Осеннее наваждение, стр. 17

Полину я отыскал в английской лавке на Суконной линии — задумчиво перебирая какие-то ленты, она, казалось, не понимала, что делает и где сейчас находится. Увидев меня, она уронила ленты на прилавок и бросилась ко мне, взяв мои руки в свои:

— Павел, боже, он снова появился! — прошептал мой ангел дрожащими губками. Глаза ее были полны слез, я понял, что она в крайнем отчаянии.

— Я все видел, — так же тихо произнес я, испытывая сильнейшее желание прижать ее к своей груди.

Со стороны мы, вероятно, напоминали стосковавшихся от долгой разлуки любовников, во всяком случае, ехидная ухмылка приказчика красноречиво говорила об этом. Выведя Полину наружу, я сделал знак горничной держаться пока поодаль и настойчиво потребовал:

— Расскажите мне все, это крайне важно!

— Это было ужасно! — почти простонала Полина. — Он возникал дважды внезапно в разных местах буквально через минуту, он угрожал мне, что отныне будет следить за мною, где бы я ни оказалась… Еще сказал, что разобрался уж с бароном, а теперь доберется и до вас!..

— Позвольте, — лихорадочно перебил я ее, начиная кое-что понимать. — Вы сказали, что он возникал дважды через минуту?!

— Да, так и было, — зачарованно подтвердила княжна. — Сначала встретив меня у Казанского собора, он сразу же оказался прямо перед Гостиным Двором с совсем другой стороны…

Тут я, признаться, опешил. Помня весь путь Полины от Казанского до Гостиного, я готов был биться об заклад, что он занял не менее пяти минут! Однако, вызвав в памяти ее рассказ об аналогичной проделке Демуса, я смекнул, что дело тут нечисто, и, кажется, в моей голове едва ли не впервые за все это время укрепилась мысль о необходимости скорейшего подтверждения кое-каких догадок.

— Полина Матвеевна, — торжественно, как можно спокойнее произнес я, потрясенный сделанными выводами. — Я еще раз клянусь вам, что отныне Демус вас не потревожит. Более того, вы можете теперь спать спокойно, ибо он — всего лишь смертный, решивший, что ему все дозволено. Теперь я это знаю наверняка!

— Это правда? — недоверчиво улыбнулась княжна.

— Ежели бы здесь были образа, я бы побожился, — улыбнулся я. — Делать же это на окна английской лавки, верно, не стоит. А сейчас дайте своей горничной несколько легких пощечин — кажется, она еще не отошла от нечаянной встречи с господином Демусом.

Условившись о свидании, мы расстались — я, поглощенный мыслями о своих последующих действиях и счастливый, что снова увидел Полину Матвеевну, и она — улыбающаяся мне вслед, совсем как при первых наших встречах, милая и бесконечно любимая. Ах, ангел мой, Полинушка!..

Писано B.B. Беклемишевым

Представляю, дорогой читатель, насколько надоели тебе мои вставные главы, комментарии и пометки, только отвлекающие драгоценное внимание твое от записок Павла Никитича. Но что делать: взявши на себя неблагодарную роль Издателя, я просто считаю святою своей обязанностью выпустить в свет сию книгу в наиболее удобоваримом для всех виде. У меня слишком мало опыта в этом качестве, но, видит Бог, я сделал все, чтобы мемуары покойного друга моего увидели свет и были бы при том интересны и доступны, а посему и снабжаю эту главу дополнительными пояснениями со своей стороны, касаемые тех же событий, но с несколько другой точки зрения.

Хочу заметить, что Петербург всегда напоминал мне перезрелую светскую деву на выданье. Ее вечно интересуют свежайшие сплетни и известия о различных глупостях, как то: кто оплошал на балу у государя, что сказал граф Н. князю Б., сколько плачено за новое ожерелье баронессы Т. и прочие малозначимые для сколь-нибудь серьезного человека нелепицы. Редкая персона станет обсуждать ход безусловно великих государственных реформ, проводимых правительством, зато новость о какой-нибудь лошади, купленной кем-то за бешеные деньги, или дуэли, причем между совершенно до этого ничем не примечательными людьми, чьи имена не всегда помнили даже вроде как знакомые с ними особы, сразу же будто крылья обретает, переносясь из салона в салон, с раута на раут, от стола к столу, причем обрастая с каждым разом все более неслыханными подробностями и деталями. Точно такая же история произошла и с гибелью барона Августа фон Мерка.

Первый раз я услышал о сем происшествии, отмечая долгожданное свое производство в коллежские асессоры в ресторации Фельета. Оно, конечно, обошлось мне в копеечку, цены там известны, но — уважить начальника своего? угостить сослуживцев, дабы не подсиживали и не считали гордецом? Вот то-то, рубль тратишь, а там, глядишь, три вернется! Да и потом, коллежский асессор в двадцать семь лет — не так уж и плохо, «ваше благородие», между прочим, глядишь — уже и о надворном можно подумать, а надворный советник, господа — уже фигура! Штатский пехотный подполковник! Не штафирка какой-нибудь… Одним словом, пошумели мы на славу: были подняты бокалы за государя, за министра нашего Сергия Семеновича Уварова, впервые столь ясно и доступно обрисовавшего государству Российскому и каждому гражданину моральные и нравственные горизонты, выраженные всего в трех словах — Самодержавие, Православие, Народность, за начальника нашего департамента статского советника Петра Дементьевича Маслова — и так по убывающей… Поскольку кормят у Фельета изрядно и, я бы сказал, с изыском, после десятка тостов неизбежно наступает тот момент, когда официальная часть торжества заканчивается, про виновника все забывают и начинается ни то ни се — языки развязываются, всяк говорит о своем, никто никого не слышит — ну, вы понимаете! Тут-то и услыхал я от одного чрезвычайно осведомленного (верно, в силу своего незначительного чина и стремления хотя бы обсудить недоступный для него мир персон, о которых говорят!) молодого чиновника по фамилии Обмылков.

— А слыхали вы, господа, — несколько косноязычно, но тем не менее развязно спросил он сразу всех, — о странной дуэли между двумя офицерами — преображенцами? У меня двоюродный брат служит в полиции письмоводителем, так что новость — верная!

— Что за дуэль? И при чем тут полиция? — отозвались сразу несколько голосов с разных концов стола.

— А, господа, в том-то и странность, что формально были и оскорбление, и вызов, а самой-то дуэли не было, так как вызвавший предпочел утопиться! — захлебываясь подступившей от торопливости слюною, проговорил Обмылков. — А каша, разумеется, заварилась из-за некоей знатной особы, оказывавшей все это время предпочтение самоубийце.

— Позволь, — вмешался я, незаметно для него утерев брызги со щеки. — Что-то я недопонял — зачем же он вызвал и утопился, да еще к тому же будучи удачлив в соперничестве?

— А вот в этом-то и фокус, господа, — еще больше обрадовался Обмылков, чувствуя свой успех, — что ничего не понятно! Полиция считает, что этот барон просто струсил.

— Барон? В Преображенском полку? — заподозрил неладное я. — Случаем, не поручик фон Мерк?

— Кажись, он, — кивнул, хватив еще изрядно шампани, Обмылков.

— В таком случае, — замирая, продолжал допытываться я, — оскорбивший его — не подпоручик ли Толмачев?

— Сего точно не помню, но вроде бы, — утерся салфеткою Обмылков.

За столом тем временем уже соскучились от нашего диалога, тем более что речь шла о совершенно никому не известных лицах, об Обмылкове и его новости все тотчас позабыли, один я оставался сидеть протрезвевший и сосредоточенный, пытаясь понять, что бы сие означало и как сообщить эту новость дядюшке, насколько я знал, весьма решительно настроенному увидеть в ближайшем будущем фон Мерка в роли своего зятя. С симпатией относясь к подпоручику Толмачеву, я, разумеется, не мог не знать о планах Матвея Ильича, но и раскрыть его замысел Павлу считал себя не в праве. И вот теперь — такие известия…

Сразу после празднования я, по возможности собравшись, кинулся прямо на Мойку, рассчитывая на то, что недобрая весть еще не дошла до старика и, собираясь как-то успокоить его. Генерал вышел ко мне по-домашнему — в халате и отечески приобнял меня, горячо поздравляя с заслуженным назначением.