Опасное хобби, стр. 16
В новую Россию Бай вернулся десять лет спустя, возвратился па волне широкой своей известности преуспевающего бизнесмена от искусства. Купил дачу в Переделкине — элитном писательском оазисе, овеянном славой Пастернака, Чуковского и прочих патриархов советской литературы, а также хорошую квартиру в Москве, о которой не мот мечтать в своем недалеком прошлом. И начал теперь уже официально заниматься тем же делом, которое в том же недавнем прошлом грозило ему в лучшем случае тюрьмой, разумеется, с полной конфискацией. Времена меняются, подчиняя своим законам безусловно и нравы.
Бай конечно же давно знал о замечательной коллекции Константиниди, предпочитавшего андеграунду импрессионистов и великих мастеров русского авангарда. Это был, мягко выражаясь, несколько иной уровень, и Бай это отлично понимал. И еще в первые дни после своего возвращения из-за границы на родную землю явился Виталий Александрович к Георгию Георгиевичу, предварительно созвонившись, естественно. В ту пору о Бае много говорили в художественных кругах, даже в некоторых центральных газетах писали, что вот, мол, потянулись в Россию наши разлюбезные, замечательные диссиденты, истинные, как оказалось, патриоты русского национального искусства. Бай думал произвести впечатление, а получилось все наоборот. Равнодушен остался к посетителю хитрющий старик, а вот сам Бай как разинул рот в первой из комнат, так, пока до четвертой не дошел, и закрыть не мог. Потрясен он был коллекцией Константиниди. И понял ей истинную цену. С тех пор и заболел Бай картинами Константиниди. И почувствовал более нежели обычный зуд в ладонях.
Когда-то, как говорят, на заре туманной юности, говорил Виталию приятель, подпольный торговец иконами: «Когда вижу хорошую старую икону и знаю, что она еще не продана, у меня руки начинают трястись от нетерпения. Так хочется немедленно схватить ее и продать тому, кто понимает и может отвалить крупные башли». Посмеялся тогда Виталий, думая, что шутит его приятель, ибо не мог и представить себе подобной болезненной страсти. Но стоило самому заняться торговлей произведениями искусства, понял, что это действительно как болезнь. До зуда, до нервной чесотки.
Проведя почти десять лет за границей и вращаясь в кругах российской эмиграции, Виталий внимательнейшим образом изучал вкусы и потребности западной публики, следил за музейной политикой, за их запросами и интересами Помимо российского андеграунда и музеи современного искусства, и особенно частных коллекционеров традиционно привлекали импрессионисты, постимпрессионисты и, как ни показалось Баю странным, русское искусство от начала века до конца двадцатых годов. И все это обнаружил Виталий у Константиниди. Причем, что самое интересное, памятуя слова своего давнего приятеля, непроданное! Было от чего сойти с ума…
Долго и тщательно приглядывались они друг к другу, пока наконец не поняли, что их общие интересы пересекаются в одной плоскости. Бай получил возможность утишить свой болезненный зуд, а Георгий Георгиевич — создать прочный фундамент для осуществления своей давней мечты.
Естественно, ни один из них не афишировал своих сделок. Константиниди не интересовался, каким путем его полотна переправляются на Запад и в чьих частных или музейных коллекциях находят приют. Бай же меньше всего думал о том, куда Константиниди будет девать, на что употреблять ту валюту, которую все копил и копил подобно пушкинскому скупому рыцарю. У каждого из них была своя цель, и тут они уже нигде не стыковались.
Так, два года назад одними из первых покинули родину три полотна Василия Кандинского из его знаменитой серии «Импровизации» в синих тонах, написанные перед первой мировой войной. Позже уплыла за рубеж парочка Малевичей. Отъехал и совершенно превосходный Ренуар. Пристально поглядывал Виталий на Эдуарда Мане — изумительное полотно, но как оно попало в руки Константиниди, оставалось загадкой. Да и вообще, если правду сказать, очень много в этой обширной коллекции было загадок. Взять, например, того же Мане. Картина эта, изображавшая гребцов на Сене, считалась утерянной, пропавшей, возможно, даже уничтоженной в годы фашистской оккупации Франции. Однако же вот она, реальная и невредимая, перед самым носом, пощупать можешь, только, ради Бога, не пальцами, глазами щупай сколько душе угодно. Ясно же, что такое полотно ни один музей не примет, потому что побоится выставить в экспозиции. Значит, покупателя надо искать среди частных коллекционеров, лучше в Америке, там народ простой и право собственности для него превыше всего. Почти как по-русски: где, говорит, взял? Нашел, еле ушел, если б догнали, еще б дали!
Хорошо понимал Виталия Александровича старый Константиниди или думал, что понимал, что насквозь видел. Как хотел, так и думал. Не важно. Другое ценил в нем — азарт. Причем настоящий, охотничий, когда, кроме дичи, глаз ничего рядом не замечает, даже опасности для себя самого. Такие взаимоотношения Георгия Георгиевича вполне устраивали, ибо в них он чувствовал себя выше партнера.
Ну что ж, значит, настала пора снова дать зачесаться ладоням немолодого уже — под шестой десяток подбирается — галерейщика. А что мы ему на этот раз предложим-то? Хитро оглядел свои стены Константиниди, зная, что многое здесь еще не видел Бай, да и не увидит, возможно, никогда, поэтому незачем зря расстраиваться. А предложим мы ему такое, чтоб разом, одной картинкой, большую часть «лимона», как выражается сукин сын Димка, и закрыть. Ну разве что еще парочку Сезаннов кинуть в жадную пасть? За этими рисунками перышком Виталик уже давно охотится, чуть не с первого знакомства глаз положил. Можно и Сезаннов. Или еще подумать?
А вообще-то мог бы вполне и не обращаться «за помощью» к Баю старый коллекционер. Достаточно было вставить свой крестик определенным образом в определенную цель да повернуть, открыв крышку стола. Имелись там и полмиллиона, и больше, если потребуется срочно. Какой же коллекционер не держит хорошей суммы на всякий случай под рукой! Ведь на рынке в последние годы все чаще стали появляться подлинные шедевры. Откуда? Господи, да старики, которые умели ценить и хранить искусство, от этой сволочной действительности начали помирать один за другим. А их ветреным, но весьма самолюбивым потомкам оказались больше по душе «мерседесы». Вот и получалось, что один изумительный Казимир Малевич легко шел за пару престижных нынче иномарок. Все несоизмеримо, о Боже!..
Мысленные причитания расстроенного всеобщим падением нравов старика неожиданно прервал телефонный звонок. Ларочка, обрадовался он. Кинулся к трубке, но, подняв ее, насторожился: голос, прозвучавший в трубке, был ему незнаком. А к незнакомым он относился, как та барышня, которая заявила слишком навязчивому молодому человеку: «Я с незнакомыми не знакомлюсь». То есть с недоверием.
Что за Грязнов? Откуда? Зачем он нужен?.. Ах да! Это же знаменитое протеже божественной Александры Ивановны! Ах ты Господи, как нехорошо получилось, что он про все забыл… Надо бы с этим типом поласковей, может, скостит маленько с гонорара?.. Приехать хочет… Ну что ж поделаешь, раз другого пути нет…
— Да-да, разумеется, приезжайте, — безнадежно, печальным голосом закончил старик. — И расценки свои уж прихватите, так и быть, раз нельзя без этого…
11
Ашот принес откуда-то на раскаленной сковороде два больших шипящих куска мяса, вкусно пахнущего специями, горячий лаваш и бутылку острой приправы.
Обессиленные — а Лариса вообще разбитая и раздавленная, — они оба, словно по негласной договоренности, больше не касались друг друга, хотя обнаженные тела их, вероятно, еще сами по себе и готовы были к дальнейшим любовным схваткам. Но… достаточно, сердце может не выдержать. Обо всем остальном Лариса боялась и думать, поскольку уже побывала во власти Ашота, полностью, без остатка. Он тоже больше не настаивал. Наверное, тому были причины. Или подходило время каких-то кардинальных решений.