Алмазный эндшпиль, стр. 65

Но Хрящевский отказался. Ему хотелось поскорее покончить с делом, из-за которого он чувствовал себя не в своей тарелке: слишком уж непривычно было играть роль собственного помощника. К тому же роль эта Николаю не нравилась.

– Тогда – приступим, – серьезно сказал Краузе и поднялся. – Давайте спускаться в хранительницу.

– В хранилище, – поправил Николай и увидел палку, прислоненную к столу. – Вы забыли свою трость.

– А-а, пустяк, – махнул рукой немец. – Можно без нее. Идти недалеко.

Но до хранилища оказалось не так уж близко, и к концу пути Краузе хромал. Это тоже раздражало Хрящевского: он терпеть не мог больных людей. Коротконогая девица неторопливо шествовала перед ними все с тем же важным видом, и Хрящу хотелось дать ей пинка.

Но когда немец открыл обе ячейки и Николай увидел пачки купюр, запаянные в прозрачный банковский пластик, это немного примирило его и со старческими причудами Краузе, и с его хромотой, и даже с глупой служащей банка, не понимавшей, с кем имеет дело.

– Я перевел деньги в евро, как мы договорились, – отчитался немец. – Вот чеки. Вот заверенный курс, по которому я сделал перевод. Пожалуйста.

Николая позабавила скрупулезность Генриха: «Одно слово – немец». Он небрежно придвинул к себе чеки, но рассматривать их не стал.

– Хотите пересчитать? – предложил Генрих. – Вот счетчик купюр. Пожалуйста, я подожду.

– Это преждевременно, пока вы не проверили бриллиант.

Пересчитывать купюры Хрящ считал унизительным, но и не делать этого было крайне опрометчиво. Даже если немец не собирался обжулить его, он мог просто-напросто ошибиться.

– Я понимаю, – согласился Краузе. – Позже. После моейпроверки, да? Вдруг что-то пойдет не так, а вы зря потратили время. Это разумный подход.

Хрящ мысленно пожелал, чтобы Краузе со своим разумным подходом катился к дьяволу. «Разумный подход, как же!» Этой мышиной возней должен был заниматься Дымов, а не он сам! «Десять миллионов, – пришлось ему напомнить себе. – Не самая плохая цена за уступки выкрутасам старикашки».

Он поднял голову и призывно улыбнулся Генриху:

– Очередь за мной. Итак…

Хрящевский открыл ячейку. За его спиной немец, утратив невозмутимость, подергивался от нетерпения, словно приговоренный на электрическом стуле. «Крепко тебя прижало, – позлорадствовал Николай, – если ты, весь такой из себя европейский генрих генрихович, заглядываешь мне через плечо и ждешь не дождешься, когда тебе покажут твою драгоценность!»

Он выдвинул ящик. Немец сделал движение, словно собирался схватить шкатулку раньше Хряща, но заставил себя сдержаться.

В переговорной комнате Краузе сразу вцепился в лупу. Хрящ подвинул к нему шкатулку и с любопытством стал наблюдать за манипуляциями Генриха. Сначала тот исследовал «Голубого Француза» под лупой, затем настала очередь микроскопа, и в завершение Краузе достал из рюкзака непонятный прибор, похожий на пенал. Закончив, немец откинулся на спинку стула и умиротворенно улыбнулся.

– Годится? – осведомился Хрящ.

– Это, без сомнения, тот же самый камень, который я чуть не приобрел у господина Вермана, – подтвердил Краузе. – Что ж, поздравляю вас Николя. Вы позволите?..

Он потянул к себе шкатулку, блестя глазами.

– Ради бога, Генрих, – фамильярно заверил Хрящ. – Теперь мне осталось получить мои деньги – и мы квиты.

– Конечно-конечно! – заторопился немец. – Одну секунду.

Он схватил трость, приоткрыл ее концом дверь и позвал:

– Вероника! Мы готовы.

В переговорную вошла давешняя коротконогая девица.

– Все готово, – очень ответственно заявил ей немец. – Бриллиант у меня.

Хрящевский едва успел удивиться его официальному тону, как Вероника оказалась за его спиной.

– Николай Павлович, обе руки положите на стол, пожалуйста, – деловито сказала она. – Вероника Кравец, отдел по борьбе с организованной преступностью. Вы задержаны.

Хрящевский не успел опомниться, как небольшая переговорная наполнилась людьми. В каком-то отупении он смотрел, как из-под стола вынимают записывающее устройство, как отъезжает тонкая перегородка между двумя комнатами и два человека с камерой принимаются заполнять какие-то бумаги, как к нему подходит немолодой мужчина в форме с погонами. Хрящ начал приходить в себя.

– Что здесь происходит?! – процедил он. – Майор, какого хрена?! Звездочки с тебя давно не падали? Так попадают.

Тот усмехнулся.

– Николай Павлович, вашу попытку продать бриллиант «Зевс» могут подтвердить пять свидетелей. Я бы на вашем месте вел себя потише. Это добрый совет.

– Бриллиант «Зевс»?

Хрящевский перевел недоверчивый взгляд на Генриха Краузе. Старик сидел, закинув ногу на ногу, и ухмылялся, как сатир. Перед Хрящом забрезжил слабый луч понимания.

– Генрих… – выдохнул он. – Генрих Краузе!

– Не совсем так, – ответил ему старик, поднимаясь. – Но вы можете называть меня этим именем, дорогой Николя.

Хрящ вздрогнул, словно его огрели хлыстом. Краузе говорил на чистейшем русском языке.

– Как там говорят у нас в России? – «немец» стоял, сочувственно глядя на него. – Поиграли – и будет?

Глубина ловушки, в которую его заманили, явственно открылась Николаю. И каждый шаг Генриха Краузе предстал в истинном свете – обманная ступенька, ведущая его на дно этой ямы.

Хрящевский вскочил, отшвырнул в сторону майора, словно это был не живой человек, а кукла. Добраться, добраться до этой сволочи! Его отделяло от старика всего несколько шагов, и он знал, что никто не успеет его остановить.

Но в последний момент Краузе вскинул трость и крутанул ее в пальцах. Трость завертелась перед ним – быстрее, быстрее, еще быстрее – и вдруг будто бы сама развернулась и легонько ткнула Хряща в живот.

Николая как будто конь лягнул. Он охнул и сложился пополам. В глазах потемнело от боли, и Хрящ даже не почувствовал, как на руках защелкнулись наручники. Сквозь пелену он видел, как человек, называвший себя Генрихом Краузе, удаляется прочь: уверенными шагами здорового человека, помахивая уже ненужной тростью.

Глава 12

Вечером следующего дня старик, называвший себя Генрихом Краузе, шел к ювелирному салону «Афродита». По проспекту разгуливал теплый ветер, раскачивал вывески и расшвыривал обертки от мороженого, которыми были забиты все урны: день выдался жаркий, сухой, и в киосках смели эскимо и пломбир. Но время от времени ветер не просто стихал, а обрывался, и тогда весь проспект замирал, а с ним и вывески, и обертки, и листья на ветвях кленов, и троллейбусные провода.

– Определенно, будет гроза, – решил старик.

По дороге ему попалась палатка с прессой, и он задержался, изучая заголовки газет. «Известный предприниматель задержан за похищение синего бриллианта». «Бриллиант „Зевс“ – громкое дело раскрыто!» «„Зевс“ поразил молнией правды!»

Старик прошел палатку и оказался возле салона. На витрины, как и везде, были опущены жалюзи, а дверь казалась плотно закрытой. Но это не остановило Генриха. Он поднялся, постукивая тростью по перилам, и толкнул дверь. Она услужливо распахнулась, зазвенел колокольчик, и на Краузе изнутри плеснуло светом, блеском драгоценностей, дружным смехом и запахом свежей пиццы.

Смех затих. Пять человек обернулись к нему.

Антон Белов быстро пошел навстречу визитеру, закрыл за ним дверь и обернулся к остальным.

– Разрешите представить вам моего друга, – с улыбкой сказал он. – Михаил Степанович Гройс, специалист высочайшей квалификации. Михаил, с Моней вы уже знакомы. Это – Майя, Сема Дворкин и Яша.

Михаил Гройс улыбнулся. Он не был прежде знаком с Антоном Беловым. Но его старинный друг, Петр Семеныч, лучший в Москве специалист по реквизиту, до сих пор не ушедший от дел, очень просил помочь перевозчику. Разумеется, не без выгоды для самого Гройса. Выгода нарисовалась такая, что Михаил Степанович оставил свою гостиницу на побережье, где жил круглый год, и прилетел в Москву.