Убийство в доме викария, стр. 23

– Страшно слушать, что вы говорите!

– Нет, просто это для вас внове. Приходится смотреть прямо в лицо новым, непривычным истинам. И соответственно менять свои понятия. Однако порой это сильно осложняет жизнь.

Он сидел, сурово нахмурясь, словно придавленный необъяснимой усталостью.

– Хэйдок, – сказал я, – если бы вы подозревали, если бы знали, что некто совершил убийство, вы предали бы этого человека в руки закона или постарались выгородить его?

Воздействие этого вопроса превзошло мои ожидания. Хэйдок вспылил и бросил мне подозрительно и сердито:

– Почему вы это спросили, Клемент? Что у вас на уме? Выкладывайте начистоту.

– Признаюсь, я ничего определенного не имел в виду, – смущенно ответил я. – Но ведь мы сейчас только об убийстве и говорим. Я просто хотел узнать, как бы вы отнеслись к этому, если бы случайно угадали правду, вот и все.

Его гнев улегся. Он снова устремил взгляд прямо перед собой, как будто старался прочесть ответ на мучительную загадку, рожденную его собственным мозгом.

– Если бы я подозревал, если бы знал – я исполнил бы свой долг, Клемент. По крайней мере, я на это надеюсь.

– Вопрос только в том, что бы вы сочли своим долгом?

Он взглянул мне в глаза, но я не смог ничего прочесть в его взгляде.

– Этот вопрос встает перед каждым человеком рано или поздно, Клемент. И каждый принимает решение лично.

– Значит, вы не знаете?

– Не знаю...

Я счел за благо переменить тему.

– Мой племянник – вот кто получает от всего этого бездну удовольствия, – заметил я. – Все забросил, рыскает в поисках следов и окурков.

Хэйдок улыбнулся.

– Сколько ему лет?

– Шестнадцать исполнилось. В этом возрасте трагедии всерьез не воспринимаются. В голове только Шерлок Холмс да Арсен Люпен.

Хэйдок задумчиво сказал:

– Красивый малый. А что вы с ним собираетесь делать дальше?

– Университет, боюсь, мне не по карману. Сам он хочет пойти в торговый флот. В военные моряки его не взяли.

– Да, жизнь там не сахар, но ведь он мог выбрать и похуже. Да, это еще не самое плохое.

– Мне пора бежать! – воскликнул я, бросив взгляд на часы. – Я почти на полчаса опаздываю к ленчу!

Когда я пришел, мое семейство как раз усаживалось за стол. Они потребовали полного отчета о том, чем я занимался утром, и я все им доложил, чувствуя, однако, что мой рассказ звучит как-то неинтересно, буднично.

Деннису, правда, очень понравился пассаж про телефонный звонок к миссис Прайс Ридли, и, когда я описывал нервное потрясение, которое потребовало успокоительного в виде терносливовой наливки, он так и покатывался со смеху.

– Так ей и надо, старой греховоднице, – заявил он. – Самая заядлая сплетница в округе. Жаль, что не мне пришло в голову позвонить ей и напугать до полусмерти. Слышь, дядя Лен, а не вкатить ли ей вторую дозу, как ты думаешь?

Я поспешно стал его убеждать даже и не думать об этом. Нет ничего опаснее, чем благие намерения молодежи, которая проявляет сочувствие и искренне старается помочь вам.

Настроение Денниса вдруг резко переменилось. Он нахмурился и напустил на себя вид светского льва.

– Я почти все утро провел с Летицией, – сказал он. – Знаешь, Гризельда, она и вправду очень огорчена. Не хочет показывать виду, конечно. Но она очень огорчена.

– Хотелось бы верить, – сказала Гризельда, тряхнув головкой.

Гризельда не особенно любит Летицию Протеро.

– По-моему, ты несправедлива к Летиции, вот что.

– Ты так думаешь? – сказала Гризельда.

– Сейчас почти никто не носит траур.

Гризельда промолчала, и я тоже. Деннис не унимался:

– Она почти ни с кем не может поделиться, но со мной-то она говорила. Эта история ее жутко взволновала, и она считает, что надо что-то предпринимать.

– Она скоро убедится, – сказал я, – что инспектор Слак разделяет ее мнение. Он сегодня собирается зайти в Старую Усадьбу, вполне вероятно, что от усердия в поисках истины он сделает жизнь тех, кто там живет, совершенно невыносимой.

– А как ты думаешь, в чем истина, Лен? – внезапно спросила моя жена.

– Трудно сказать, дорогая моя. Сейчас я вообще не знаю, что и думать.

– Ты, кажется, говорил, что инспектор собирается проследить, откуда тебе звонили, когда вызвали к Абботам?

– Да.

– А он сумеет? Ведь это очень трудно сделать, да?

– По-моему, вовсе не трудно. На центральном коммутаторе отмечают все звонки.

– О! – И моя жена надолго задумалась.

– Дядя Лен, – сказал мой племянник, – с чего это ты так набросился на меня сегодня утром, когда я пошутил, что ты, мол, хотел, чтобы полковника Протеро кто-то прикончил?

– А потому, – сказал я, – что всему свое время. У инспектора Слака чувство юмора отсутствует. Он принял твои слова за чистую монету, он может подвергнуть Мэри перекрестному допросу и выправить ордер на мой арест.

– Он что, не понимает, когда его разыгрывают?

– Нет, – сказал я. – Не понимает. Он добился своего теперешнего положения неустанным трудом и служебным рвением. У него не оставалось времени на маленькие радости.

– Он тебе нравится, дядя Лен?

– Нет, – сказал я. – Отнюдь. Я его терпеть не могу. Но не сомневаюсь, что в своей профессии он достиг многого.

– Как ты думаешь, он докопается, кто убил старика Протеро?

– Если не докопается, – сказал я, – то вовсе не от недостатка усердия.

В дверях возникла Мэри и объявила:

– Там мистер Хоуз вас спрашивает. Я его провела в гостиную. Вам записка. Ждут ответа. Можно словами.

Я развернул записку и прочел:

– Передайте, что я буду через полчаса, – сказал я Мэри. Потом пошел в гостиную, к Хоузу.

Глава 15

Я очень огорчился, увидев, в каком он состоянии. Руки у него тряслись, лицо нервно подергивалось. Судя по всему, ему полагалось лежать в постели – так я ему и сказал. Он настойчиво доказывал, что чувствует себя совершенно здоровым.

– Уверяю вас, сэр, я никогда не чувствовал себя лучше. Никогда в жизни.

Это так разительно противоречило действительности, что я не нашелся что ответить. Нельзя не почувствовать уважения к человеку, который героически сопротивляется болезни, но Хоуз зашел слишком далеко.

– Я пришел выразить вам свое глубокое сочувствие относительно событий, имевших место в вашем доме.

– Да, – ответил я, – приятного в этом мало.

– Ужасно, ужасно. Кажется, они освободили мистера Реддинга из-под ареста?

– Да. Произошла ошибка. Он, э-э, довольно необдуманно оговорил себя.

– И полиция окончательно уверилась в его невиновности?

– Безусловно.

– Могу ли я спросить – почему? Разве... то есть... Подозрение пало на кого-то другого?

Мне никогда бы и в голову не пришло, что Хоуз может так заинтересоваться перипетиями расследования убийства. Может быть, причина в том, что сие произошло в доме священника? Он выпытывал подробности, как заправский газетчик.

– Не думаю, чтобы инспектор Слак посвящал меня во все свои соображения. Насколько мне известно, конкретно он пока не подозревает никого. Он занят расследованием.

– Да, да, разумеется. Но вы могли бы вообразить, что кто-то способен на такое черное дело?

Я покачал головой.

– Полковник Протеро не пользовался особой любовью, я знаю. Но убийство! Для убийства нужны очень серьезные основания.

– Надо полагать, – сказал я.

– А у кого могли быть настолько серьезные основания? Полиция знает?

– Не могу сказать.

– У него могли быть враги, если подумать. Чем больше я размышляю над этим, тем более убеждаюсь, что у такого человека обязательно должны быть враги – у него была репутация сурового судьи.

– Думаю, могли.