Фантастика-буфф, стр. 17

– Жизнь всюду такова, – сказал руководитель экспедиции.

Вслед за тем южнорыбцы послали землянам последний привет и улетучились по-земному – в дверь. Н. Ютон пожал руку инспектору Хосту, затем инспектору пожали руку Альф Ипсилон и человек по имени Гральд Криссби. Гарри Уатт (мистер Фунт) тоже пожал руку инспектору и пошел между столиками. И пока он шел, сердца двух женщин наполнялись волнующим, радостным удивлением. Он шел к ним. Он возвращался.

РАССКАЗЫ ДЕЙСТВУЮЩИХ ЛИЦ

Нет сомнения, что действующие лица повести «Фантастика-буфф» могут претендовать на отдельное место в литературе. Что характерно для этих писателей?

Н. Ютон твердо верит, что наука способна на все, но это не только не пугает его, но, наоборот, наполняет бодростью и энтузиазмом. Научно-технический прогресс не вызывает у него ни тревоги, как у Альфа Ипсилона, ни холодного скептицизма, как у Селя Ави. Н. Ютон смотрит на мир широко открытыми глазами младенца, твердо верящего, что его устами глаголет истина. Несмотря на молодость автора (ему нет еще и сорока лет), его перу принадлежат объемистые романы, которые, впрочем, печатаются здесь в сокращении. Так, роман «Время» в своем расширенном варианте является своеобразной хроникой нескольких поколений. Родоначальник семейства, некий Стевиц, был настолько беден, что не имел даже собственных часов и вынужден был спрашивать время у первого встречного. Потомки его разбогатели и уже никого ни о чем не спрашивали, никого вообще не замечали вокруг. И время жестоко отомстило им за себя, время вообще мстит за себя, когда о нем долго не спрашивают.

Альф Ипсилон тоже романист (печатается в сокращении), романы его посвящены вечным и безграничным проблемам времени и пространства, но его произведения пронизывает тревога за них. В романе «Такси» автор размышляет о прошлом и будущем, а также об отношении настоящего к тому и другому. Особенно памятна его фраза (выпавшая в процессе редактирования): «Настоящее из прошлого строит будущее, и само превращается в прошлое, чтобы было из чего строить будущее в будущем настоящем». Публикуемый вариант романа является результатом кропотливой редакторской работы по устранению всего вторичного и необязательного, благодаря чему роман легко и быстро читается, в чем с удовлетворением убедится читатель

Что можно сказать о третьем авторе?

Сель Ави, самый старший из начинающих фантастов (хотя, если ему верить, ему нет еще и пятидесяти), уже ничем не вдохновляется и ни о чем не тревожится, как его более молодые коллеги, Сель Ави холоден. Ироничен. Немногословен. Он пишет не романы, а короткие рассказы, почти не требующие сокращения. Сель Ави не верит, что прогресс науки – это в широком смысле прогресс, он не станет летать на ушах и питает полное равнодушие к сахару (как это можно заметить в рассказе «Цирк»). Как истинный писатель, он даже из отсутствия способен извлечь эффект (смотри рассказ «Эффект отсутствия»). И все же иногда его равнодушие – не к сахару, а ко всему остальному – вдруг всколыхнется судорожной тревогой: Мария осталась на Земле (смотри рассказ «Мария»). И тогда он срывается с места и летит к этой Земле, где люди любят, борются и страдают, где они мигают – пусть бессмысленно, это неважно, что смерть лишена смысла, важно, чтоб его не была лишена жизнь.

В рассказе «Органавты», к сожалению, еще не завершенном редактированием, неорганическая мате рия взывает к материи органической: «Органавты! – так она называет ее. – Органавты! Наша планета – самая безжизненная из всех планет! Оставляйте жизнь только на нашей планете!» Эта ирония Селя Ави может быть понята как тоска по настоящей органической жизни.

Что я еще могу сказать как редактор?

Все эпитеты – заменены. Все метафоры – заменены. Во всех возможных случаях изменены имена героев. Прямая речь заменена авторской. Авторская – прямой.

Остается надеяться, что публикуемым произведениям предстоит долгая жизнь, в которой будет доредактировано то, что недоредактировано в настоящем издании.

– Вы не скажете, который час? – спросил Стевиц. Камень что-то буркнул в ответ.

Уже давно был преодолен барьер, отделявший неорганическою материю от органической, когда они обвиняли друг друга в отсутствии жизни. Каждый видит только свою жизнь, а чужой жизни не хочет замечать.

– Простите, я не расслышал, – вежливо переспросил Стевиц.

– Одну минуту! – камень снова ушел в себя. Он так глубоко уходил в себя, что на возвращение оттуда требовались тысячелетия.

Стевиц знал, что такое его минута, а потому не стал ждать. В том-то и состояла главная трудность общения органического и неорганического миров: один не хотел ждать, а другой не привык торопиться.

Правнук Стевица родился, женился и прожил долгую, счастливую [1] жизнь. И правнук правнука родился женился и прожил долгую, счастливую жизнь.

А камень продолжал размышлять, чтобы сказать Стевицу точное время.

За субботней чашкой чая профессор Лори сообщил, что он изобрел усилитель интеллекта. Это такой порошок, который смешивается с сахаром и принимается внутрь, вместе с чаем.

Гости посмеялись, но, когда подали чай, никто не притронулся к сахару.

– Я пью без сахара, – сказал литератор Дауккенс. – В моем возрасте сладкого лучше избегать.

– Если позволите, я лучше с вареньем, – сказал доктор Фрайд.

– Как военный человек, я вообще не пью чай, – сказал майор Стенли и подмигнул с намеком на свое любимое питье.

– В таком случае будем пить коньяк, – гостеприимно предложил профессор Лори. – Он у меня тоже настоян на этом усилителе.

И тут оказалось, что компания подобралась непьющая. Доктор Фрайд вообще никогда не пил, литератор Дауккенс уже месяц как бросил, а майор Стенли, военный человек, бросил только вчера, и ему бы не хотелось начинать все сначала.

– Лучше выкурим по сигарете, – сказал литератор Дауккенс, и все поддержали это предложение.

– Вот и отлично, – сказал хозяин, – у меня как раз сигареты пропитаны усилителем. Пара затяжек – и вы умнеете в тысячу раз.

– Послушайте, профессор, – вспылил Дауккенс, – вы что, принимаете нас за дураков? Вас не удовлетворяет наш умственный уровень?

– Мне кажется, поумнеть никогда не мешает…

– Может быть, штатскому человеку, но не военному, – отрубил майор Стенли. – Вы думаете, полковник Бромли потерпит, чтоб майор был умнее его? Меня в два счета уволят в отставку.

– Ая останусь без читателей. Они просто перестанут меня понимать, – вздохнул литератор Дауккенс.

– Вот именно, – поддержал его доктор Фрайд. – Если предположить, что человек умней обезьяны в тысячу раз, то, когда я поумнею в тысячу раз, люди будут казаться мне обезьянами.

– А вы им будете казаться ненормальным, и они упрячут вас в вашу же клинику, – захохотал майор Стенли. Но при этом подумал, что неплохо бы попросить щепотку усилителя для сына, который вот уже четвертый год не может вылезти из первого класса. Правда, он и так считает себя умнее родителей, а если еще выпьет этой дряни…

– Боже мой, – покачал головой профессор Лори, – я всегда знал, что человека в жизни подстерегает немало опасностей, но мне не приходило в голову, что для него так опасно умнеть.

«Наши органы чувств – это пять каналов, по которым внешний мир ведет свою трансляцию. И нам никогда не узнать, что передается по десятому или по сотому каналу».

Рэди захлопнул книжку, в которой вычитал эту безотрадную мысль, и, глядя на пустынную планету, постарался напрячь все органы чувств – и те, которые у него были, и те, которых у него не было. Это ему не удалось.