С тобой товарищи, стр. 4

Сейчас Костя сидел в пионерской комнате. Стол был завален журналами: «Вожатый», «Вожатый», «Вожатый». Костя задумчиво их перелистывал. Конечно, можно было бы взять за образец любой описанный в этих тоненьких книжках сбор и точно все повторить, заучив, как урок. Косте не хотелось так делать. Почему ему хотелось обязательно придумать свое?

Но он не знал, как приступить к делу.

Кроме того, он опасался за свой авторитет.

Пионеры двадцать первого отряда — все знакомые ребята со двора; летом с утра до ночи они играли в волейбол, итальяночку, а чаше в футбол.

Вот если бы Костя был футболистом, его авторитет в двадцать первом отряде — можно заранее предсказать — был бы обеспечен.

Редкий случай, чтобы мальчик в четырнадцать лет не увлекался футболом, но Костя к футболу был равнодушен. Что поделаешь!

Он сидел над журналом, сосредоточенно хмуря лоб. Его круглая физиономия с румяными щеками и немного пухлым, как у Юльки, ртом выражала глубокую грусть. И Таня, войдя в пионерскую комнату, тотчас догадалась — у бедняги не ладится.

Таня подошла к столу и, заглянув через плечо мальчика, увидела пустой лист бумаги с заголовком: «План первого сбора». Костя покраснел, а Таня ответила ничуть не опечаленным взором.

— Никогда не получается сразу, — весело сказала она.

Не видя поводов для веселья, Костя мрачно возразил:

— Вы выбрали неподходящего кандидата. Провалю первый сбор, тогда раскаетесь.

— После первого будет второй, потом третий, четвертый, — рассудила Таня.

— Да, конечно… третий, четвертый. Не понимаю все-таки, почему именно меня выбрали?

Таня села рядом, дружески положила руку ему на плечо:

— Слушай-ка, Костя, не всегда делают только то, что очень хочется делать. В тебе есть настойчивость и чувство ответственности. И ты умеешь увлечься. А это талант.

— Батюшки мои! — Костя рассмеялся. — Нет уж, про талант — это сказки!

А Таня обрадовалась Костиному смеху и долго оживленно рассказывала случаи из своей практики. Много среди них было забавных и милых, серьезных, а главное. Костя понял, что и Тане не все дается легко.

Глава IV. Секретарь райкома

Утром была принята телефонограмма — Богатова вызывал второй секретарь райкома Кудрявцев, и Коля после заседания школьного комитета, забежав на секунду домой перекусить, отправился в райком комсомола.

Он быстро шагал по тротуару в своей коротенькой, слегка подбитой ватой куртке. Какой-то мальчишка прокричал:

— Долговязый!

Коля Богатов конфузливо улыбнулся, на щеке появилась глубокая ямка.

Что мог он поделать со своими длинными ногами, которые не дают покоя всем встречным мальчишкам! Или вот еще ямочка на щеке — из-за нее в позапрошлом году Богатов тренировался несколько месяцев, приучая себя жить без улыбки. Пустой замысел!

В конце концов Богатов подчинился судьбе.

Одернув коротышку-куртку, он вошел к секретарю.

— А, здравствуй! — сказал секретарь райкома. — Садись. Рассказывай, как у комсомольцев с учебой.

Коля Богатов вынул из кармана записную книжку.

Всякий раз, бывая в райкоме, он не только не старался представить школьные дела лучше, чем они есть, а, напротив, прилагал все усилия к тому, чтобы не забыть рассказать о недостатках.

И теперь, перелистав записную книжку, Богатов строго откашлялся и прочитал несколько фамилий.

— Это кто? — спросил Кудрявцев.

— Это те, которые с двойками.

— А почему у них двойки?

— У кого от лени, кому помочь надо.

— Помогаете?

— Конечно. Мы стараемся через комсоргов действовать. Большое значение, когда хороший комсорг.

— Ну, еще бы! Слушай, Богатов, а как у тебя самого с занятиями?

— У меня? Что ж, ничего.

— А точнее?

— Наполовину, пожалуй.

— Что наполовину — четверки и тройки?

— Троек нет.

— Ты, Богатов, в какой собираешься вуз?

«Что это он заинтересовался?» удивился Коля. Он не привык и не любил рассказывать о себе.

— Я поступлю в университет, на физический факультет. Очень интересуюсь проблемами физики. Не знаю, может быть, мы умеем уже использовать атомную энергию… Во всяком случае, должны уметь. Не для того, чтобы воевать, а для того, чтобы не воевать. Диаметрально противоположная «им» установка. Правильно?

— Правильно, — подтвердил Кудрявцев. — Но ты знаешь, в университет с четверками могут не принять.

— Поднажму, — уверенно ответил Богатов. — Осталось полгода. Во всяком случае, я поступлю в университет.

Кудрявцев вынул из подставки карандаш, повертел.

— Дело в том, что по школам района ты единственный секретарь комитета — десятиклассник. Если из-за комсомольской работы не справляешься, как надо, с учебой, признавайся — освободим.

Краска медленно сбежала со щек Богатова.

— Вот оно что!

Он должен был помолчать некоторое время, чтоб призвать на помощь всю свою выдержку.

— Если не подхожу или не справляюсь с работой, освобождайте, конечно, — ответил он наконец более или менее спокойно.

Неожиданно Кудрявцев рассердился:

— Брось говорить ерунду! С тобой по-честному разговаривают. Работаешь хорошо, а все-таки, если тяжело, освободим, потому что десятиклассник. Понял? Чудак!

— Фу! — Богатов распахнут свою куртку. — А я-то испугался… Теперь мне все ясно: узнаю политику директора нашего, Геннадия Павловича. Геннадий Павлович у нас идеалист.

— Как это так?

— Очень просто. Хотите, правду скажу? Только строго между нами, товарищ Кудрявцев.

Кудрявцев удивленно поднял брови.

— Говори, если считаешь, что надо сказать, — согласился он без охоты.

— Наш Геннадий Павлович идеалист во взглядах на ребят. Он мечтает: создам десятиклассникам условия, пусть погрузятся в уроки и обо всем позабудут. Но нас невозможно погрузить только в уроки. Нет, не выйдет. Вы знаете, у нас есть ребята — слушают по двенадцати раз «Онегина». А шахматисты? Спортсмены? Или еще одно эпидемическое заболевание…

— Какое?

— Танцевальное.

— Ты не подвержен?

— Умеренно… С некоторых пор. Но нет, все же умеренно.

Коля быстро взглянул на секретаря, опасаясь, не произвел ли на него легкомысленного впечатления.

Но Кудрявцев слушал охотно, с лукавым смешком в глазах.

— Да! — сказал он. — А я уже не потанцую.

— Почему, товарищ Кудрявцев?

— Нога вот… — Кудрявцев отодвинулся вместе со стулом и вытянул ногу — она не сгибалась в колене.

— Ранение, да? — спросил Коля.

— Да.

Кудрявцев вернулся к прерванному разговору:

— Не освобождать, значит? Выдержишь? Я к вам собираюсь приехать, Богатов.

— Вот здорово! — обрадовался Коля. — Приезжайте скорее! Когда?

— Давай решим. У вас общее собрание скоро?

— Да вот же прямо на-днях, в понедельник. Хорошо бы вам приехать на общее собрание. Будем принимать новых ребят.

— Хорошо! — быстро согласился Кудрявцев. — Приеду. В понедельник кого принимаете?

— Двух семиклассников — Гладкова и Емельянова. Обоим по четырнадцати стукнуло. Хорошие ребята, товарищ Кудрявцев! Только сейчас на комитете с ними вели разговор. Сознательные! И в политике разбираются.

Коля улыбнулся, вспомнив недавнюю беседу. Что-то в этой беседе его сильно зацепило за сердце. Да, вот что!

— Вы сейчас не заняты, товарищ Кудрявцев?

— Как не занят? Занят с тобой.

— Так я вам скажу, — подвигаясь ближе к Кудрявцеву и понизив тон, словно собираясь что-то сообщить по секрету, начал Богатов: — Сегодня на комитет»; парнишка один, Емельянов, рассказал о Тюленине. Понимаете… Как бы вам поточнее передать… Не очень и рассказывал много, а видно сразу, что Тюленин его идеал. А ведь Тюленин когда-то, до войны, был, наверное, довольно обыкновенным парнем, просто хорошим — и все. Я и подумал: из теперешних ребят вырастет много Тюлениных.