Испытание верностью, стр. 22
Аделаида представила себе, как под руку с Карлом спускается по мраморным ступеням в тихий, полный волнующих ароматов сиреневый вечер, и у нее сильно и сладко защемило сердце.
Шаховской, хорошо знакомый со всеми укромными уголками больничного парка, нашел Аделаиду очень быстро.
Она сидела на скамейке неподвижно, с закрытыми глазами, и по ее бледному лицу скользили легкие зеленые тени.
Неужто и впрямь обморок, встревожился Шаховской.
Но тут ветер раздвинул низко нагнувшиеся под сиреневой тяжестью ветки, и он увидел, что Аделаида вовсе не бледная. Наоборот, тоны лица очень чистые и свежие, а губы нежно-розового цвета и даже улыбаются.
Она просто-напросто задремала тут, в тенечке, и ей явно снятся очень хорошие сны.
Шаховской осторожно, чтобы не скрипнула скамейка, присел рядом и прикоснулся к руке Аделаиды. Она легко вздохнула, улыбнулась и, не открывая глаз, взяла его кисть и поднесла к губам.
Шаховской, радостно заурчав, обхватил ее за плечи.
Но, наверное, он сделал это как-то не так, потому что Аделаида вздрогнула и пробудилась.
Взгляд, брошенный ею на Шаховского, полный ужаса и недоумения, мог бы обескуражить любого, но не психотерапевта.
Шаховской мягко удержал отшатнувшуюся от него и попытавшуюся встать Аделаиду и предложил ей об этом поговорить.
Не как психотерапевт с клиенткой, боже упаси, а как старый, верный и преданный друг… которому к тому же многое известно и который очень хотел бы ей, Аделаиде, помочь.
55
– Что ты знаешь? – спросила она.
– То, что ты полюбила и ждешь ребенка от любимого человека, – ответил Шаховской, – и то, что собираешься развестись с мужем и уехать в Швейцарию.
Аделаида слушала его молча, отведя глаза, щеки ее пылали. Она больше не делала попыток встать.
– Хотя Борис мне и друг, но я должен сказать, что понимаю тебя и в чем-то даже восхищаюсь тобой, – продолжал Шаховской, искусно играя интонациями своего хорошо поставленного, глубокого, бархатного голоса. – Ты мужественная, смелая женщина. Так резко повернуть свою жизнь… в таком возрасте… далеко не всякая на это способна.
– Значит, ты не будешь убеждать меня, что я совершаю большую ошибку, и настаивать, чтобы я еще раз хорошенько подумала? – подняла голову Аделаида. – А то все вокруг только этим и занимаются в последнее время.
Шаховской энергично затряс головой.
– Ни в коем случае, и даже наоборот! Я всячески готов помочь тебе.
– Вряд ли ты сумеешь, – вздохнула Аделаида. – Вот, если только…
– Сделаю, что попросишь! – с жаром заверил ее Шаховской.
– Тогда объясни мне, как врач, почему все настаивают на аборте? И гинеколог в медицинском центре, и заведующий отделением здесь… Я крепкая, здоровая женщина! Да, мне сорок семь лет, но ведь в крайнем случае можно сделать кесарево сечение…
Шаховской, казалось, был в затруднении.
Он отвел взгляд от Аделаиды, оборвал неосторожно склонившуюся к его носу сиреневую гроздь, рассеянно смял ее и бросил под скамейку. Его лицо приобрело задумчивое и печальное выражение.
Аделаида терпеливо ждала.
– Дело не только в тебе, – наконец произнес он, – не только и даже не столько. Дело в ребенке.
Аделаида побелела и прижала руку к груди.
– А… что с ребенком?
Шаховской засопел.
– Ну… понимаешь…
– Леонид! – резко сказала Аделаида. – Не тяни! Говори все, как есть!
– Хорошо. Когда ребенок зачат в столь позднем возрасте, велика вероятность различных отклонений.
Аделаида непонимающе посмотрела на него.
– Это значит, что ребенок может родиться слабым, больным или вообще инвалидом, – объяснил Шаховской, – или даже… ты уж меня прости… слабоумным.
Аделаида ахнула и закрыла лицо руками.
– На здоровье ребенка могут также пагубно повлиять стрессы, переживаемые в этот период матерью, употребление крепких спиртных напитков… – продолжал Шаховской.
– Ничего я не употребляла, – глухо донеслось из-под прижатых к лицу рук.
– Ты, возможно, и нет, – согласился Шаховской, – а его отец? Ты абсолютно уверена в том, что он ничего не пил в течение трех суток до момента зачатия?
Под сиреневыми ветками повисла тяжелая пауза.
Надо же, подумал Шаховской, как это он угадал; а ведь он и вправду гений!
Ну все, на сегодня хватит. Пусть посидит тут, подумает в одиночестве.
– Леонид, – произнесла Аделаида, словно прочитав его мысли, – я хочу побыть одна.
Шаховской кивнул и поднялся, на ходу коснувшись ее руки жестом, исполненным понимания и искреннего дружеского участия.
56
Леонид Сергеевич был действительно прав, поздравляя себя с догадливостью.
Аделаиде и в самом деле вспомнился тот день в марте (кажется, это была среда… ну конечно, среда!), когда она спросила Карла, отчего у него красные глаза, а тот честно ответил ей, что накануне несколько перебрал.
В среду днем она не знала и не подозревала даже, что всего через несколько часов он станет для нее самым близким, нет, единственным мужчиной, средоточием ее горя и радости, ее первой и последней настоящей любовью.
В среду днем она еще пыталась держаться от него на расстоянии. Но все же, уступив его настояниям, отправилась с ним в кафе, и там, маскируя свой искренний к нему интерес и сокровенные желания под обычное дамское любопытство, стала задавать ему кое-какие вопросы. А он, видя ее насквозь, отвечал на них так же откровенно, как и на вопрос о глазах (что далеко не всегда приходилось ей по вкусу).
Когда же Карл сказал ей, что накануне выпил лишнего, Аделаида решила, что он просто посмеивается над ней (ведь это же невозможно представить – он, и вдруг перебрал!).
Про события же, происходившие в школьной столярной мастерской во вторник вечером, она, разумеется, так и не узнала. Ни завхоз, ни тем более трудовик, имевший все основания опасаться немедленного увольнения, ничего ей об этом не сказали.
В общем, тогда Аделаида не придала тому разговору никакого значения, а вот сейчас о нем вспомнила.
Что там еще говорил Шаховской? Стрессы? Ну еще бы!..
Да стоит лишь вспомнить ту бессонную ночь со среды на четверг, когда она только-только начала ощущать себя пробужденной к жизни, а он покинул ее у подъезда дома, когда к ее губам поднесли желанную чашу и тут же отняли, не дав сделать ни глотка, когда она до утра металась по пустой квартире и почти потеряла надежду, что он когда-нибудь здесь появится.
А воскресенье? А разбившийся самолет Санкт-Петербург – Цюрих?
А те последние, страшные минуты, когда она совсем уже собралась идти топиться и даже захватила с собой егоединственный, бесценный подарок – учебник немецкого, и лишь явление мужа спасло ее от этого рокового шага?
Внутренние голоса, которые она не слышала вот уже больше двух месяцев, потому что жила наконец-то цельной, осмысленной жизнью, в полном согласии с самой собой, вдруг проснулись и загомонили разом.
Неужели и вправду все это наложило пагубный отпечаток на ребенка?
На ее малыша, который пока еще не больше незрелого яблока? Кто ей ответит, кто сможет сказать, так это или нет?
«Ох, Карл, как же мне было хорошо всего час назад, на скамейке под сиренью!
И как тяжело теперь…
Ну почему тебя нет рядом, когда ты так нужен?! Почему я должна думать об этомодна?..»
Тот, о ком она тосковала, кого мысленно звала и упрекала за то, что он ее не слышит и не может ей помочь, тот, кто был причиной ее нынешнего состояния и совершенно об этом не подозревал (мужчины почему-то редко задумываются о возможных последствиях), профессор, директор лицея, спортсмен и просто красавец – словом, Карл Роджерс, – и сам оказался в то время в весьма затруднительном положении.
57
Элементарных медицинских познаний, полученных им еще в молодости, было достаточно, чтобы поставить себе неутешительный диагноз.