.
Этот разговор происходил в пещере, вполне, впрочем, благоустроенной и по гималайским понятиям даже уютной.
Пол был устлан полосатыми тибетскими ковриками, темные стены украшали китайские свитки из шелка и рисовой бумаги, а с каменного потолка свешивался на цепи старинный бронзовый масляный светильник тонкой и изящной работы.
Его оконца из цветного стекла и пламя очага давали достаточно света, чтобы мы могли рассмотреть пещеру и находящихся в ней во всех подробностях.