Зона действия, стр. 8
На горе снег слепит глаза, забивается под одежду.
— Дальше — пешком, — говорит Савелий Иванович. Растянувшись цепочкой, землекопы идут к тому месту, где еще вчера копали шурф под опору. Но сейчас этот пятачок найти трудно — все замело снегом.
По бугоркам глины Савелий Иванович находит яму. Яшкин отец встает на колени, наклоняется над узкой щелью, оставшейся от шурфа и, потеряв равновесие, медленно начинает сползать вниз головой на дно траншеи.
Из снега торчат ноги да слышится испуганный хрип человека. Коржецкий хочет прыгнуть в шурф, но бригадир строго одергивает:
— Назад, парень! Снег утрамбуешь — хуже будет. Ремни брючные вяжите.
На ноги Лорина осторожно накидывают ременную петлю и тихонько начинают вытягивать из траншеи.
Яшкин отец долго не может прийти в себя, потом прислоняется к березе и начинает всхлипывать:
— К черту! Все к черту! У меня семья.
— Брось переживать, — говорит Коржецкий. — Считай, что ты счастливчик: побывал в преисподней и остался жив-здоров.
Лорин не принимает шутки. Он зло бросает парням:
— С меня хватит, а вы — вкалывайте. Может, и впрямь вас бригадой коммунистического труда назовут.
Лорин съеживается и, не оглядываясь, плетется в поселок.
— Дезертир! — кричит Коржецкий. Савелий Иванович качает головой и строго говорит:
— Оставьте его, хлопцы. Не каждому человеку наше дело под силу…
Антошка открыл глаза. В комнате темно. По крыше по-прежнему стучал дождь.
«Зачем он так, — подумал Антошка о Яшкином отце, — хуже нет, когда бросаешь товарищей».
В тот день бригада Савелия Ивановича работала дотемна. Твердый как камень грунт не поддавался ломам. Лишь под ударами кувалды клин откалывал комочки смерзшейся земли.
Били сразу несколько котлованов. Савелий Иванович велел зажечь изношенные автомобильные шины, которые припас заранее.
Во время обеда хлеб оттаивали над дымящимися шинами, ломти покрывались копотью, пахли резиной. Этот хлеб тут же в шутку окрестили «копченкой». Про Лорина никто не вспоминал, будто и не было его на свете.
Под вечер Савелий Иванович остановился около Марфушиной мамы и осуждающе сказал:
— Не бережешь себя, Катерина. Глянь-ко, щеку-то прихватило.
Он вытащил из кармана фуфайки пузырек и строго приказал:
— Давай-ка, дивчина, гусиным салом лечить буду. С Украины, слышь, прислали — как будто чуяли, что понадобится.
Шли дни.
Яшкин отец устроился в кочегарку.
На косогорах уже обнажилась земля, покрытая скользкой корочкой льда. Отступили морозы. Строителям дали задание срочно забетонировать основание поворотной опоры, которая должна была стоять на крутизне Маяковой горы.
Савелий Иванович вызвал самосвал с бетоном, на большой стальной лист железа, который почему-то называли «пеной», погрузили и укрепили железобетонные подножки. «Пену» тянул трактор. Караван медленно пополз в гору. Местами машина вставала чуть ли не на дыбы, надрывно гудела, но гусеницы скользили на месте, не в силах вгрызаться в покрытую льдом лысую землю. Стальной лист приходилось подавать назад и искать более пологое место.
И вот подножники у траншеи. Трактор взял на буксир самосвал с бетоном и подтянул его почти к шурфу, но машина не удержалась на крутизне и, выплескивая из кузова тягучий бетон, легла на бок, придавив Савелия Ивановича, который хотел поддержать кренящийся грузовик.
Бригадира с трудом вытащили из-под машины. Он хотел было встать на ноги, но тут же повалился, до крови прикусив губу, чтобы не закричать от боли.
— Бетон-то застынет, — прошептал он Коржецкому. — Ты, Глебушка, организуй тут…
Потом Савелий Иванович начал бредить, и парни, соорудив носилки из стволов березок, понесли его в поселковую больницу.
Еще окончательно не проснувшись, Антошка после вчерашних раскатов грома, металлического скрежета оторвавшегося на крыше листа железа почувствовал тишину. И с боязнью подумал, что только стоит ему открыть глаза и исчезнет тихий, но такой героический Хромой Комендант, выветрится острота впечатлений от того зимнего буранного дня, когда строители жгли автомобильные скаты и оттаивали в их вонючем резиновом дыму ломти смерзшегося хлеба. Антошке не хотелось открывать глаза. Ему хотелось, чтобы навсегда остался в памяти момент, когда бригадир достает из кармана безрукавки пузырек, неловко открывает пробку шершавыми, плохо гнущимися пальцами, потом с нарочитой сердитостью ругает Марфушину маму за то, что она не убереглась от колючего мороза, и осторожно растирает ее щеку гусиным салом.
Антошка еще не знал — это постепенно уходило детство, когда все вокруг кажется волшебным и призрачным. Настоящая жизнь учила узнавать и видеть настоящих, а не выдуманных героев. И эти герои оказывались совсем простыми людьми, которые рядом с ним и которых он раньше не замечал.
Антошка спрятал лицо в подушку. В груди сладко ныло, а перед глазами стоял Комендант, опирающийся на лоснившийся костыль. И Антошке вдруг стало понятно, что он никогда не забудет этого человека, как и ту высоковольтную линию, которая спускается с горы, чтобы вдохнуть жизнь и в дома, и в машины, и во все, что окружает строителей завода.
Глава пятая. Новая встреча с Жорой Айропетяном. Антошка пишет воззвание к строителям
Антошка вышел на балкон и зажмурился. Солнце уже выкатилось из-за таежных вершин и теперь зажигало на листьях деревьев, стебельках трав, железных крышах миллионы радужных фонариков. Вчерашние капли дождя испуганно перемигивались между собой, ежились и, наконец, от солнечного тепла превращались в легкую дымку, которая тянулась к вершине Маяковой горы. Из-под земли фонтаном била вода, и где вчера была воробьиная купальня, сегодня стоял «Беларусь» с навесным ковшом, а из кабины выглядывал тракторист. К нему, прихрамывая, шел Савелий Иванович. Он что-то говорил трактористу, тыкал костылем в образовавшееся озерко, качал головой. Антошка смотрел на покатые плечи старика, с которых свисала застиранная в клеточку рубашка, и по тому, как Савелий Иванович сутулился, понял, что ходить ему трудно, что он уже старый человек. Антошка перегнулся через перила и радостно крикнул:
— Савелий Иванович, доброе утро!
Старик неловко повернулся и, увидев новосела, добродушно сказал:
— Утро-то доброе, а спать надо меньше.
— Ото сна, говорят, никто еще не умирал, — ляпнул Антошка и тотчас же понял, что сморозил глупость, что Савелий Иванович может не понять его шутки. Антошке очень не хотелось, чтобы Хромой Комендант считал его лентяем и соней.
— Ну-ну… — сухо протянул старик и отвернулся.
Только минуту назад такое приподнятое настроение Антошка сам себе бесповоротно испортил.
Стараясь не попадаться на глаза Савелию Ивановичу, он выскользнул из общежития и поплелся по поселку. На дорогах стояли лужи. Машины, утюжа их колесами, разбрасывали грязь по сторонам, буксовали, пуская выхлопными трубами пузыри. Лужи дымились, от них едко пахло угарным газом, прохожие жались подальше от проезжей части дороги, наиболее рьяным лихачам показывали кулаки.
Антошка шел бесцельно. Просто, чтобы убить время. Его обгоняли машины, он на них не обращал внимания. Но вот среди гула ухо выделило басистый и сиплый звук, он крепчал, и через минуту кроме его мощного голоса не было слышно ничего: вымытые дождем тротуары судорожно задрожали под ногами. Антошка оглянулся: его догонял бульдозер.
Поравнявшись с мальчиком, машина остановилась, и из кабины выглянул Жора Айропетян:
— Здорово, дорогой товарищ Динамит! — весело крикнул он. — Лезь ко мне, разговор есть.
Антошке никогда раньше не приходилось ездить на бульдозере. Траки подминали под себя дорожное полотно, и машина, не чувствуя выбоин, шла на удивление мягко. Автомобили боязливо жались к кромке узкой дороги. Антошке представилось, что он едет совсем не на бульдозере, а на танке, и что бульдозер впереди себя несет совсем не нож, которым роет землю, а ствол грозной пушки.