Принц приливов, стр. 136

— Думаю, этой Лоуэнстайн необходимо понимать, что она выслушивает разные истории от человека, который сам побывал в психиатрической клинике.

— Предпочитаю называть то место психиатрическим отделением учебного заведения. — Я закрыл глаза. — Так гораздо лучше для моей самооценки. Мама, я же помню, как ты была шокирована, что я целую неделю проторчал у них на десятом этаже. Но я находился в депрессии. Что еще? Я и сейчас в депрессии, но потихонечку начинаю выкарабкиваться. Невзирая на Салли и ее дружка-кардиолога, я замечательно провожу лето. У меня было время пересмотреть собственную жизнь и жизнь своей семьи. Согласись, мама, это редкая роскошь в наши суматошные времена. Бывает, я даже нравлюсь себе. Ненадолго.

— Я сообщу доктору Лоуэнстайн, что ты солгал ей об изнасиловании и обо всем остальном. — Мать затянулась. — А потом добавлю, что твои мозги, с целью их вправить, угощали солидной порцией электричества.

— Электрошоковых процедур было всего две. Мне потом пришлось долго восстанавливать память.

— Вот-вот, — подхватила мать. — Я скажу доктору, что у тебя начались нелады с памятью. Путаница, провалы, отчего ты и начал выдумывать разные небылицы.

Мать раздавила окурок в пепельнице и тут же достала вторую сигарету. Я поднес ей зажженную спичку.

— Мама, в Америке люди ежедневно подвергаются насилию. И мы тогда не были ни в чем виноваты. Просто настал наш черед. Пойми, тысячи женщин в Штатах каждый день становятся жертвами преступников. Мужчины, которые это делают, — либо психи, либо животные. Ты в курсе, с какой скоростью растет число изнасилованных в тюрьмах парней? Я не говорю, что это неприятность типа уличного ограбления. Это ужасно, отвратительно. Это навсегда что-то меняет в тебе. Но делать вид, что этого с тобой не случилось, — глупо и бесполезно.

— Я не была изнасилована, — заявила вдруг мать.

— Что-о?

— Ты не видел того, что происходило в спальне. — На глазах матери выступили слезы. — Ничего не было. У тебя нет доказательств.

— Доказательств? Какие доказательства тут нужны, мама? Едва ли вы говорили о фильмах с участием Хамфри Богарта. Причина, почему я в этом сомневаюсь, очень проста. Когда ты выскочила из спальни, ты была совершенно голой.

Мать заплакала громче. Я подал ей платок.

— А ведь мы тогда показали им, Том. Правда? — спросила она сквозь всхлипывания.

— Да, мама. Мы их сделали. Навечно отбили охоту соваться в чужие дома.

— Он делал со мной жуткие вещи, — призналась мать, давясь рыданиями.

— В последние мгновения жизни этот парень лежал под тигром и проверял, нет ли у Цезаря дурного запаха изо рта. Не знаю, как они собирались завершить тот день, но мы полностью изменили их планы. Думаю, в ту ночь у них из глазниц уже торчали корни кудзу.

— Смотри, сколько странностей, Том. Я ругала твоего отца за автозаправку. А ведь если бы он ее не купил, вы бы не поехали в цирк. Тогда не было бы и Цезаря. А ведь это тигр спас нас.

— Люк нашел бы какой-нибудь другой способ, — предположил я. — Ему всегда это удавалось.

— Не всегда, — заметила мать и замолчала.

Потом она размяла в пепельнице второй окурок и поинтересовалась:

— Когда я смогу навестить Саванну?

— Она не хочет видеть никого из нас. Саванна решает, стоит ли ей вообще поддерживать с нами отношения.

— Ты в курсе, что за три года она мне ни разу не написала и не позвонила?

— И мне тоже. И отцу. Дрянные вещи творятся в нашей семье, мама.

— Мы ничем не отличаемся от всех остальных семей на свете.

— Саванна так не думает. Она убеждена, что наша семья — самая отвратительная за всю историю человечества.

— Вряд ли можно считать Саванну беспристрастным арбитром. Как-никак, она сейчас в психиатрической клинике.

— А по-моему, это придает весомости ее аргументам, — возразил я. — И все-таки, мама, зачем ты приехала в Нью-Йорк?

— Я хочу, чтобы мои дети вновь полюбили меня, — дрогнувшим голосом ответила она.

Я ждал, пока мать успокоится. Она выглядела надломленной и глубоко уязвленной. Мне с трудом верилось, что я мог обожать эту женщину, которой теперь совершенно не доверял.

— Я не в состоянии исправить прошлое, — выдохнула мать. — Если бы могла, я бы с радостью изменила каждую минуту. Но это не в моей власти. Тем не менее не вижу причин, чтобы остаток жизни мы прожили врагами. Это невыносимо, когда собственные дети тебя ненавидят. Мне нужна твоя любовь, Том. Думаю, я этого заслуживаю.

— Я сердился на тебя, мама, злился, но никогда не переставал любить. Ты учила меня, что даже чудовища — и те люди. Прости, я пошутил.

— Неостроумно, — фыркнула мать.

— Мама, давай вновь станем друзьями. Я серьезно. Возможно, мне это надо даже больше, чем тебе. Да, тебя злит любая моя фраза. Я попробую не говорить тебе гадостей. Честное слово. С этого момента постараюсь вернуть себе статус послушного и прекрасного сына.

— Ты отобедаешь с нами сегодня? — вдруг предложила мать. — Для меня это очень важно.

— С нами? — повторил я. — О боже. Мама, ты просишь слишком много. Почему я не могу вновь проникнуться к тебе нежностью, но при этом сохранить свое неизменное презрение к твоему мужу? В Америке это сплошь и рядом. Я ведь ему пасынок. А обязанность пасынка — ненавидеть отчима. Это же классический литературный сюжет. Вспомни: Гамлет, Золушка и все такое.

— Том, пожалуйста, сделай мне одолжение. Я хочу, чтобы ты наладил отношения с моим мужем.

— Отлично, мама. Буду рад принять приглашение.

Мать встала, собираясь уйти.

— Я скучала по тебе, Том.

— Я тоже скучал по тебе, мама.

Мы обнялись; было трудно понять, кто из нас плакал сильнее, чувствуя на себе груз многих лет отчуждения.

— Не будь больше такой несносной задницей, — улыбнулся я матери.

— Я имею полное право быть несносной задницей. Я же твоя мать, — рассмеялась она сквозь слезы.

— Мам, сколько хороших лет мы потеряли.

— Мы их наверстаем. Я до сих пор не могу свыкнуться с потерей Люка. Знаю, это из-за него ты меня оттолкнул. Но я оплакиваю Люка каждый день.

— Люк оставил нам немало оснований для горя.

— Салли просила тебя позвонить ей. Я общалась с ней накануне отъезда.

— Салли собирается уйти от меня. В Нью-Йорке, помимо всего прочего, я учусь жить без Салли.

— Вряд ли она это сделает. Мне кажется, тот человек обманул ее.

— А Салли сама не может поднять трубку и набрать мой номер?

— Возможно, не решается. Она сказала, что в твоих письмах и звонках почувствовала прежнего Тома.

— Прежнего Тома, — повторил я. — Ненавижу прежнего Тома. И нынешнего тоже.

— А я люблю прежнего Тома, — заявила мать. — И нынешнего люблю, за то, что он согласился отобедать со мной и моим мужем.

— Только будь терпелива со мной, мама, — предупредил я. — Многие из твоих слов по-прежнему меня злят.

— Если мы пообещаем любить друг друга, все остальное решится само собой.

— Пусть твой муж накормит меня до отвала. Пусть наше примирение обойдется ему в кругленькую сумму. Хочу, чтобы от этой страшной цифры у него подскочило давление. Сегодняшний обед отнимет у него несколько лет жизни.

— Мы заказали столик в «Фор сизонс», — сообщила мать. — На троих.

— Хитрая бестия! Ты знала, что я поддамся на твои чары.

Мы с матерью встретились в баре отеля «Сент-Реджис». Она сидела одна. Едва я подошел и опустился рядом, она подняла голову, заметив кого-то. Я обернулся. В бар входил ее муж. Я встал, чтобы с ним поздороваться.

— Привет, Том, — улыбнулся он. — Весьма признателен, что ты согласился прийти.

— В прошлом я частенько вел себя как последний осел. Приношу вам свои извинения.

Я пожал руку своему отчиму Рису Ньюбери.

Глава 24

В конце августа 1962 года я поступил в один из колледжей Университета Южной Каролины и, не дожидаясь начала занятий, стал гонять мяч на футбольных тренировках. До меня студентов в семье Бинго не было. Рядовое событие в истории колледжа, однако монументальное в истории семьи. День моего приезда в Чарлстон совпал с первым выходом Люка в коллетонские воды на своей новой лодке, названной им «Мисс Саванна». В тот же день он поймал креветок больше, чем отец. Саванне родители заявили, что раньше ноября они ее в Нью-Йорк не пустят; сначала надо «привести голову в порядок», а потом уже ехать. Сил противостоять родительскому напору у сестры не было, и она нехотя подчинилась. Над нами довлел «обет молчания». Я начал тренировки, снедаемый противным чувством, что я, наверное, единственный в колледже парень, изнасилованный беглым преступником. Я стыдился раздеваться в душевой, боясь, как бы другие не обнаружили на моем теле каких-нибудь компрометирующих следов. Я поклялся себе начать жизнь заново, вернуть кипучий энтузиазм, исчезнувший после нападения на дом, и показать себя со всех положительных сторон. Увы, удача оказалась переменчива; за годы учебы в колледже мне предстояло узнать, что я — один из множества посредственностей, жаждущих покорять вершины, но не обладающих необходимыми способностями.