Смерть приходит в конце, стр. 3

Разговор продолжался, и Ренисенб чуть не задремала, убаюканная тихими голосами мужчин. Наконец Яхмос встал и удалился, оставив свиток папируса в руках у Хори.

Ренисенб, помолчав, дотронулась до свитка и спросила:

– Это от отца? Хори кивнул.

– А о чем здесь говорится? – с любопытством спросила она, развернув папирус и глядя на непонятные знаки, – ее не научили читать.

Чуть улыбаясь. Хори заглянул через ее плечо и, водя мизинцем по строчкам, принялся читать. Письмо было написано пышным слогом профессионального писца Гераклеополя [4].

– «Имхотеп, жрец души умершего, верно несущий свою службу, желает вам уподобиться тому, кто возрождается к жизни бессчетное множество раз, и да пребудет на то благоволение бога Херишефа [5], повелителя Гераклеополя, и всех других богов. Да ниспошлет бог Птах [6] вам радость, коей он вознаграждает вечно оживающего. Сын обращается к своей матери, жрец «ка» вопрошает свою родительницу Изу: пребываешь ли ты во здравии и благополучии? О домочадцы мои, я шлю вам свое приветствие. Сын мой Яхмос, пребываешь ли ты во здравии и благополучии? Преумножай богатства моих земель, не ведая устали в трудах своих. Знай, если ты будешь усерден, я вознесу богам молитвы за тебя…»

– Бедный Яхмос! – засмеялась Ренисенб. – Он и так старается изо всех сил.

Слушая это напыщенное послание, она ясно представила себе отца: тщеславного и суетливого, своими бесконечными наставлениями и поучениями он замучил всех в доме. Хори продолжал:

– «Твой первейший долг проявлять заботу о моем сыне Ипи. До меня дошел слух, что он пребывает в неудовольствии. Позаботься также о том, чтобы Сатипи хорошо обращалась с Хенет. Помни об этом. Не премини сообщить мне о сделках со льном и маслом. Береги зерно, береги все, что мне принадлежит, ибо спрошу я с тебя. Если земли зальет, горе тебе и Себеку».

– Отец ни капельки не изменился, – с удовольствием заметила Ренисенб. – Как всегда уверен, что без него все будет не так, как следует. – Свиток папируса соскользнул с ее колен, и она тихо добавила:

– Да, все осталось по-прежнему…

Хори молча подхватил папирус и принялся писать. Некоторое время Ренисенб лениво следила за ним. На душе было так покойно, что не хотелось даже разговаривать.

– Хорошо бы научиться писать, – вдруг мечтательно заявила она. – Почему всех не учат?

– В этом нет нужды.

– Может, и нет нужды, но было бы приятно.

– Ты так думаешь, Ренисенб? Но зачем, зачем это тебе?

Секунду-другую она размышляла.

– По правде говоря, я не знаю, что тебе ответить, Хори.

– Сейчас даже в большом владении достаточно иметь несколько писцов, – сказал Хори, – но я верю, придет время, когда в Египте потребуется множество грамотных людей. Мы живем в преддверии великой эпохи.

– Вот это будет замечательно! – воскликнула Ренисенб.

– Я не совсем уверен, – тихо отозвался Хори.

– Почему?

– Потому что, Ренисенб, записать десять мер ячменя, сто голов скота или десять полей пшеницы не требует большого труда. Но будет казаться, будто самое важное уметь написать это, словно существует лишь то, что написано. И тогда те, кто умеет писать, будут презирать тех, кто пашет землю, растит скот и собирает урожай. Тем не менее, на самом деле существуют не знаки на папирусе, а поля, зерно и скот. И если все записи и все свитки папируса уничтожить, а писцов разогнать, люди, которые трудятся и пашут, все равно останутся, и Египет будет жить.

Сосредоточенно глядя на него, Ренисенб медленно произнесла:

– Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Только то, что человек видит, может потрогать или съесть, только оно настоящее… Можно написать: «У меня двести сорок мер ячменя», но если на самом деле у тебя их нет, это ничего не значит. Человек может написать ложь.

Хори улыбнулся, глядя на ее серьезное лицо.

– Ты помнишь, как чинил когда-то моего игрушечного льва? – вдруг спросила Ренисенб.

– Конечно, помню.

– А сейчас им играет Тети… Это тот же самый лев. – И, помолчав, доверчиво добавила:

– Когда Хей ушел в царство Осириса, я была безутешна. Но теперь я вернулась домой и снова буду счастлива и забуду о своей печали – потому что здесь все осталось прежним. Ничто не изменилось.

– Ты уверена в этом?

Ренисенб насторожилась.

– Что ты хочешь сказать, Хори?

– Я хочу сказать, что все меняется. Восемь лет – немалый срок.

– Все здесь осталось прежним, – уверенно заявила Ренисенб.

– Тогда, возможно, перемена еще грядет.

– Нет, нет! – воскликнула Ренисенб. – Я хочу, чтобы все было прежним.

– Но ты сама не та Ренисенб, которая уехала с Хеем.

– Нет, та! А если и не та, то скоро буду той.

– Назад возврата нет, Ренисенб. Это как при подсчетах, которыми я здесь занимаюсь: беру половину меры, добавляю к ней четверть, потом одну десятую, потом одну двадцать четвертую и в конце концов получаю совсем другое число.

– Я та же Ренисенб.

– Но к Ренисенб все эти годы что-то добавлялось, и потому она стала совсем другой!

– Нет, нет! Вот ты, например, ты остался прежним Хори.

– Думай, как хочешь, но в действительности это не так.

– Да, да, и Яхмос как всегда чем-то озабочен и встревожен, а Сатипи по-прежнему помыкает им, и они с Кайт все так же ссорятся из-за циновок и бус, а потом, помирившись, как лучшие подруги, сидят вместе и смеются, и Хенет, как и раньше, бесшумно подкрадывается и подслушивает и жалуется на свою судьбу, и бабушка ворчит на рабынь из-за кусков полотна! Все, все как было! А когда отец вернется домой, он поднимет шум, будет кричать: «Зачем вы это сделали?», «Почему не сделали того?», и Яхмос будет оправдываться, а Себек только посмеется и скажет, что он тут ни при чем, и отец будет потакать Ипи, которому уже шестнадцать лет, так же, как потакал ему, когда тому было восемь, и все останется прежним! – выпалила она на одном дыхании и умолкла, обессиленная. Хори вздохнул и тихо возразил:

– Ты не понимаешь, Ренисенб. Бывает зло, которое приходит в дом извне, оно нападает на виду у всех, но есть зло, которое зреет изнутри, и его никто не замечает. Оно растет медленно, день ото дня, пока не поразит все вокруг, и тогда гибели не избежать.

Ренисенб смотрел на него, широко раскрыв глаза. Хори говорил как-то странно, словно обращался не к ней, а к самому себе, размышляя вслух.

– Что ты хочешь сказать. Хори? – воскликнула она. – От твоих слов мне становится страшно.

– Я и сам боюсь.

– Но о чем ты говоришь? Какое зло имеешь в виду?

Он взглянул на нее и вдруг улыбнулся.

– Не обращай внимания, Ренисенб. Я говорил о болезнях, которые поражают плоды.

– Как хорошо! – с облегчением вздохнула Ренисенб. – А то уж я подумала… Я сама не знаю, что я подумала.

Глава 2

Третий месяц Разлива, 4-й день

Сатипи, по своему обыкновению громогласно, на весь дом наставляла Яхмоса:

– Ты должен отстаивать свои права. Сколько раз я тебе говорила, с тобой никто не будет считаться, если ты не можешь постоять за себя. Твой отец велит тебе делать то одно, то совершенно другое, а потом спрашивает, почему ты не выполнил его приказаний. Ты же покорно выслушиваешь его и просишь прощения за то, что не выполнил того, что он велел, хотя, богам известно, понять, чего он хочет, невозможно. Твой отец относится к тебе, как к безответственному мальчишке! Словно тебе столько же лет, сколько Ипи.

– Мой отец никогда не относится ко мне, как к Ипи, – тихо возразил Яхмос.

– Разумеется, нет, – с удвоенной яростью переключилась на новую тему Сатипи. – Его безрассудная любовь совсем испортила этого баловня. С каждым днем Ипи наглеет все больше и больше. Слоняется без дела, а стоит дать ему поручение, заявляет, что оно ему не по силам. Безобразие! И все потому, что знает – отец ему потворствует и всегда будет на его стороне. Вам с Себеком следует воспрепятствовать этому.