Принц приливов, стр. 109

— Здравствуйте. Это миссис Халперн? — уточнил я.

— Может, так. А может, и нет, — странно сказал голос, выдавая свой восточноевропейский акцент. — А кто говорит?

— Миссис Халперн, это Сидней Роузен. Мы с Ренатой вместе учились в школе, и я был президентом класса.

— Ну конечно, Сидней. Рената никогда не вспоминала о других мальчишках. Только о Сиднее Роузене. По-моему, она была в тебя влюблена. Но сам знаешь, она была такой застенчивой.

— Миссис Халперн, я хочу собрать наш бывший класс. И мне ужасно интересно, как сложилась жизнь у вашей дочери.

Воцарилось молчание. Тишина.

— Миссис Халперн, алло!

Из трубки донеслись рыдания. Миссис Халперн понадобилась минута или две, чтобы совладать с собой.

— Так ты ничего не слышал, Сидней?

— О чем, миссис Халперн?

— Наша дочь мертва. Два года назад Рената бросилась под поезд метро в Ист-Виллидже. Перед этим она находилась в невероятно подавленном состоянии. Чего мы с мужем только не делали, стараясь помочь ей! Все напрасно. Наши сердца навсегда разбиты.

— Она была замечательной девушкой, миссис Халперн. Мне очень больно сознавать, что Ренаты больше нет.

— Большое тебе спасибо, Сидней. Рената как-то тоже пыталась тебя найти.

— Пожалуйста, передайте мистеру Халперну мои глубокие соболезнования.

— Обязательно. Как любезно с твоей стороны, что ты вспомнил о Ренате. Она была бы очень рада. Ты единственный из ее класса, кто за это время нам позвонил.

— До свидания, миссис Халперн. Храни вас Бог. Какая утрата. Рената была такой замечательной девушкой.

— Да, Сидней. Невосполнимая потеря.

Затем я набрал Сьюзен Лоуэнстайн. Она подошла к телефону после трех гудков.

— Доктор, завтра мы не будем обсуждать мою семью.

— Почему, Том? Что случилось?

— Завтра вы расскажете мне о Ренате Халперн, которую в школе называли покорительницей сердец.

— Хорошо, мы поговорим об этом.

Я повесил трубку и снова открыл детскую книжку. На этот раз я читал медленно, скрупулезно помечая в блокноте все, что заслуживало внимания.

Рената Халперн

Южный путь

В Южной Каролине на прибрежном острове жила женщина, и было у нее три дочери. Женщину звали Блэз Мак-Киссик. У нее были черные волосы, а у дочерей — каштановые. Блэз обладала той спокойной красотой, что нравится детям, когда те еще совсем маленькие. Этот природный дар Блэз передала своим дочерям; их лица напоминали три разных цветка на одном стебле.

Грегори, муж Блэз, был рыбаком. По утрам он отправлялся в воды Гольфстрима ловить дельфинов и тунцов. Однажды, в начале июня, Грегори поплыл на своей большой лодке, но попал в шторм и пропал. Почуяв неладное, Блэз сообщила в береговую охрану, что ее муж не вернулся с работы. Жители городка, к которому примыкал остров, снарядили на поиски Грегори совсем маленькую лодочку, однако рыбака не нашли. Еще целых две недели большие и малые суда, ходившие в тех водах, осматривали все отмели, бухточки и заливчики в надежде обнаружить хоть какие-то следы Грегори Мак-Киссика. Каждый вечер три девочки ждали свою мать с причала, где та проводила дни напролет в ожидании мужа. Блэз стояла там и под знойным солнцем, и в дождь. Когда темнело и от воды начинал подниматься густой туман, она возвращалась домой.

На четырнадцатый день поиски были прекращены. Грегори объявили погибшим. Рыбаки в этом городке и раньше пропадали в море; их тоже считали умершими. Им устраивали особые похороны — зарывали в землю пустой гроб. Такой же пустой гроб закопали под дубом, вблизи белого домика, где жила семья Грегори Мак-Киссика. На церемонию явились все местные жители, потому что в округе знали и любили Грегори.

Попрощавшись с Грегори, горожане вместе с женами и детьми разошлись и занялись своими делами. А в белом домике, где раньше не умолкал смех, стало тихо. Каждый вечер Блэз ходила на могилу мужа. Девочки видели, как сначала мать садится за туалетный столик, где стояли хрустальные флаконы и флакончики с таинственными жидкостями, а затем направляется к выходу — благоухающая и печальная. Девочек очень тревожило, что после гибели отца мать словно потеряла дар речи. Когда они обращались к ней, мать улыбалась, пыталась что-то сказать, но не могла.

Вскоре девочки привыкли к переменам и молча горевали по исчезнувшему отцу. Между собой они теперь шептались, чувствуя, что звук их голосов напоминает матери о времени, когда отец был жив. Им не хотелось утяжелять материнское горе. Так, почти в полном безмолвии, проходили день за днем.

Внешне сестры были похожи, но характером очень отличались. Роуз Мак-Киссик — самая старшая — была также самой красивой и самой общительной. Она тяжелее всех переживала трагедию. Она знала отца дольше и лучше сестер, ведь родилась первой. И отец особенно любил ее. Роуз привыкла тараторить без умолку и сейчас с большим трудом отвыкала от этого. У нее было море вопросов. Где находятся небеса и что отец будет там делать? А если отцу удалось встретиться с Богом, то о чем они говорили? Но спросить было не у кого, и это печалило Роуз. Ей исполнилось двенадцать. У нее начала расти грудь. Роуз очень хотелось обсудить это удивительное событие с матерью. Еще Роуз никак не могла понять, почему лицо отца так быстро забывается; она уже с трудом его вспоминала. Иногда, во сне, Роуз видела отца очень ясно; он смеялся, брал ее на руки, веселил своими неуклюжими шутками и щекотал. А за отцовской спиной всегда виднелись грозные штормовые тучи. Девочка знала, что внутри одной из них прячется страшный огненный кинжал. Еще немного, и оружие вырвется наружу и убьет отца. Теперь все дочери Грегори Мак-Киссика считали штормовые тучи своими злейшими врагами. Роуз жила в доме, где боялись бурь. Ей было труднее всех привыкнуть к жизни в постоянном молчании.

Линдси — среднюю — никогда не тяготила тишина. Как и мать, она думала над каждым словом, прежде чем его произнести. Это не было даже привычкой. Это качество она получила от рождения и за десять прожитых лет только развила. Если ее спрашивали, почему она такая, Линдси медлила какое-то время. Она тщательно взвешивала ответ, а потом объясняла: «Просто я такая девочка». И добавляла: «Да и как говорить, когда Роуз рядом?» Линдси редко плакала, даже в самом раннем детстве. Она обладала душевным покоем, который и нравился взрослым, и настораживал их. Взрослые подозревали, что Линдси про себя дает им оценки и понимает, какие они смешные и нелепые. Отчасти это было правдой. Взрослые казались Линдси слишком большими и шумными. Ей нравилось быть ребенком, она умела сама себя занимать. Но одна мысль не давала ей покоя: она столько лет прожила рядом с отцом, а он погиб, так и не поняв, как сильно она его любит. От этих переживаний и без того молчаливая Линдси сделалась еще тише. Она ушла в себя, в свой внутренний мир. Девочке нравилось лежать в гамаке и смотреть на воду. Порой в ее синих глазах словно вспыхивал яростный огонь. Казалось, он воспламенит реку и окрестные луга. На самом деле то была никакая не ярость — только чувства к отцу, которого она больше не увидит. И еще она думала, что отец плохо ее знал, а теперь уже не узнает.

Восьмилетняя Шарон Мак-Киссик сполна ощущала, каково быть самой младшей в семье. Ей казалось, что никто не принимает ее всерьез, считая маленькой и слабой. Все привыкли звать ее просто Малышкой; это продолжалось до тех пор, пока ей не исполнилось шесть лет и она не настояла на имени Шарон. Ни мать, ни сестры не посчитали нужным рассказать ей о гибели отца. Как всегда, они решили, что девочка слишком мала и ничего не поймет. В день похорон мать пришла к ней в комнату и дрожащим голосом сообщила, что отец заснул. «Надолго?» — поинтересовалась Шарон, и мать заплакала. С тех пор девочка боялась упоминать об отце. А над отцовской могилой уже росла трава. Сначала из земли пробилось несколько зеленых травинок, но однажды Шарон проснулась и из окна своей комнаты увидела, что вся могила покрыта зеленым ковром, словно красивым покрывалом, чтобы отцу было теплее и уютнее. «Как ему там одиноко», — вздыхала девочка, ложась спать. Когда с реки дул ветер, она выбиралась из кровати, подходила к окну и смотрела на отцовскую могилу. Ночью это место становилось серебристым от лунного света. Шарон пыталась представить ангелов, собравшихся вокруг отца и помогающих ему коротать ветреные ночи, но у нее ничего не получалось. Тогда Шарон поклялась себе, что если у нее когда-нибудь будет ребенок, к восьми годам он будет знать все о жизни, смерти и о том, что находится между ними. А еще Шарон думала, что в девять лет она покажет и матери, и сестрам, кто она на самом деле. Тогда они непременно к ней прислушаются.