Долина страха, стр. 3

Молодой инспектор внезапно остановился и с величайшим изумлением стал вглядываться в листок бумаги, лежащий на столе. В тот самый листок, на котором я написал под диктовку Холмса загадочное послание.

— «Дуглас…» — пробормотал он. «Бирлстон!» Мистер Холмс! Господа, ведь это же чертовщина! Во имя всего чудесного, где вы взяли эти имена?!

— Это шифр, который который доктор Уотсон и я только что разгадали. А в чем дело?

Инспектор продолжал изумленно смотреть на нас обоих:

— Только в том, господа, что именно мистер Дуглас из Бирлстонской усадьбы зверски убит сегодня ночью.

Глава 2. Шерлок Холмс и Мак-Дональд

Это был один из тех драматических моментов, ради которых, можно сказать, мой друг существовал. Право, было бы преувеличением уверять, что он потрясен или хотя бы возбужден этим ошеломляющим известием. В его странном характере не было и тени черствости, но, конечно, нервы его были закалены постоянно напряженной и совершенно исключительной по своему характеру работой. Его душевные движения в такие минуты как будто дремали, но зато интеллектуальная восприимчивость повышалась до чрезвычайности. В данном случае на его лице не было заметно и следа того ужаса, который испытал я после слов Мак-Дональда; оно скорее выражало спокойный интерес, с каким химик наблюдает образование кристаллов в перенасыщенном растворе.

— Замечательно! — промолвил он после некоторой паузы. — Замечательно.

— Вы, кажется нисколько не удивлены?

— Заинтересован, мистер Мак, но удивлен едва ли. Почему я должен быть удивлен? Я получил известие, которое следовало придать серьезное значение; оно извещало меня, что одному лицу грозит большая опасность. Спустя час я узнаю, что замысел был осуществлен и что лицо убито. Я заинтересован, это верно, но, как вы видите, ничуть не удивлен.

Он кратко рассказал инспектору о шифрованном письме и найденном к нему ключе. Мак-Дональд сидел за столом, опершись подбородком на обе руки; он слушал с напряженным вниманием, и его густые песочного цвета брови соединились в одну прямую линию.

— Я хотел ехать в Бирлстон сегодня же утром и зашел просить вас сопутствовать мне — вас и вашего друга. Но из вашего сообщения следует, что мы могли бы более успешно действовать в Лондоне.

— Едва ли так, мистер Мак, — заметил Холмс.

— Взвесьте все, мистер Холмс! — воскликнул инспектор. — День или два все газеты будут сплошь заполнены «Бирлстонской тайной». Но что за тайна, если в Лондоне находится человек, который сумел заранее предсказать преступление?! Остается только схватить этого человека, и все будет выяснено.

— Несомненно, мистер Мак. Но каким образом вы предполагаете схватить этого Порлока, как он себя называет?

Мак-Дональд осмотрел с обеих сторон письмо, переданное ему Холмсом.

— Штемпель поставлен в Кэмбервиле — это не особенно может помочь нам. Имя, вы говорите, вымышленное. Тоже, конечно, не слишком благоприятное обстоятельство. Вы, говорите, что посылали ему деньги?

— Два раза.

— Как именно?

— В Кэмбервильское почтовое отделение — банкнотами.

— И вы ни разу не интересовались, кто приходил за ними?

— Нет.

Инспектор был по-видимому, удивлен и несколько смущен.

— Почему же?

— Потому что я всегда держу данное слово. После первого же письма я обещал ему, что не буду разыскивать его.

— Вы думаете, что он только пешка и что за ним стоит какая-то более значительная личность?

— Я знаю, что это так.

— Этот профессор, о котором я слышал от вас?

— Именно.

Инспектор улыбнулся и глаза его на секунду метнулись в мою сторону.

— Я не скрою от вас, мистер Холмс, у нас в Скотланд-Ярде думают, что вы зря имеете зуб на этого профессора… Я лично собрал кое-какие сведения о нем: он выглядит очень почтенным, ученым и талантливым человеком.

— Я рад, что ваши расследования позволяют вам признать его талантливость.

— Послушайте, вы можете не хотеть и все-таки признаете это. После того, как я узнал о вашем отношении к нему, я счел необходимым повидать его. Разговор у нас шел о солнечных затмениях — как он принял это направление, я не понимаю до сих пор, — но он притащил глобус и лампу с рефлектором и в одну минуту разъяснил мне вопрос всесторонне. Потом он предложил какую-то книгу, но, хотя во мне и сидит абердинская закваска, я все-таки решил, что это будет чересчур для моей головы. У него, с его тонким лицом, седыми волосами и какой-то особенно торжественной манерой говорить, вид настоящего министра. Когда он при прощании положил мне руку на плечо, это выглядело так, словно отец благословляет сына, отпуская его в холодный жестокий свет.

Холмс усмехнулся и потер руки.

— Великолепен! — воскликнул он. Положительно великолепен! Скажите мне, дорогой Мак-Дональд, эта приятная интимная беседа происходила, я полагаю, в кабинете профессора?

— Да.

— Красивая комната, не правда ли?

— Очень красивая, прекрасная комната, мистер Холмс!

— Вы сидели у его письменного стола?

— Совершенно верно.

— Так, что вы оказались против солнца, а его лицо было в тени?

— Это, видите ли, происходило вечером… Но свет лампы был направлен в мою сторону.

— Этого нужно было ожидать. Обратили вы внимание на картину над креслом профессора на стене?

— Для меня очень немногое остается незамеченным. Это, по-видимому, я перенял от вас. Да, я заметил картину: на ней изображена девушка, положившая голову на руки и украдкой смотрящая на вас.

— Это картина Жана Батиста Греза.

Инспектор проявил некоторый интерес.

— Жан Батист Грез, — продолжал Холмс, сплетая пальцы и откидываясь на спинку стула, — был знаменитый французский художник, подвизавшийся во второй половине восемнадцатого века. Новейшая художественная критика ставит его еще выше, чем его современники.

Теперь инспектор слушал совершенно безучастно.

— Не лучше ли нам… — начал он.

— Мы именно это и делаем, — прервал его Холмс. — Все, что я говорю, имеет прямое и существенное отношение к тому, что вы называете «Бирлстонской тайной». В известном смысле это можно назвать даже самым центром, средоточием ее.

Мак-Дональд слегка улыбнулся и вопросительно взглянул на меня.

— Вы мыслите чересчур быстро для меня, мистер Холмс. Вы отбрасываете одно или два звена, а для меня это уже препятствие, я не могу поспеть за вами. Что может быть на свете общего между давно умершим художником и Бирлстонским делом!?

— Всякое знание полезно для человека, занимающегося расследованием преступлений, — заметил Холмс, — даже такой незначительный факт, что в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году картина Греза «La Jeune Fille a l'Agneau» на аукционе у Портализа была оценена в миллион двести тысяч франков, может навести вас на кое-какие соображения.

Он оказался прав. Лицо инспектора выразило живейший интерес.

— Я могу напомнить вам, — продолжал Холмс, — что размеры жалованья профессора Мориарти можно узнать из любого справочника. Он получает семьсот фунтов в год.

— В таком случае, как же он мог приобрести…

— Вот именно. Как он мог?

— Все это просто изумительно, — заметил инспектор задумчиво. — Продолжайте, мистер Холмс. Меня это чрезвычайно заинтересовало. Любопытнейшая история!

Холмс улыбнулся. Искреннее восхищение всегда радовало его — характерная черта истинного художника.

— А что же насчет Бирлстона? — спросил он.

— У нас еще есть время, — ответил инспектор, взглянув на часы. — У ваших дверей меня ждет кэб, в двадцать минут он доставит нас на вокзал Виктории. Но относительно этой картины… Вы, мистер Холмс, кажется, однажды говорили мне, что никогда не встречались с профессором Мориарти?

— Совершенно верно, никогда.

— Каким же образом вы знакомы с его картиной и обстановкой?

— А, это другое дело. Я три раза побывал в его квартире, два раза под разными предлогами ожидал его и уходил до его возвращения. А третий раз… ну, об этом визите я, право же, не решаюсь рассказывать официальному представителю сыскной полиции. Словом, в этот раз я позволил себе просмотреть его бумаги. Нужно добавить что результаты получились совершенно неожиданные!