Ночная тьма, стр. 3

Следующей была витрина лавки, торговавшей картинами. Там было выставлено всего три картины, искусно задрапированные по углам золоченых рам бархатом какого-то нейтрального цвета. Настоящий шик, ничего не скажешь. Я не больно интересуюсь искусством. Однажды из чистого любопытства я побывал в Национальной галерее. Эти огромные красочные изображения битв в горных долинах, равно как и иссохшие святые, пригвожденные стрелами к крестам, и портреты жеманных, самодовольно улыбающихся знатных дам в шелках, бархате и кружевах нагоняли на меня тоску. Вот тогда я раз и навсегда решил, что Искусство не для меня. Картина же, на которую я смотрел сейчас, была совсем другой. На витрине, как я уже сказал, было три картины. Одна – пейзаж, кусочек сельской местности, это я и так почти каждый день видел воочию. Другая изображала женщину, но в каком-то странном ракурсе, с таким нарушением пропорций, что не сразу можно было догадаться, что перед тобой женщина. Кажется, это называют авангардом [1]. Сказать по правде, я не имею понятия, что это значит. А вот третья картина была то, что надо. Вроде бы ничего особенного. Она была – как бы это сказать? – довольно простой. Несколько больших колец, вписанных одно в другое. И все разных цветов, причем самых неожиданных. А по краям брошены яркие мазки, которые, по-видимому, ничего не означали. Только все вместе они были полны значения! Не умею я описывать Могу только сказать, что от картины нельзя было оторвать глаз.

Я стоял перед витриной и чувствовал себя престранно, будто со мной случилось нечто необычное. Те модные туфли, к примеру, я бы купил с удовольствием. Я вообще очень разборчив в одежде. Люблю хорошо одеваться, чтобы производить впечатление, но я никогда всерьез не помышлял о покупке обуви на Бонд-стрит. Известно, какие там цены – такие туфли стоят не меньше пятнадцати фунтов. Говорят, что это ручная работа, потому, мол, и стоят так дорого. Пустая трата денег. Туфли, конечно, шикарные, но переплачивать за шик, ей-богу, не стоит. Я пока еще не сошел с ума!

Но эта картина… «Сколько же она может стоить? – вдруг подумал я. – Не купить ли? Ты спятил, – сказал я себе. – Тебя же картины не интересуют». Все верно, но эту картину мне так хотелось… Хорошо бы ее заиметь. Повесить у себя в комнате, сидеть и смотреть на нее сколько захочешь и знать, что она принадлежит тебе! Я покупаю картину! Безумие какое-то! Я снова посмотрел на нее. О чем я думаю? И кроме того, я позволить-то себе этого, наверное, не могу. По правде говоря, в тот день кое-какие деньги у меня имелись. Удачно поставил на одну лошадку. Картина небось стоит немало. Фунтов двадцать. А то и двадцать пять! Во всяком случае, почему бы не прицениться. Ведь не съедят же меня! И я вошел, с несколько воинственным видом и в то же время готовый отразить удар.

Внутри царили тишина и величие. Освещение было приглушенным, стены выкрашены в какой-то серый цвет, а посередине стояла бархатная кушетка, на которую можно было сесть и любоваться картинами. Ко мне подошел человек, одетый с иголочки – как на рекламной картинке, – и, в полном соответствии с окружающей обстановкой, заговорил приглушенным голосом. И что удивительно, в его обращении не было и следа того высокомерия, каким отличаются служащие магазинов на Бонд-стрит. Выслушав меня, он снял картину с витрины и, отойдя к противоположной стене, поднял так, чтобы я мог ее разглядывать, сколько захочу. Именно тогда меня осенило (такое бывает, когда вдруг понимаешь, что к чему): при продаже картин действуют совсем иные правила, нежели при продаже других вещей. В такую лавку может заглянуть человек, одетый в старый потертый костюм и обтрепанную рубашку, и оказаться миллионером, который желает пополнить свою коллекцию. Или человек вроде меня, одетый дешево и безвкусно, но испытывающий такое неукротимое желание заполучить понравившуюся ему картину, что сумеет всеми правдами и не правдами собрать нужную сумму денег.

– Превосходный образец живописи, – сказал человек, продолжая держать в руках картину.

– Сколько? – быстро спросил я.

От его ответа у меня перехватило дыхание.

– Двадцать пять тысяч, – тихо сказал он. Я умею делать хорошую мину при плохой игре и потому и бровью не повел. По крайней мере, мне так показалось. Он назвал какую-то фамилию, по-видимому иностранную. Наверное, фамилию художника, и добавил, что картина попала к ним откуда-то из провинции, и ее хозяева и понятия не имели, что это такое. Я держался как мог.

– Деньги немалые, но картина, наверное, того стоит, – вздохнул я.

Двадцать пять тысяч фунтов. Курам на смех!

– Да, – тоже вздохнул он. – Конечно. – И, осторожно опустив картину, поставил ее обратно в витрину. – У вас неплохой вкус, – заметил он.

Я почувствовал, что мы с ним понимаем друг друга. Поблагодарив его, я вышел на Бонд-стрит.

Глава 3

Я не мастер описывать – во всяком случае, до настоящего писателя мне далеко. Вот, например, картина, про которую я рассказывал. Ничего особенного на ней вроде не было. То есть, хочу я сказать, никаких особых мыслей она не вызывала, ни о чем не говорила, но тем не менее я чувствовал ее значимость, понимал, что она – нечто очень весомое и важное. Встреча с этой картиной была настоящим событием в моей жизни. Точно так же, как и Цыганское подворье. Не меньшую роль сыграл в моей судьбе и Сэнтоникс.

Пока я еще ничего о нем толком не рассказывал. Но вы, наверное, уже догадались, что он был архитектором. До него я с архитекторами никогда не встречался, хотя кое-что соображал в строительном деле. На Сэнтоникса я наткнулся в период моих блужданий. А именно в ту пору, когда работал шофером, возил богатых людей. Мне довелось побывать и за границей: дважды в Германии – я немного знаю немецкий, и дважды во Франции – по-французски я тоже кое-как болтаю, и один раз в Португалии. Пассажиры мои были в основном пожилыми – то есть с хорошими деньгами и плохим здоровьем.

Когда возишь таких людей, начинаешь понимать, что деньги вовсе не гарантируют райской жизни. И у богатых людей бывают сердечные приступы, и потому им надо все время глотать какие-то таблетки. А в отелях их тоже порою невкусно кормят или плохо обслуживают, из-за чего возникают скандалы. Почти все богачи, которых мне довелось знать, были людьми несчастными. Неприятностей у них по горло. То с налогами, то с размещением капитала. Послушали бы вы, о чем они беседуют между собой или с друзьями! Постоянное беспокойство – вот что загоняет их в могилу. И в любви они тоже особой радости не находят, заполучая себе в жены либо длинноногих блондинок, которые сразу же после свадьбы начинают наставлять им рога, либо вечно ноющих уродин, которые то и дело их поучают. Нет, по мне, лучше оставаться самим собой – Майклом Роджерсом, который любит путешествовать и время от времени завязывать интрижки с хорошенькими девушками.

Денег при таком образе жизни у меня, разумеется, было негусто, но я не жаловался. Жилось мне весело и привольно. Не знаю, конечно, как было бы дальше, ибо подобное отношение к жизни проходит вместе с молодостью. Нет молодости, и веселье уже не в радость.

Но в глубине души у меня таилось смутное желание… обладать. Чем именно, я не знал и сам… Однако, продолжая начатую уже историю, расскажу об одном старике, которого часто возил на Ривьеру. У него там строился дом. Вот он и ездил смотреть, как идут дела. Архитектором у него был Сэнтоникс.

Я так и не знаю, кем Сэнтоникс был по национальности. Сначала я считал его англичанином, хотя такой странной фамилии мне ни разу не доводилось слышать. Нет, англичанином он, пожалуй, не был. Скорей всего скандинавом. Со здоровьем у него было неважно – я сразу это заметил. Он был молодой, светловолосый, с худым и каким-то странным лицом – то ли чуть перекошенным, то ли асимметричным. С клиентами он особо не церемонился. Вы, наверное, думаете, что поскольку они платили деньги, то заказывали и музыку? Как бы не так. Они боялись Сэнтоникса, потому что тот всегда был уверен в своей правоте.